Всякий раз при очередном переезде с места на место, количество транспортируемых вещей сокращалось, сокращалось и в один прекрасный день сократилось до ничего.

Только полное освобождение наступило гораздо позже, а пока я тащил по перрону два огромных чемодана, обливаясь потом, матерясь отчаянно и обрывая руки. Я никогда не любил коллективно-родственных проводов с глухонемыми прощаниями у окна вагона скорого или у черты паспортного контроля в аэропортах. Свой багаж человек должен нести по жизни сам.

Проперев ручную кладь метров десять и не теряя из вида оставленное, я возвращался за двумя ящиками с овощами и фруктами. Почти спелыми и ароматными грушами, мохнатыми розовыми персиками, сочными, благоухающими и сладкими, огромными баклажанами удивительно густо-фиолетового цвета, чудовищного размерами бычьими помидорными сердцами, всегда с серыми затянувшимися трещинами от налитости соками щедрой и плодородной земли и сахаристостью на изломе, а если присыпать излом меленькой белоснежной солью, то закусывать ими можно абсолютно всё, даже авиационный керосин, коего я в один раз вылакал полбутылки, не разобравшись и перепутав с минеральной водой, и ещё многие другие вкусности, любовно завёрнутые поштучно в газетку для надёжности и сохранности в дальнем следовании. Разобравшись с фруктами, приходилось возвращаться за несколькими сумками и пакетами, улыбчиво всунутыми мне в руки заботливыми многочисленными тётушками. Баночки с вареньем, пирожки с абрикосами, бутылка самодельного крымского вина, жаренный миндаль, из того же Крыма пакетик с лавандой от моли и что б просто пахнула в платяном шкафу (с той горной травой, что пела Софа, кажется, со смазливым мужичком напару), пару палок сухой колбасы, сигареты с местной табачной фабрики, кусок бастурмы, чёрная икра в полиэтиленовом пакете от двоюродного брата старшей из родственниц, вязаный свитер и две пары тёплых носков (в России, там очень холодные зимы, а ноги надо держать в тепле, наговаривала тётя Люба и улыбалась, обнимая меня на прощание), и разумеется некоторая сумма денег от отца, перманентно испытывающего неловкость, что проживает с молоденькой девчонкой, но уже имеющей ребёнка не от него, а вскоре собравшуюся разрешиться и от него, но он почему-то был уверен, что это мои проказы, и, радуясь отьёзду родственного соперника, благодарно выделил лишние двести рублей, а тогда это были приличные деньги, только он напрасно беспокоился и так расщедрился. Мой братик оказался его ребёнком, мы потом сравнивали наши указательные пальцы и у всех троих они изящно изгибались к остальным, совершенно ровным, и отец расцветал в улыбке, обнимая нас поочерёдно и мы пили собственноручно изготовленное им вино, пронизанное струйками из мельчайших пузыриков, поднимающихся со дна фужеров. И было от чего-то хорошо и тепло на душе. А к тому времени новая его привязанность и также неожиданно молодая, но полная и хлопотливая строгала закуску и не мешала установлению и подтверждению признаков кровного родства...

В остальные свои отьезды после редких приездов я увозил в кармане только деньги. Отец еще чувствовал внутри себя вину, что содержать приходится младшего из сыновей, а старшему (обычно законному наследнику) он помогает так эпизодически и не часто. Готов он был сделать для меня большее, а я упрямо отказывался. Не со злости или там чего, а просто не нуждался в участии.

Похоронили его без меня. А я, к своему стыду даже не ощутил утраты. Потому, что никогда не привязывался и не разрешал привязать к себе прочными шнурами, отнимающими единственное, что есть у каждого человека - внутреннюю свободу и независимость.

Между тем следовала бесконечная смена подьёмов и падений, надежд и озлобленных разочарований, красивых и скандально-требовательных женщин, редко задерживающихся более чем на три года (мне надо было работать) подле меня, славы, известности, забвения, и неожиданных взлётов.

Так продолжалось достаточно долго, и постепенно я устал от калейдоскопа событий и назойливых повторений.

Я благополучно отдал Богу душу и не беспокоюсь уже ни о чём. Любопытсвенно посматриваю на оставшихся в живых и пока суетящихся про меж себя, нервничающих по всяким пустякам, зарабатывающих деньги (непонятно для чего в таких огромных количествах), иногда впрочем, приходится вооружаться биноклем для разглядывания мелких и трудноразличимых деталей, и мой  бинокль, подаренный самим Богом, единственно-полезно-отягощающая вещь, что требуется в беззаботном потустороннем существовании...

2005 год

Степан Ублюдков графоман, переживающий угрызения совести.

Tweet