Все хуйня, кроме пчел... Да и пчелы хуйня!
Из монолога мудрого пасечника

Исаак Антипович не стал повторять своих предыдущих ошибок, то есть своим нелепым нарядом привлекать внимание общественности и милиции. Он галопом пробежал около тридцати метров, нырнул в первую попавшуюся подворотню, рванул на себя дверь подъезда, взлетел на последний этаж и дернул дверь, ведущую на чердак.

К его счастью, она не была заперта. Парсонс бросился на чердак, оттуда на крышу и, наконец, устало опустился на ее железные листы.

Было около девяти часов вечера. Жаркое июньское солнце клонилось к горизонту. Исаак Антипович Парсонс лежал на спине на еще горячем железе крыши и грустно смотрел в синеющее небо. Ему было хорошо. Пиздато, бля…..

Здесь никто не травил газами и дихлофосом, не обливал водой, не стрелял из пистолета над ухом, не ругался и не задавал глупых вопросов. Пролежав в таком положении некоторое время, он вновь обрел способность мыслить.

Обдумав свое положение, он не пришел ни к какому утешительному выводу. Вилы со всех сторон. Жопа, ёпты…. Сейчас главной задачей для него было как-нибудь незаметно пробраться домой, а там уже можно будет все основательно взвесить и обдумать. Ему не хотелось вспоминать все давешние злоключения и их первопричину. Это - потом, а сейчас - домой. И только домой!

Но вот домой-то, бля, попасть и было практически невозможно. В другое время он дождался бы ночи и под ее покровом кое-как добрался бы до своей квартиры. Но был июнь. А какая, к черту, темнота может быть в это время в Ленинграде? Был разгар белых ночей. Ждать до августа? Хуйня!

Парсонс лежал на спине, широко раскинув руки, и лениво ругал Петра Первого, который решил заложить будущую столицу на такой неудачной широте:

- Самодержец хренов! Сатрап! Сука, бля, ненавижу…. - неспешно размышлял Исаак - Ну что ему стоило построить город на Черном море. Темно! Красота!

Он лежал, отыскивая в своей памяти всевозможные ругательства, и вяло посылал их в адрес “великого преобразователя России”, не посоветовавшегося с Исааком Парсонсом при закладке Петербурга.

Вдруг Исаак резко поднял голову и стал шарить вокруг себя руками:

- Сумка! Где сумка, на хуй?! - лихорадочно застучала в его голове беспокойная мысль. - Вдруг я захватил что-нибудь полезное?!

Он, видимо, надеялся найти в украденной сумке брючную пару, рубашку, галстук, носки, ботинки и шляпу. Пидарас! Он совершенно забыл, что совершил кражу в женском универмаге.

Исаак тем не менее вскочил, схватил сумку и вывалил ее содержимое на крышу.

Первым делом из сумки выпали два электрических утюга. Затем посыпались флаконы духов, лосьоны, тюбики с зубной пастой, бутылочки с синим красителем “Фантазия”, несколько коробочек с колготками, бюстгальтер 4-го размера, пляжные резиновые тапочки, дешевые стеклянные бусы, мясорубка и отрез кримпленовой материи.

Осмотрев свои трофеи, Парсонс смачно плюнул на один из утюгов с тайной надеждой, что тот зашипит, и, ничего не услышав, злобно выругался и с тяжелым вздохом растянулся на крыше.

Бля-а-а-а-а-а-а-а-а…… Засада……

Исаак Антипович лежал и тихо плакал, ковыряя ногтем краску на железе. С улицы доносились какие-то песни, музыка и смех. Поглощенный своими размышлениями, Парсонс раньше не прислушивался к происходящему на улице. Теперь же он отчетливо слышал доносившиеся с улицы веселые голоса и музыку.

Опа! Что это еще за веселье такое?

Что это за песни, бля?

Исаак встал на четвереньки и подполз к краю крыши.

Осторожно заглянув вниз, он увидел многочисленную компанию молодых людей, находившуюся в состоянии крайней веселости. Молодые люди смеялись, хлопали в ладоши, пели песни, танцевали прямо на асфальте под музыку переносных магнитофонов.

Парсонс озадаченно отпрянул от карниза. Что может означать это веселье?

И тут он вспомнил, что молодежь сегодня отмечает свой праздник. Сегодня - день выпускных школьных балов. И даже один из его сыновей должен был получить сегодня аттестат об окончании средней школы. Исаак Антипович даже получил пригласительный билет на этот бал.

Стало быть, это молодежь сегодня гуляет.

Сейчас Парсонс мучительно соображал, как извлечь выгоду из этого веселого праздника. Он снова высунул голову на улицу и стал внимательно рассматривать происходящее.

Дом, на крыше которого нашел убежище Исаак Антипович, выходил фасадом на площадь Искусств. С высоты своего наблюдательного пункта он с трепетом наблюдал за бурлящей от избытка сил молодостью: бывшие десятиклассники бегали друг за другом вокруг памятника А.С.Пушкину, танцевали, пели. Самые мудрые за кустами сирени разливали по бумажным стаканчикам дешевый портвейн. Самые смелые целовались у всех на виду, тесно прижавшись друг к другу на скамейках. А самые дерзкие даже ебались на газонах.

Впрочем, последнее – это шутка. В те времена на газоне много не поебешься.

С разных концов площади до Исаака доносились отрывки песен про новый поворот, про рокот космодрома, про крышу дома своего и про разную другую галиматью. Слышались многоголосые хвалебные скандирования и отдельные похабные выкрики в адрес учителей. Неоднократно над площадью прокатывалось могучее “Ура!”. Но взгляд бедного Исаака не мог ни за что зацепиться, ни один лучик надежды не пробивался к нему снизу.

Веселый гомон молодежи не вызывал у Исаака никаких положительных эмоций. Наоборот, он скрежетал зубами и, по его мнению, справедливо злобствовал:

- А, суки! Вы там целуетесь и песни поете, никому не нужные бездельники! А я, всеми уважаемый человек, ударник Коммунистического труда, сижу тут, на этой дурацкой крыше и хуй посасываю!

Справедливости ради нужно заметить, что последние слова он произнес в запале, совершенно не подумав, так как в данный момент он ничего не посасывал. Это уж он погорячился и добавил для красного словца. Он хотел было уже плюнуть на всю эту затею, как вдруг на площади появилась еще одна компания молодых людей.

Их было человек пятнадцать, парней и девушек, которым было еще далеко до совершеннолетия. Они шли, передавая по рукам начатую бутылку водки и поочередно к ней прикладываясь. Исаак почему-то подумал, что эта бутылка у них не первая, и уж тем более, не последняя.

И у мальчиков, и у девочек были несколько странные прически - короткие волосы, торчащие в разные стороны, были выкрашены в разнообразные цвета. Одежда была под стать прическам. Рваные джинсы, допотопные дедушкины пиджаки, разноцветные галстуки, шарфы, немыслимые шляпы, кеды, старинные боты, черные очки, бритвы, булавки, цепи, разноцветные лоскутки - все это, перемешанное в немыслимых сочетаниях, являло собой очень живописную картину. Их поведение тоже сразу бросалось в глаза. Ребята кривлялись, корчили рожи друг другу и прохожим, рычали.

- А - а - а - а! - протянул Исаак, - тусовщики! Пункеры! Панки, мать вашу!

Что-то он такое слышал про этих детишек. Панки-хуянки! Вроде бы, они появились впервые на загнивающем капиталистическом Западе, и вообще, это чисто буржуазное явление. Вроде бы, даже кто-то из его сыновей рассказывал, что эти молодые люди существуют и у нас в стране Советов, но Парсонсу это было неинтересно.

Сейчас же, смутно припоминая эти рассказы, Исаак понял, что это оно самое и есть. То, что надо.

Глаза Исаака весело заблестели. Это было именно то! Одежда подростков мало отличалась от его теперешней, органы правопорядка их, вроде бы, не трогают (перестройка, все-таки) да и прохожие не очень шокированы подобным явлением. Пожалуй, надо влиться в эту компанию и сойти за своего. Потом как-нибудь он направит их маршрут в сторону Охты, как-нибудь дойдет до своего дома, а там видно будет.

Действительно, в своем костюме в их обществе он по крайней мере не будет выглядеть белой вороной. Итак, план созрел в считанные мгновения! Он вступит в ряды этих “юношей и девушек”, а там будь что будет!

Исаак быстренько прогромыхал по крыше к своей сумке, достал из нее флакон синей краски “Фантазия”, снял шляпу и вылил весь флакон себе на голову. Затем снова напялил шляпу, перекинул сумку через плечо и бросился вниз по лестнице.

Выбежав на площадь, он немного потоптался в нерешительности на месте, сплюнул и развязной походкой направился к загадочной компании. Он понятия не имел, что он скажет этим ребятам, как объяснит свое положение. Да нужно ли, в конце концов, что-либо объяснять?!

Он подошел к компании и остановился.

При виде Исаака юнцы немного притихли и нахально уставились на новоявленного “собрата”.

Перед ними стоял уже немолодой мужчина. На нем были надеты женские сапоги, розовая женская шляпа, синие волосы. Из-под короткого серого халатика со значком “Торговая фирма “Пассаж”” выглядывали мятые трусы совсем неопределенного цвета. На плече у неизвестного висела огромная рыжая сумка.

Парсонс попытался вспомнить какую-нибудь расхожую фразу, приемлемую в данной ситуации. Что-нибудь такое, молодежное, что ли. Но ничего, кроме “Колхоз - дело добровольное!” на ум не шло.

- Хелло, чуваки! - наконец выдавил из себя Исаак.

Ребята недоуменно переглянулись. Видимо, несмотря на столь экстравагантный вид, было в облике Исаака нечто, не вызывающее доверия. В толпе очень внятно прозвучали слова “стукач” и “педик”.

Парсонс смутился. Скис как-то, съежился.

- Э, парень! Чего тормознулся? Скажи что-нибудь, - подбодрили его из толпы.

- Здоровеньки булы! - промямлил Исаак.

Ребята заржали.

- Ты чего, хохол что ли?

- Да не то, чтобы...

- Ясно. Жид, - опять заржали.

- Нинь Хао, - вдруг сказал Парсонс, - Дже ши ши ма?

Ребята притихли.

- Это по-каковски? - раздался голос

- По-китайски, - сказал Исаак. - Значит “Здравствуйте!”

- А! Понятно! Ну тогда “Сунь хуй в чай!” тоже вроде как “Здравствуйте!” - и снова дикое ржание.

“Чего же так им весело? - подумал Исаак, - Нет, так дело не пойдет! Надо иначе.”

Парсонс ленивым движением протянул руку и взял у зеленоволосой девчушки бутылку “Русской”, шумно выдохнул воздух и надолго приник к бутылке. Опустошив ее, Исаак небрежно швырнул посудину через плечо. Толпа одобрительно загудела.

- Ну мужик ваще! - раздался чей-то хриплый голос.

- Хлопцы, да я ж свой! - уверенно сказал Исаак и шагнул в самую гущу компании.

- Ну, свой так свой. Пошли с нами! Как зовут-то? - раздалось сразу несколько голосов.

Исаак шестым чувством сообразил, почувствовал, что спрашивают его имя, и важно произнес:

- Меня зовут Велизарий.

- Ну, пошли! - и компания двинулась дальше. Почему Парсонс выдумал себе такое странное прозвище, он и сам не знал. Видимо, водка уже начинала оказывать свое действие.

Оказывала действие. А как же? Тем более, что Исаак водку-то попробовал первый раз в жизни. До этого он не то что водку, вообще никакого алкоголя не употреблял. Так, иногда, грамм пятьдесят пива если только. Да и то – не для куража, а больше для аппетита.

Он неожиданно для себя стал нести всякую ахинею. Заплетающимся языком он стал вдруг рассказывать своим новым знакомым всякие гадости. Он, мол, такой крутой, что запросто может за ночь кинуть пятнадцать палок не вынимая, что однажды он за сорок минут обслужил восемь негритянок, и что даже сама Раиса Максимовна была его любовницей. Ага, та самая.

Свой рассказ он сопровождал такими мерзкими подробностями интимного характера, что и сам был немало изумлен.

“Откуда же я всего этого набрался, - думал он про себя, - я ведь такой положительный”.

Ну а когда он стал рассказывать о своих подвигах в публичных домах Амстердама, и произнес слово “куннилингус”, то даже некоторые панкующие девочки посмотрели на него с интересом.

В это время один из новых товарищей Парсонса извлек из своей оранжевой огромной холщовой сумки музыкальный инструмент, похожий на гитару, яростно ударил по струнам и заорал какую-то англоязычную песню.

Остальные члены компании дружно ее подхватили и задергались в идиотском танце, притопывая ногами и прихлопывая в ладоши. Исаак, хотя ничего не понимал в этой песне, тоже исступленно забил в ладоши.

Чтобы не ударить в грязь лицом, он сбросил с плеча сумку и с криком “Эх, ёп твою мать!” пустился вприсядку. Из всего нагромождения английских слов он понял только припев “Тутти-фрутти...” и, широко разевая рот, Исаак самозабвенно заорал эту абракадабру: “Тутти-фрутти! О, Рутти! Лапдабидуба Лаб Биб Бум!”

Трудно сказать, какое чувство охватило Парсонса, когда он выхватил из своей лежащей на земле сумки электрический утюг и лихо метнул его в окно гостиницы “Европейская”.

Утюг описал широкую дугу и врезался в стекло. Толпа одобрительно захохотала, от чего Исаак криво улыбнулся, скромно хихикнул и шаркнул ножкой.

Но не успел еще стихнуть звон разбитого стекла, как из-за угла гостиницы на площадь выкатил милицейский газик и на довольно приличной скорости направился к компании веселых людей.

- Стрем! Ментура! - раздались испуганные голоса и молодые люди бросились врассыпную. Только один Исаак остался на месте.

Он еще немного, по инерции, поплясал, а потом, вникнув в смысл тревожных выкриков, остановился и тупо посмотрел сторону приближающейся опасности.

Увидев милицейскую машину, он застыл как вкопанный. Как загипнотизированный удавом кролик, Исаак смотрел на сине-желтую машину и пытался вспомнить, где же он видел ныне лицо человека, сидящего за рулем.

За рулем оперативного газика сидел ефрейтор милиции Иван Мохнаткин.

Судьба, нагло скалясь, вытанцовывала на остатках надежд Исаака. До газика оставалось метров десять, когда он круто завернул, взвизгнув тормозами, и остановился. Из машины вышли трое и медленно пошли к Исааку...

Исаак остолбенел. Не в силах произнести ни слова, он глупо улыбался и ласково смотрел на ментов.

- Может быть, в морду ему дать? - послышался ленивый голос одного из милиционеров.

- Отставить! Не забывайтесь, ефрейтор, здесь куча иностранцев. Вон, уже глазеют со всех сторон... Ба - а, а может, он иностранец? Ефрейтор, сержант, назад! Не трогайте его! А то потом хлопот с посольством не оберешься.

Иван Мохнаткин и Вольдемар Шмигелевич, скрепя сердце, перекрыли Исааку пути к отступлению и остановились слева и справа от него метрах в трех. Старлей подтянулся и начал допрос:

- Сорри, мистер. Ю маст ноу вот ер эпиэрэнс из импосибл ин ауа сити. Энд ай маст...

Парсонса вдруг замутило от страха и он судорожно сглотнул слюну, дернувшись вперед подбородком.

Старший лейтенант остановился и с облегчением вздохнул:

- Во, чего-то понимает. Видать, все-таки оттуда, из-за рубежа. Надо бы ему все-таки объяснить, что у нас так нельзя.

Мохнаткин недовольно пробурчал:

- Чтой-то рожа этого иностранца мне больно уж знакомая. Товарищ старший лейтенант, давайте посмотрим, что у него в сумке, а?

Его поддержал и сержант Шмигелевич, родившийся на Житомирщине и несомненно превосходивший уровнем развития рязанского брянца Мохнаткина:

- И то правда. А откуда у него пассажевский халатик, да и обкусанный весь какой-то. Шляпа с ярлыком. Волосы синие. Сомнительно...

- Назад, болваны. Читать надо прессу. Это у них там называется панки. Видать, и пожилых зацепило. А халатик, видно, обменял на что-нибудь. Они это страсть как любят. На прошлой неделе в мое дежурство одного дойча выловили из Малого оперного. Во-первых, выпил с курсантом каким-то в туалете флакон одеколона, облевал там все вокруг, стекла побил. И у этого же курсанта выменял на что-то резиновые чулки от защитного противохимического комплекта, одел их и плясал во время антракта в фойе.

Ефрейтор Мохнаткин сумрачно вздохнул, исподлобья глядя на “интуриста” и начал вспоминать о разгоне демонстрации в “Пассаже”: “Может, я его там видел? И опять же халатик...”

Но размышление - труд тяжкий, и Иван с облегчением отказался от этих мыслей, после чего снова почувствовал привычную приятную пустоту в голове. Только подумал напоследок: “Ай, ладно, чего уж... Тут их столько лазит, хер разберешься и запомнишь. Не то, что у нас в деревне.”

А вот Исааку Антиповичу сейчас ничего не думалось вообще. Он стоял обливаясь холодным потом и часто-часто икал. Он понимал, что чаша весов фортуны понемногу перевешивает в его пользу, и страшно волновался. Он даже забыл о том, что скрывалось под розовой шляпкой, и ожидал решения представителей власти с душевным трепетом.

Старший лейтенант, все время говоривший что-то по-английски, остановился и внезапно махнул рукой, обращаясь к своим подчиненным:

- Ай, ладно. Чего-то он не реагирует. Перепугался, что ли? Ладно, пойдем, пожалуй, а то до конца дежурства немного осталось - возись тут еще с этим...

Мохнаткин и Шмигелевич облегченно вздохнули, ослабив правую ногу в колене, что разрешалось уставом только в экстренных случаях. Лейтенант в строго официальной форме принес глубокие извинения человеку сомнительной наружности в розовой шляпке и сделал четкий поворот “кругом”.

Парсонс понял, что это освобождение. Сердце его наполнилось светлым ликованием, душа пела, организм кричал. Исаак Антипович радостно изумлялся сердечности и объективности ленинградской милиции. Он никогда не был неблагодарным человеком, поэтому он опустился на колени, почувствовав теплый вечерний асфальт, снял с головы шляпку, прижал ее к груди и пополз на коленях за уходящими стражами правопорядка, зачем-то выкрикивая по-украински:

- Спасибо, дядьку! Та рази ж я... Колы б не той хлопчик...Та я ж, та я ж... Хай живе радяньска ленинградска милыцыя!

Трое в фуражках, прислушиваясь, недоуменно обернулись и увидели то, что теперь не было скрыто шляпой.

Последовала “ревизоровская” немая сцена. Потом раздались одновременно четыре крика:

- Ах, сука, обманул - никакой он не иностранец! Бей его!

- Стерва какая! думаешь, если хуй на лбу вырос, так и украинский язык можешь коверкать! Пизды ему!

- Внимание! Гражданин с хуем на лбу, я приказываю Вам оставаться на месте! Сержант, ефрейтор, догнать и обезвредить! Если сумеете загнать его во двор или в парадное, врежьте ему там как следует. А я-то перед ним распинался и так, и этак. Пизды!

-Ага! Догоните сначала, козлы! - это злобствовал оживший Парсонс. Он опомнился, снова натянул на глаза свою шляпу и бросился наутек изо всех своих сорокадвухлетних сил. Все началось сначала...

(продолжение 21 ноября)

Tweet