Держу пари, что каждый из нас, независимо от присутствия или отсутствия актёрского таланта, хоть раз в жизни играл. Неважно, где это
было - дома, в школе, или на настоящей сцене. Играл и всё тут! Как - уже другой вопрос.
Случилось это в не очень далёкие семидесятые, когда мы учились в Новгороде Великом, тогда - просто Новгороде, готовясь к поступлению в
Первый Мед.
В преддверии Дня медицинского работника, администрацией и активными общественниками нашего коллектива, было принято решение поразить
скрывающимися в нас талантами и высокое новгородское начальство, и ничего не подозревающих товарищей по учёбе. В числе прочих забав, нам,
то есть доброхотам по режиссёрско-актёрскому делу, предложили поставить и сыграть "парочку инсценировок" (так и было сказано), отражающих
высокое звание врача. Составление сценария "отдали на откуп" нам, доброхотам, что чрезвычайно нас воодушевило, и мы кинулись в
творчество. Плодом его стала история несчастливого, но очень упорного в своих убеждениях испанского доктора, который, в силу последних,
оказался сначала на примете у злобных инквизиторов, а, затем, и вовсе вляпался в их застенки, и всё, главным образом, из-за своего
неуёмного альтруизма.
Действо, что нам предстояло разыграть, по сценарию происходило в Толедо, в мрачном подземелье, где и завершалась драма всей жизни
злосчастного эскулапа, не без помощи Великого Инквизитора, который вёл последний допрос, и, который должен был поставить последнюю точку
в череде человеколюбивых художеств нашего героя. Хотя спектакль затевался объёмистый, действующих лиц оказалось всего трое - я - Великий
Инквизитор, Машка (Саша Мошиашвили) - жертва гуманных устремлений и Вадик Камаев - исполнитель роли подручного Инквизитора и, по
совместительству, а более по замыслу сценаристов и режиссёров - нехорошего палача.
События должны были развиваться в следующем порядке: подручный палач втаскивает нераскаявшегося Машку в залу судилища, то есть на сцену,
украшенную столом, за которым восседаю я, и ставит его на колени. Затем Великий задаёт десяток каверзных вопросов, имеющих целью привести
подозреваемого к моральному надлому, после чего происходит диалог между устремлённым к светлым идеалам доктором и
мракобесом-инквизитором. Диалог этот должен был длиться достаточно долго, с тем, чтобы Машка смог изложить своё истинное отношение к
существующим в те, средневековые, времена, нравам, серьёзно задев за живое, как общество, разъедаемое церковью, так и самого Великого
Инквизитора. В разгар столь задушевной беседы, Вадик-палач, поражённый рикошетирующими от меня обличениями, в запланированном порядке,
даёт разгулявшемуся Машке по шее, чтобы восстановить  status quo", а Машка, в свою очередь, падает, изображая потерю сознания. После
непродолжительных сетований со стороны Великого по поводу преждевременной несдержанности заплечника, тот, повинуясь плавному жесту
верховного судьи, окатывает бессознательного медика водой из ведра. Гуманист, очнувшись, и, вспомнив, где находится, договаривает свой
текст, прибегая при этом, к особо изощрённым эпитетам. Иезуит, чувствуя, что дела церкви весьма плохи, а его собственные - из рук вон,
быстренько отлучает еретика от Господа и обрекает его на аутодафе в ближайшую сессию. Затем, на фоне минорных звуковых и световых
эффектов, за сценой звучит голос автора(Эдик Ли), излагающий сообразный с происходящим эпилог. Правда, мы немного поспорили о способе
лишения правдолюбца жизни. Эдик Ли стоял за кипящее масло, Вадик же с пеной у рта утверждал, что тогда варили лишь фальшивомонетчиков.
Порешили на дровах.
Упиваясь получившимся сценарием, мы, доброхоты, представили его на суд учредителей торжества. Нам намекнули, что, мол, тема, конечно,
соответствует, но не совсем+ Мол, надо бы добавить "про войну и про "Марат", про фашистов-извергов, которые сначала тиранят, а потом
понимают, что против советского врача они - никто и т.д. Каким-то образом нам удалось убедить комиссию, что тема эта подходит больше для
Праздника Победы, а сейчас надо копнуть глубже. После чего потребовали реквизит.
Новгородский театр, побуждаемый к сотрудничеству руководством, предоставил оный,  соответственно списку, наспех нами нацарапанному.
Сутана Великого Инквизитора была выше всяких похвал - чёрная, длинная и зловещая, она одна уже составляла девять десятых его мрачного
облика. Ермолка в цвет сутаны, янтарные чётки, в которых смутно угадывались чьи-то бусы, а также посох с набалдашником должны были
придать истинно кафолинский блеск служителю церкви. Посох, правда, тоже слегка подкачал: завёрнутый в яркую фольгу, он навевал
воспоминания о недалёком детстве, о ёлке, мандаринах и Дедушке Морозе. Форма, доставшаяся палачу,  была хороша. Она состояла из
коричневой замшевой жилетки, недлинной кокетливой, замшевой же юбочки  с прямоугольными зубцами по нижнему краю и коротких замшевых
сапог. Поборнику же человечности не досталось ничего, кроме пары наручников, подозрительно современного вида. Требуемых нами по списку
кандалов, в реквизите театра, по-видимому, не оказалось или кое-кому было лень порыться в запасниках. Поколебавшись, мы отвергли
наручники, но, к своему удивлению, обнаружили среди оставшихся театральных полезностей два деревянных "шмайссера", железную фрицевскую
каску и один кирзовый сапог. Ни одному из наших персонажей эти штуки не подходили и после умозрительной примерки "шмайссера" к палаческой
форме, мы пришли к выводу, что только сила патриотического духа кого-то из идеологических руководителей могла посодействовать появлению
внереестровых причиндалов вермахта.
Бедность - не порок, посему Машкина участь была решена самым простым способом. Отыскавшийся вовремя посконный мешок из-под картошки
лишился углов и середины дна, превратившись в одеяние, которое, по нашему глубокому убеждению, приличествовало всем узникам совести в те
далёкие времена.
Не хватало распятия и книги, похожей на Библию, чтобы оттенить рабочее место Великого Инквизитора, а также ведра с водой, для освежения
находящегося без чувств отступника. Ведро было куплено в хозяйственном магазине за полчаса до спектакля и, чтобы не смущать публику
свежим цинковым блеском, наспех вымазано чёрной гуашью. Крест соорудили из двух ученических линеек, рассчитывая поставить его анфас
публике, дабы всем было понятно, что это - крест. Библию заменил седьмой том БСЭ. На Библию, то есть на БСЭ я очень надеялся, думая
засунуть в книгу шпаргалку с ролью.
Представление началось при аншлаге. Публика тихо шумела, прислушиваясь к возне за опущенным занавесом. На сцене, за столом, накрытым
чёрной скатертью - содранной с окна светомаскировочной шторой - сидел Инквизитор (я), вертя распятие (линейки) правой рукой, а левой
подтягивая поближе Библию (БСЭ). За минуту до занавеса, пыхтящий палач (Вадик) притащил ведро с водой, поставив последнюю точку в
приготовлениях.
Далее Судьба распорядилась всем происходящим по-своему и мне остаётся только изложить события.
Дали занавес, и на сцене появились доктор и палач, чуть смахивающих на парочку подгулявших людоедов. Машка, влекомый катом, шлёпая
босыми ступнями, рысцой пробежал по сцене и был повержен на колени, зыркая то на меня, то в сторону зала загримированным подбитым глазом.
Начинать диалог должен был Инквизитор, поэтому, оставив в покое Библию, я возопил:
- Не вижу я печати раскаяния на лице твоём! -  
После этого я понял, что остального текста не помню!
Пока Машка подыскивал в своём лекарско-еретическом лексиконе достойную реплику, я судорожно листал замаскированную энциклопедию, пытаясь
найти роль. Увы, её не было. Зал с интересом наблюдал за сценой, полагая, что "печать раскаяния", отсутствующая на лице отступника,
наверняка затерялась где-то между страницами фолианта. Наконец, мученик сообщил, что, де, нечего искать раскаяние там, где его и быть-то
не должно, присовокупив при этом информацию о печати проклятия, которую неплохо было бы поискать у кое-кого на морде, расплывшейся от
приходских пожертвований. Медленно закипая, частично от справедливой критики, частично от потери речи (в буквальном смысле), я рявкнул
первое, что пришло в голову:
-       Замолчи, дерзкий еретик! -
Машка послушно заткнулся. Тем временем, стараясь, что-нибудь вспомнить, я, для проформы, ещё немного порылся в книге и, чтобы снять
повисшее напряжение, милостиво разрешил:
- Впрочем, если тебе не жаль себя, ты можешь продолжать. -  
Машка себя не жалел, мало того, он, поняв, что надо спасать всех, в том числе и Великого Инквизитора, принялся за дело по-настоящему.
Пока шло обличение, мне удалось вспомнить последнюю мою реплику "видит Бог, я сделал всё, что в моих силах", которая должна была
прозвучать над бессознательным телом Машки, перед тем, как я дам знак палачу, чтобы тот пустил в ход ведро. Сцена, сократившаяся почти
вдвое и превратившаяся, по сути, в монолог, катилась к концу. Наконец, еретик заорал:
-       И род твой, и твои приспешники будут прокляты! -
Эти слова служили сигналом заплечных дел мастеру, с тем, чтобы он, вмешавшись, дал понять неосторожному доктору, кто есть кто.
Сорвавшись с места так, что зал вздрогнул, он звонко заушил теперь уже совсем обречённого Машку, в результате чего, тот, с чувством
выполненного долга, осторожно лёг ничком, ожидая скорой развязки. Я выдавил последнюю фразу:
-       Видит Бог, я сделал всё, что в моих силах! -
Вадик, почему-то с тоской посмотрел на меня, поддёрнул юбочку и, взявшись за ведро, окатил грешника.
Машка взревел, как буксующий танк и от него повалили клубы пара. Вскочив, он выдрался из мешка и, оставив мокрое рубище у ног
отличившегося палача, в одних трусах затопал в глубину сцены, где Эдик Ли, проникновенно начал поминать добром мучеников всех времён и
народов. Сквозь правильные и светлые слова, остолбеневший зал услышал горький Машкин голос:
-       Сволочи, зачем кипятком-то!?+Убью!
          Оказалось, что в театре незадолго до премьеры отключили холодную воду, и нехороший палач, набрал в ведро горячей, справедливо
полагая, что к моменту использования, она должна остыть. Но она не успела.
Уже после того, как всё кончилось, мы сидели на сцене и смотрели в опустевший зал. Отхлебнув из стакана, остывший Машка  помянул старое:
-       Сварили, гады, как фальшивомонетчика! -
Мы немного помолчали. Потом Эдик тихо спросил:
-       А может, надо было про фашистов?
Вадик вздохнул и сказал:
-       Тогда бы и ведро не надо было красить. -


С.-Петербург. 2003, февраль.

Tweet