(продолжение)

Из провала бокового хода вынырнул Шваль. Его крысиную морду корёжила гримаса муки.
Энди показалось, что в дрожащих бликах, знакомая до отвращения морда ещё больше пожелтела. Щетинистая щека дёрнулась, словно отблеск осветительной ракеты оставил на ней след, как от пощёчины. В тени, которую давал козырёк шлема, туда-сюда скакали два глаза-марафонца, которые никогда не стояли на месте.
В темноте отчётливо слышен каждый шорох и Макларен сдерживал дыхание, чтобы не демаскировать себя. Он не боялся Шваля, но перекинуться с недругом даже парой слов, было для него сродни дегустации рагу из крысы.
В руках Жака белели листы. Энди присмотрелся, брови удивлённо дёрнулись сломанными арками. Шваль раздобыл где-то «Парисьен иллюстэйтед». Шотландец хмыкнул против воли, по счастью мягкий звук его не выдал. Жак был слишком увлечён.
Первый раз пайпер видел Шваля судорожно одержимым. Энди искренне удивился. Ночью, на передовой где потухли даже звёзды, и редкие сполохи света даром раздают стекающие с небес жёлтые пятна ракет, Жак вдруг задумался не о выпивке и даже не о хлебе насущном и, а решил почитать. Энди подумал, что судил Жака сгоряча.
Но благие мысли растаяли вместе с шипением утонувшей во мраке ракеты. Жак развернул журнал на середине, пару секунд вглядывался в строчки, а потом с лоскутами переплёта диранул стопку страниц. Растёр пару листов меж ладоней и в полуприседе посеменил к уборной.
Грудь шотландца ломалась от беззвучного смеха. Но вдруг саркастическая гримаса смазалась, словно пальцем провели по рождественскому лику растаявшей восковой фигурки. Энди подумал, что этот естественный в своих желаниях, не скованный в проявлении чувств, человек, похоже ведёт себя так, как дома, в привычной обстановке.  Не старается показаться героем. Не выжимает из себя чего-то лучшего, чего в нём на самом деле никогда не было. Думает о еде и выпивке, не спасается воспоминаниями. Не пытается отгородится ширмами прошлого от ужаса настоящего. Жак абсолютно органичен в своих поступках и желаниях, и делает то, что нужно делать именно сейчас. Когда хотел выпить – шёл и напивался, когда сводило живот - бежал к выгребной яме. А завтра, наверняка, с такой же слегка брезгливой миной, примкнёт к своему «лебелю» штык и пойдёт в атаку. Энди обожгло, словно раскалённое кольцо стыда пронеслось по его телу от шеи до пяток. Макларена окатило, как помоями. Он вспомнил стычку, которая произошла меж ними.
В ночной тишине мысли звучат особенно громко. И сейчас, то от чего он уплывал в сон прошлого, встряхнуло и начало задавать вопросы.
Нет, Энди не боялся схватки. Каждый раз, пытаясь проткнуть себя каверзным вопросом, он ощетинивался защищаясь. Словно пономарь твердил, стараясь убедить сидящего внутри него скептика: «Хочу драться». За тем он и выблевал половину себя, пока плыл через пролив, и теперь ему легче было получить пулю меж бровей, чем проделать обратный путь. И всё же дурные речи Жака замутили тихий пруд душевного равновесия. Теперь сомнение грязными волнами подмывали уверенность. Пайп действительно стал обузой. Энди держался за него, как за уголок дома, который он будто бы тайно отщипнул и приволок с собой на войну, чтобы вот в такую минуту держаться за него, прятаться от тьмы, которая наполнена штыками. И чудится, что они, словно хищные крысы, поводят своими длинными острыми носами, пытаясь учуять его в распустившейся и благоухающей трупами черноте.

«Зачем мне пайп? Трудно выдумать более бесполезную вещь, чтобы прихватить её с собою на войну. Брякаяющая на ходу и отпечатавшая на ягодице изрядный синяк, бесполезная кружка – попить можно было и из фляжки – кажется куда более подходящим приспособлением на войне, чем громоздкий мех с резными трубками, издающий истошный вой. Может во время допотопных баталий это и могло произвести впечатление на врага, но сейчас в эпоху удушающих газов и аэропланов? Н-не знаю…»

Из окопа, где обосновались французы, ветерок принёс обрывки грассирующего клёкота. Слов не различить. Долгий марш вымотал бойцов, но в двух сотнях метров от немецких окопов, даже, прокопченные в пороховом дыму пуалю, не могли сомкнуть глаз.

«Да. Кровососов здесь хоть отбавляй, должно быть расплодились от сырости. Сказывается близость воды. Вся земля изрезана каналами, даже здесь слышится плеск волн.
А может Жак прав. Штык сам и един, он ни в чём, кроме чистки и заточки не нуждается. Им не сложно овладеть, он прост и прямолинеен. Изготовлен для одного дела. Равнодушно втыкается и в плоть и в землю. Колет то, что встаёт на пути, разрывает и заполняет собой возникшую пустоту.
Хотя… Ведь нет же ничего нестерпимее этого холодного, искусственного, неживого инородного наполнения. Вот вошёл штык в грудь, и вышел вон из лёгких воздух. Жизнь ушла, и всё исчезло: мысли, надежды, возведённые в сознании облачные замки мечтаний. Нет жизни и ничего нет. Ржавчина и тлен.
С другой стороны, что такое воздух – пшик, нечто неосязаемое, невидимое и, в общем-то, непонятное. И в то же время это и есть жизнь. Бесплатное счастье. Ежедневное чудо, на которое даже не обращаешь внимания. Хватаешь его залпом. Попробуй, посиди хоть пять минут без воздуха: не выдержишь, дёрнешь грудью, кадык забьётся в судорогах, жадно хватишь дармовой радости, втянешь ноздрями, сколько хватит сил, развернув меха боков. То-то.
Воздуху не нужно рвать плоть, она добровольно и с великой радостью открывается встречая его. Воздух сам находит путь и струится, как кровь по жилам. Он нужен. Жить – значит дышать, наполняя прохладным светом жаждущую грудь. Воздух нежен, не рвётся, не ломает преграды, а словно река на ощупь ищет русло. И всегда находит. Всё живое – дышит. Может обойтись без еды, без питья, без крова и тепла. Без воздуха – сколько? И пяти минут не выдержишь.  
А что твой штык? Твёрдое бездушное железо. Плотное жестокое тело инородное плоти, которое насильно рвёт ткань и идёт напролом. Заявляет о своих правах болью. Даже если нет пути – проложит сквозь кровь, разрывая мясо и жилы, обрывая связи, руша природный единый облик, нарушая плавный ход времени и задуманный порядок событий».    

«Или это я от страха. Придумываю. Забиваю голову, чтобы не подпускать мысли о наступающем дне. Эх, скорее бы… Хочется, показать себя. С улыбкой идти в атаку и разворачивать, как паруса лёгкие, надувая тугим ветром мех, чтобы звучала восторженно песня победы…
У-гу. Ладно придумал. Вот только завтра, когда пороховой кислятиной в морду дунет, не пришлось бы к французу бежать, бумажку клянчить».

Позавчера Энди ясно знал, что не боится боя. Или он себя в этом убеждал. Сегодня он себе не мог соврать, будто не трясётся в нём нутряной ливер, как желе на вилке. Не мог убедить себя, что он железно спокоен и каменно невозмутим.
Его трясло, но причину собственной нервозности Макларен видел только в одном. Он ненавидел пайп. Мех раньше спокойно лежавший под мышкой, теперь выскакивал из-под локтя. Деревянные трубки всё время мешали, а длинный басовый дрон норовил заехать по лбу. Пока Энди крался ночью в траншею, резные трубки то соскакивали с плеча, то чертили борозды по земляным стенкам окопа. Как за спасительную волшебную палочку, Макларен держался зубами за мундштук.
Пока маршировали по пропылённой дороге, тревога почти не вибрировала в нём. Но там было проще. Макларен вспомнил, как выстраивая дыхание под шаг, он невольно подманивал покой, а мелодия словно переносила обратно в родные вершины. Когда шли по дороге вздымая серые клубы пыли, Энди чудилось будто, на самом деле – это туман, а за ним скрылись каменные дома тихой и уютной деревеньки, и вот-вот из за холма покажется островерхая церквушка.
И только рассевшись на бивуаке в городе, который больше напоминал полуобглоданный голодными собаками лошадиный труп, Энди явственно ощутил топот мурашек между лопаток.
Пайп, который спасал его в пути, в полумиле от передовой оказался тягостным довеском. Повис на руке кандалами.
Зачем на войне музыка? Нелепый мех с резными дудками захотелось швырнуть куда подальше, и если бы он долетел до немецких окопов и хрястнул какого-нибудь боша по морде – можно было бы считать, что свою миссию в военное время инструмент выполнил с лихвой.
Правым казался Макларену каналья-француз. Поэтому и злился рыжий Энди. Понимал, что крыть ему нечем. Козырями бил «крысиная морда» и не чем было отвечать.

«Выбросить к чертям эту драную козлиную шкуру с потрохами.
Свободными руками взяться: одной за удобный желоб приклада, а второй за гладкое цевьё. Говорят немцы неважные стрелки, значит сподручнее орудовать штыком».    

Макларен заходился от желания забросить пайп за выложенные на бруствер мешки с песком. Прямо сейчас выхватить из кобуры револьвер, короткими перебежками взобраться на холм и выместить злобу на германцах, которые дремлют в окопах, набираясь сил, чтобы завтра в схватке выпустить из него кишки холодным железом.
Энди помял в руках мех. Дурацкая козлиная шкура хлюпнув упала на дно окопа. Пайпер покосился на прислонённый к земляной стене «Ли-Эндфилд» Эскота, Капля лунного света ползла по штыку.
«Вещь», - восхищённо вздохнул Энди и с досады шлёпнул себя ладонью по ляжке.    

Очень хотелось курить. Энди пожалел, что оставил в обозе свой кисет. Курил он редко. От обычного самосада, который рос пропитываясь болотной влагой в низинах по берегам Лох-Эша драло горло. Выкури трубку бурой мочалки и на утро не прокашляешься. Подымив с парнями, Энди долго отхаркивался чёрной мокротой. Поэтому, побаловавшись мальчишкой, пока таскал махорку у старика Лейдлоу и убегал курить в расселину за посёлком, потом, когда подрос, Энди местного курева не употреблял.
Стоило вспомнить свой маилкирский табачок, как в голове будто в камер-обскура появлялась картина, принуждавшая губы приплясывать в едва заметной улыбке.
Ему тогда не больше восьми. Дурачится со старшими приятелями. Те, как фокусники, приготовляя трюк, заворачивают щедро скрученную козью ножку. Энди затягивается, что есть мочи бурым табачищем и, задыхаясь, катится с горы.
Местное курево страшно драло горло.  
После того раза, Энди долго не подносил трубку к губам. И только став постарше, раз в месяц специально ездил в Глазго на ярмарку, где покупал душистый ямайский табак, нежно-изумрудного цвета, который пах сушёным папоротником и давал приятный сладковатый дым. Курил Энди редко, но всегда с удовольствием. И сейчас не отказался бы от затяжечки.    

(продолжение следует)

Tweet