Как-то раз профессор, доктор наук, заведующий кафедрой, герой соцтруда Афанасий Федорович Дыня захотел по малой нужде. Дело было жарким летом, светило палящим прожектором солнце, изнывали от зноя деревья, а стайки обнаглевших воробьев осоловело пытались купаться в луже подле общественного биотулета.
Как можно было догадаться, дело происходило на улице, и для нашего героя его маленькая проблема была не такой уж незначительной, как могло бы показаться читателю на первый взгляд.
Афанасий Федорович привык справлять малую нужду дома, в спокойной обстановке, чтобы пахло его любимым освежителем, чтобы под ногами был мягкий коврик и чтобы приветливо сиял вымытый супругой до блеска унитаз. Ну в крайнем случае, годился и институт. В самом деле, не терпеть же до дома столько времени. Ну или в гостях. Или в театре, музее, на выставке… Но уж никак не в общественном туалете около метро. Дыня поймал себя на мысли, что уже и не помнит, когда это бывало с ним в последний раз. Тем временем, объем жидкости в мочевом пузыре Афанасия Федоровича достиг почти критического уровня, и стало совсем уж неуютно. До дома на метро, по самым скромным профессорским подсчетам, нужно было ехать 25-30 минут, потом еще пешком. Кусты отпадали. Обреченно вздохнув, Дыня, шаркнув, направился к ближайшей сине-белой кабинке.
Отвратительная, пахнущая кислой капустой и ногами старуха, деловито сопя, приняла из рук Афанасия Федоровича пятачок и, указав на дверь, прогундила слово «Свободно!». Поежившись, наш герой смело шагнул на встречу неизвестному.
В кабинке, однако, царил интимный синеватый полумрак, и все бы располагало к вполне удовлетворительному мочеиспусканию, если бы не запах. О, это был восхитительный запах как недавно отделившегося, так и застарелого кала и как свежей, так и весьма уже, до неприличия, застаревшей мочи. Запах бил в лицо, валил с ног и вообще всячески способствовал резкому ухудшению самочувствия образованного, воспитанного и интеллигентного человека.
Не в силах вдыхать это амбре через нос, Афанасий Федорович задержал дыхание, а потом вдохнул ртом, чего делать ни в коем случае не следовало, так целый рой мух, укрывшийся от изнурительной жары в кабинке, кружил и, казалось, только и ждал этого. В рот к Афанасию Федоровичу залетели, по его скромным оценкам, как минимум, от трех до пяти больших жирных мух. Причем, он был готов поклясться впоследствии, что ощутил, как от двух до четырех насекомых стали ползать по его языку, небу и другим органам полости рта. Всхлипнув, Дыня, покачнулся и стал яростно плеваться, причем пару мух во время плевания он все-таки раздавил и вроде бы даже проглотил. Этот факт или, по крайней мере, иллюзия проглатывания, вызвали у Афанасия Федоровича приступ жесточайшей рвоты. Чего, в принципе, учитывая происхождение и профессорские манеры, и следовало ожидать. Наклонившись к отверстию, уронив при этом шляпу и поскользнувшись на маслянистом жирном полу, Дыня извергал из себя бурлящие потоки, состоящие из недавно съеденного обеда и даже, как показалось, завтрака. Своеобразный водопад, мчавшийся из профессорского организма, попадал на стульчак, на упавшую здесь же шляпу, на еще недавно до блеска начищенные ботинки, на идеально отутюженные брюки… В этот момент мобильный телефон Афанасия Федоровича, гнездившийся до этого в нагрудном кармане летней рубашки, выскользнул и устремился, попутно попав под душ из рвотных масс, в темнеющее отверстие унитаза. Нежно бултыхнувшись, телефон исчез. «…глава которого покоится на дне Рейхенбахского водопада…», - почему-то пришел в голову Дыне обрывок откуда-то из Конан-Дойля.
Опустошенный желудок был, казалось, шокирован собственной пустотой и немного ныл. Снаружи Афанасий Федорович также имел весьма и весьма непрезентабельный вид, да еще, ко всему прочему, испускал стойкое зловоние, которое еще сильнее привлекло всех мух, находящихся в туалете и даже тех, кто летал снаружи. Устало отмахиваясь от назойливых насекомых, Дыня пытался собраться с мыслями и принять решение. Это было нелегко. Следовало переступить через себя. Более того, может быть даже перепрыгнуть. «Столько номеров… Где я их теперь возьму», - горестно размышлял Афанасий Федорович. Наконец, он принял решение. Встав на колени перед дышащим человеческими испражнениями всех мастей отверстием, Дыня просунул руку в его недра и стал сосредоточенно шарить.
Казалось, это длится целую вечность. Дыне даже померещилось, что он нащупал в тепловатой жиже чью-то вполне осязаемую крепенькую фекалию. На удушающее зловоние и мух, которые облепили лицо, Афанасий Федорович не обращал внимания. Он лишь отдувался и упорно продолжал свои поиски.
Телефон Дыня нашел. Вытащив из него сим-карту, он бросил ненужное более чудо буржуазной техники обратно в клоаку, торжественно постоял над свежеиспеченной могилой и, чихнув, вышел наружу.
У биотуалета скопилась уже довольно приличная очередь, которая мало помалу начала проявлять неудовольствие в том, что приходится чересчур долго терпеть. Однако, показавшийся на пороге Афанасий Федорович мигом отбил желание присутствующих посещать кабинку. Казалось, сроднившийся с мухами, он гордым взглядом окинул боязливо расползавшихся в разные стороны желающих опорожниться, дико косящихся на него, и направился к метро.
Притуалетная старуха, не в силах встать со своего стула, выронила на асфальт весело и беззаботно зазвеневшую мелочь и, пробормотав «А еще приличный человек…», достала нечистый носовой платок, отерла пот с пунцового одутловатого лица, заглянула внутрь кабинки и заорала истошным хрипловатым басом.
Термометр на табло перед входом в метрополитен им. В.И. Ленина показывал 34 градуса по шкале Цельсия.


©2004 Облом off

Tweet