Как следует из названия, тема ебли не только не будет раскрываться, но даже не будет и рассматриваться, так что виртуальные ебари и сексуальные фантазеры могут отдыхать. Дело в том, что описываемые истории происходили в глухой северной сибирской тайге, где баб вообще нет. Правда, там водились тогда какие-то аборигенки, но такие страшные на вид, что после встречи с ними мужики по полгода мучились ночными кошмарами. К тому же говорили, что они никогда в жизни не моются.

Еще, вместо предисловия, хочется сказать пару ласковых слов в адрес некоторых фтыкателей, которые, как им кажется, все на свете знают и позволяют себе в комментах делать замечания типа «в семидесятые годы ассемблера не было» или «в пятидесятые годы гондонов не было». Это вас, мудаков, не было, а гондоны были и в пятидесятые, и в сороковые и в тридцатые. Как же их не было, когда моя любимая в детстве частушка звучала примерно так:

    Кто-то спиздил балалайку,
    В чайник бросили гондон,
    Хором выебли хозяйку,
    Обосрали патефон.

    Вы отдайте балалайку,
    Заберите свой гондон.
    Уплатите за хозяйку,
    Оботрите патефон.

Кто из вас, всезнайки, хотя бы видел патефон? А мне почти все детство приходилось его слушать! Также хочется внести ясность еще в один вопрос. В разных полемиках часто можно услышать или прочитать выражения вида «при совке то-то было» или «при совке того-то не было», в частности «при совке не было бомжей». По степени идиотизма это заявление уступает только лозунгу «при Сталине в государстве был порядок!». В нашем государстве порядка никогда не было и быть не может по определению. Относительно же бомжей, хочу сказать, что они были всегда, только в описываемые времена назывались они по другому, а именно «бичи». Слово «бомж» плотно вошло в обиход русского языка после показа по телевидению одного фильма из серии «Следствие ведут знатоки», где-то в начале семидесятых годов. Там конкретно была озвучена расшифровка ментовской аббревиатуры – лицо Без Определенного Места Жительства. Я так подробно раскрываю тему бомжей-бичей, потому что большое их количество будет действующими лицами этого повествования.

Весной 1965 года мы с моим другом закончили учебу в приборостроительном техникуме, получили дипломы, но к работе по распределению сразу приступить не смогли, потому что наше предприятие переезжало в новые помещения, которые строители как всегда вовремя построить не успели, а на старых площадях работать уже было невозможно по соображениям техники безопасности. Нам выдали небольшое денежное обеспечение и отпустили до осени на все четыре стороны. Таким образом у нас образовалось свободных три летних месяца и встал вопрос, как их использовать наилучшим образом.
- Поехали в экспедицию с геологами на север, я там был в прошлом году, мне  понравилось и денег заработал неплохо – предложил мой друг.
- А что там мы будем делать?
- Бить шурфы!
- А кто такие шурфы и за что их надо бить?
- Там узнаешь.

Друг мой был старше меня, имел уже богатый жизненный опыт, даже отсидел два года в детской колонии за воровство и поэтому я ему доверял и дал согласие на участие в геологической экспедиции, тем более, что это мне показалось очень интересным и романтичным. На следующий день, предварительно созвонившись со знакомым моему другу геологом, мы отправились записываться в экспедицию. Меня, правда, немного смущала мысль о необходимости бить каких-то шурфов, так как я человек по характеру миролюбивый, особенно в случае возможности получить ответные пиздюли, но дружок меня успокоил, сказав, что нам выдадут соответствующее вооружение и беспокоиться не о чем.

Контора экспедиции располагалась в ветхом двухэтажном деревянном доме дореволюционной постройки, вход был со двора, а между двух окон первого этажа висела черная стеклянная доска с надписью золотыми буквами «Такая-то, сякая-то геологоразведочная экспедиция», расколотая по диагонали. Мы вошли в покосившиеся ворота и я увидел, что двор заполнен толпой каких-то серых мужичков неопределенного возраста, которые образовывали небольшую, человек на сто, очередь, делавшую несколько зигзагов по двору и поднимавшуюся по наружной лестнице на второй этаж. Непрезентабельный и запущенный внешний вид учреждения вызвал у меня отрицательные эмоции и мне расхотелось становиться геологом, о чем я тут  же сообщил моему Сусанину. Он велел мне не выебываться, забрал мой паспорт и скрылся в дверях на первом этаже. Через несколько минут он вышел с каким-то здоровенным мужиком явно геологического вида и мы поднялись по лестнице мимо очереди на второй этаж. Там очередь тянулась вдоль стены в самый конец коридора, где стоял письменный стол и сидящий за ним человек брал у очередного документ и что-то записывал в амбарную книгу. Стоявшие в очереди держали в руках в основном какие-то бумажки, замызганные паспорта имели очень немногие. Заглянув через плечо одного мужика, я прочитал название его бумажки: «Справка об освобождении». «Ну и контингент у вас» - заметил я ведшему нас геологу. «Да , бичи в основном. На лето устраиваются на сезонные работы, а на зиму садятся на полгода за бродяжничество». Тут я поинтересовался вооружением для битья шурфов, но мне, с хитрой улыбкой, сообщили, что шурфы мне бить не придется, так как за мою охуенную грамотность и умение быстро передвигаться по лесной местности меня повысили в должности до старшего помощника младшего геолога и вместо шурфов я буду бить трассу. На вопрос, чем бить, мне ответили, что в основном ногами и топором. В какой-то комнате у нас забрали паспорта, записали нас в ведомость и тут же поставили укол – прививку от клещевого энцефалита. На этом с нами распрощались, велев через два дня явиться к такому-то часу в речной порт для погрузки на пароход.

В речной порт я прибыл за час до назначенного срока и обозрел огромный  пароход с гордым именем «Максим Горький», переделанный из старого буксира еще дореволюционной постройки в грузопассажирский. Представляете, настоящий пароход с трубой и колесами, такими - шлеп-шлеп! Углядев на палубе троих мужиков геологического вида, я по трапу поднялся на борт и назвал свою фамилию в качестве пароля. Геологов, как я уже говорил, было трое и все с бородами, только самый старший – по возрасту, был лысый. Меня тут же огорчили, сообщив, что мы с другом попадаем в разные то ли отряды, то ли партии, забыл уже что во что входит. Молодой геолог оказался тем самым младшим геологом, старшим помощником которого я был назначен. Мы с ним тут же отошли в сторонку, где я достал из рюкзака бутылку водки и малосольный огурчик, приняли по полстакана за знакомство и подружились навек.

Примерно с часовым опозданием еще три геолога привезли на автобусе человек сорок контингента и стали загружать их на пароход. Половина контингента была в жопу пьяная, это в десять то утра! Кого под руки, кого волоком их затаскивали по трапу на борт и складывали рядами прямо на палубу под предварительно натянутый тент, чтобы они не перегрелись на солнышке. В последнюю минуту появился мой дружок, пароход убрал трап, отдал концы, поднял якоря и, дав прощальный гудок, отправился в плавание.

Я не буду напрасно утомлять читателя подробностями этого плавания, хотя там произошло много интересного. Опишу только один эпизод, произошедший вечером накануне прибытия в место назначения. Так как мы получили категорический приказ допить все спиртное в пути, потому что в экспедиции абсолютный сухой закон, то все собрались в носовой части парохода и начали злобно бухать. Тут следует открыть читателям одну мою странную особенность – когда я приму на грудь более четырехсот граммов водки, у меня прорезается охеренный певческий талант. Мой дружок, угадав мое состояние, громогласно объявил вечер туристско-геологической песни открытым и предложил в качестве первого произведения песню «Барыня с репкой», причем я должен был солировать, а контингент хором исполнять припев. На мои робкие попытки объяснить, что песня не совсем приличная и нас ссадят с парохода и арестуют, все дружно заявили, что им все по хуй, поскольку в радиусе двухсот километров нет ни одного мента, а если команда начнет залупаться, мы ее сами ссадим, потому что нас больше. Паразиты геологи тоже требовали песен. После небольшой спевки под руководством этого провокатора – моего дружка, который взял на себя роль дирижера, я запел:

    Посадил дед репку-у-у, не густу не редку-у-у
    Барыня ты моя, сударыня-барыня! (Это припев).

    Уродился корешок, толще хуя на вершок…
    Припев.

    Уродилися листы, шире тещиной пизды…
    Припев.

    Мой прекрасный баритон и хриплый сорокоглоточный рев подпевающего контингента летел над просторами великой сибирской реки. Где-то после третьего куплета иллюминаторы в ходовой рубке открылись и командный состав парохода, высунувшись чуть ли не по пояс из этих окошек, стал наслаждаться нашим пением, а после пятого куплета начал принимать непосредственное участие в исполнении, давая короткий гудок после каждого припева. Встречные корабли меняли курс и некоторое время шли параллельно нам, недоумевая, почему так рано начался ежегодный фестиваль «Северное сияние».

    Поскольку в песне было не менее сорока куплетов, всю ее на этих страницах воспроизвести нет никакой возможности, поэтому привожу только один из последних:

        Теща с хуя сорвалась, вдоль деревни понеслась…
        Барыня ты моя, сударыня-барыня!

    Утром, когда мы похмельные и понурые сходили на берег в пункте прибытия, ко мне подошел капитан парохода, пожал руку, поблагодарил за прекрасное пение и посоветовал не зарывать такой талант и учиться на певца. Я вяло сказал ему спасибо и пообещал, что непременно воспользуюсь его советом. Пока мы поднимались по крутому берегу в прибрежный поселок, пароход, дав прощальный гудок, поплыл дальше на север, увозя вторую половину нашей партии-отряда вместе с моим другом и я остался совершенно один в незнакомом и, как мне казалось, опасном окружении.

    Пока геологи решали свои дела в какой-то конторе, а контингент, утомленный ночным банкетом,  разлегся на травке в палисаднике этой конторы, я, мучимый жаждой и любопытством, отправился исследовать окружающий мир. В ходе этих исследований мной был обнаружен невзрачный ларек со странным названием «Медок», к тому же функционирующий, в прейскуранте которого имелась всего одна строка: «Напиток Медок – 0.5л – 5к.». На вкус напиток напоминал слабенькую сладкую бражку крепостью примерно вполовину жигулевского пива. После двух кружек здоровье и настроение у меня заметно улучшились и я побежал за контингентом с целью излечить и его. Выпив все запасы напитка в ларьке, контингент опять улегся на травку, а я продолжил свои изыскания. Заглянув за угол в какой-то переулок, я увидел потрясающее зрелище. Там еблись свиньи! Галопом я помчался в наш палисадник, крича на ходу: «Мужики! За мной! Сеанс!». Контингент, к тому времени негласно признавший во мне духовного лидера отряда, дружно снялся с места и нестройной толпой затрусил за мной ловить сеанс.

    Картина, представшая нашему взору, была невероятна и незабываема! Представьте себе чуть подросшего поросенка, которому толи забыли отрезать яица, толи специально оставили на развод и у которого только что прорезался инстинкт саморазмножения, пытавшегося выебать огромную, раз в десять больше себя, свинью. Свинья, кстати, ни чего не имела против. Весь драматизм действия заключался в том, что при своем малом росте, поросенок, даже встав на задние копытца вертикально, доставал свинье своим пятачком только до основания хвоста и между его хуишком и пиздищей свиньи оставался вертикальный зазор сантиметров пятнадцать - двадцать. Так что придумал этот начинающий свиноеб! Забегая с разных сторон, он подталкивал свинью спереди, заставляя ее пятиться, пока та не упиралась задними ногами в крыльцо какой-то конторы, при этом ее жопа нависала над второй ступенькой и роковой зазор исчезал. Поросенок резво забирался на эту ступеньку, вставал на задние копытца, обхватывал передними конечностями необъятную жопу свиньи, зажмуривал от удовольствия глазки и впендюривал, стоя вертикально и потешно задрав в небо свой пятачок. Тут наступала очередь второй части драмы.

    Дело в том, что все парнокопытные, по моим наблюдениям, ебутся на ходу. Я неоднократно наблюдал быков, ездящих на корове часами по всему пастбищу или хряка, катающегося на свинье по всей деревне. Вот кони ебутся совсем не так. Кобыла стоит смирно на месте, а жеребец, попрыгав вокруг нее, с разбегу заскакивает, засаживает, делает несколько фрикций и тут же соскакивает. И так много раз.

    Таким образом, как только поросенок впендюривал, свинья, сладострастно вздрогнув всем телом, непроизвольно делала два шага от крыльца, задние копытца поросенка теряли опору и он, повисев какое-то мгновение на хуишке, с отчаянным визгом падал на землю, на бок или на спину, смешно суча при этом всеми четырьмя копытцами, как будто бежал на месте. Затем поросенок вскакивал на ноги и сеанс начинался снова. Сзади слышалось хриплое дыхание контингента, сладострастный шепот «Сеанс, сеанс, бля!». Оглянувшись, я заметил, что многие откровенно дрочили.

    Примерно на десятой попытке просмотр сеанса был грубо прерван нашедшими нас геологами, которые погнали нас грузиться на баржу для дальнейшего следования к месту постоянной дислокации.

Продолжение может последовать.

СтарыйПадонок. 2004.

Tweet