— В общем, Старика нужно убрать, — сказал Бардину собеседник, доставая сигареты.
Некоторое время тот обдумывал услышанное. Лицо его ничего не выражало, лишь бесцветные, словно речной лед, глаза подернулись легкой пленкой, став похожими на тусклые камешки. Собеседник молча ждал.
Наконец глаза-камешки ожили.
— Зачем тебе это нужно? — произнес Бардин, ловя на прицел зрачки своего визави. Он был не просто киллером, но другом сидящего перед ним человека, а потому мог позволить себе такие вопросы. — Какой из него теперь конкурент! Не сегодня-завтра ласты склеит…
Тон его не предвещал ничего хорошего, но Зарецкий знал, что это всего лишь внешняя ширма, за которой кроется нежелание браться за сомнительное дело. И он не собирался отступать: врожденная изворотливость научила его находить ключики ко всем нужным людям… Бардин, он же наемный убийца по кличке Крокодил, здесь не был исключением. К примеру, он любит, чтобы его боялись, но при этом за глаза презирает тех, кто в чем-то проявляет свой страх.
«Я не боюсь» — сказал себе Зарецкий. Спина бизнесмена покрылась холодным потом, пропитывая сорочку и пиджак от Версаче, но он заставил себя выдержать немигающий, как у ящерицы взгляд и спокойно закурить.
— Понимаешь, ничего иного не остается… Этот старпер меня который год за глотку держит, хлеб отбивает… Короче, всю малину перебил, — огорченно сказал он, всё так же глядя Бардину в глаза, и выпустил дым. — Я против мокрух, ты сам знаешь, но он и так уже свое отжил, хрипит, кашляет, инсульт этот, опять же…
— Так это ты его, чтоб не мучился, добить решил? — крокодильи глаза недобро усмехнулись.
Зарецкий прокашлялся в кулак.
— Ну я же деловой человек. Он у меня, понимаешь, заказ на четыре лимона отнял, такая сделка сорвалась! Но, главное, сроки пока терпят. Вот если бы он отказался…
— Или если бы умер, — промурлыкал Бардин, не глядя на него.
— Ну да, да. И кому от этого хуже будет? Бизнес есть бизнес…
— Ага, — в голосе Бардина звучала немыслимая доля сарказма. Это можно было толковать двояко: либо он попросту не воспринимает его всерьез, либо, что вероятней, решил поводить за нос, прежде чем согласиться. Что ж, его право…
— Слушай, да чего ты? — Зарецкий почувствовал глухое раздражение, но не дал всплыть эмоциям на поверхность: если сейчас завестись, всё полетит к чертям. — Я тебе это все объясняю, потому что ты друг мой. А чтоб я еще перед кем-то вот так стал оправдываться…
— Да? — Бардин приподнял бровь. — А ты уверен, что какой-то идиот кроме меня на такую херню еще мог бы подписаться? И уже в который раз!
Зарецкий предпочел промолчать, что было признаком слабости. Но что делать?.. В этом весь Крокодил: все кишки вымотает, пока с ним о чем-то договоришься. Из-за этой своей переборчивости он к сорока годам так и остался не особо востребованным «карманным» киллером, обходящимся небольшими гонорарами. Правда, благодаря ей же он до сих пор жив, и даже семью имеет, что для киллера вообще немыслимо.
— Где он сейчас? — Бардин лениво ковырял вилкой жульен, квадратные челюсти двигались, как жернова. Он сидел так, чтобы одним глазом следить за ресторанной стоянкой, где оставил автомобиль. Тачка не была новой, но у Крокодила в последнее время было туговато с финансами, и Зарецкий это понимал, а Бардин понимал, что он понимает, и, наверное, тоже злился себе потихоньку. И в самом деле: кому понравится, если тебя пытаются купить задешево, а тем более, если это друг, причем такой заклятый друг, которому лучше не отказывать…
Тем не менее, он проявил к делу интерес, задав наводящий вопрос. Это уже хорошо.
Зарецкий приободрился:
— Валяется в отделении неврологии, в палате интенсивной терапии… Но могут в любой момент обратно в реанимацию отправить. Говорят, едва копыта не откинул… Едва!.. — он кисло скривился. — Да ты пойми, Коля, я полгода к его жене своего человека подводил, он театральный артист, кстати… И всё шло как по маслу, ну он её трахнул, бросил, обычная картинка…
Продолжая есть, Бардин понимающе кивнул.
— …а потом мы уже хотели Старику снимки подбросить, а она возьми и повесься! Идиотка, дура молодая, неврастеничка — влюбилась в этого манерного клоуна, которому в обычной жизни только мальчиков подавай… Но Старик, понимаешь, оказался еще дурней. Он если б узнал, в чем дело, сам бы её в землю закопал! А вышло так, что его в реанимацию с инсультом уложили — очевидно, старый решил, что она про Верку всё узнала, оттого и вздернулась…
— Что еще за Верка? — поинтересовался с набитым ртом Бардин.
— Да подстилка у него есть одна, наркоманка пятнадцатилетняя. К тому же с легкой дебильностью... — Зарецкий болезненно поморщился. — Он ей шоколадки дарил, наркотой подкармливал, дочкой называл… Сволочь. Своих-то детей где-то по дороге растерял…
— Надо же. У него что, были дети?
— Были когда-то. Да сплыли…
— Если он при смерти, подбрось ему эти фотки, да и всё! — покончив с жульеном, Бардин ковырнул ногтем в зубах. — Оно его и добьет! Зачем усложнять?
Обойдя тоскливым блуждающим взглядом полупустой зал, Зарецкий покачал головой.
— Нельзя, понимаешь, оно неизвестно как сработает… А вдруг он от этого — наоборот — выздоровеет враз? У него сейчас душевная травма, что жену не уберег, в общем, дополнительный груз на психику. Ну а представь: узнает он, к примеру, какую змею пригрел, так камень с души тут же и упадет! Он и оклемается... — Бизнесмен шмыгнул носом. — Понимаешь?..
Он запил затяжку глотком кофе и раздавил сигарету в пепельнице. С последней сказанной фразой костюм на нем будто сразу обвис. Бардин, плотный, лобастый, похожий на кентавра с головой рептилии мужик, пожал плечами.
— Я тебе говорил, что заказами уже не занимаюсь…
— Ну последний раз, ну Коля, я ж плачу сразу, ты меня знаешь. Проведу сделку и завяжу к чертям. Буду честный бизнес вести, без всех этих…
— Я это уже где-то слышал.
— Коля, ну что ты, в самом деле!.. Я серьезно говорю. Получишь своё бабло и гуляй на все четыре стороны! Можешь и сам завязать, я же не насилую. — Он знал, что выбора у Бардина всё равно нет, а потому решил хоть чуть-чуть подсластить пилюлю:
— А помнишь, как мы на втором курсе с общажными нажрались? А? Целый год вот так же квасить сможешь! Свадьбу дочке справишь, машину ей купишь…
— На машину не хватит, — шевельнул углом рта Бардин, глядя в пустой горшочек.
— Смотря какую машину, — Зарецкий фальшиво, но предельно доброжелательно улыбнулся, и, поскольку собеседник не спешил поднимать глаз, добавил: — Денег хватит, не боись… Может, еще и компаньоном моим станешь…
— Да не надо это мне на хрен! — зло отмахнулся Бардин, — Не моё это…А даже если б я и взялся проблему решать, так ты ж мои методы знаешь — подушка на лицо и маслина промеж глаз. И всё.
— Нет, нет, надо так, чтоб комар носу…
— Так хули ты тогда?.. — в Бардине прорезался деревенский мужик. Лицо его покраснело. — Если со мной и так всё понятно…
— Ну ты же спец, можешь мне что-то посоветовать… — Зарецкий старательно гасил угодливость в голосе. — Может, чистодел есть какой на примете… Или знаток каких-нибудь способов… нетрадиционных.
— Нетрадиционных? — хохотнул угрюмо Крокодил.
«Смеётся, гад, — с тоской подумал Зарецкий. — А сколько раз я ему в школе задницу прикрывал… Правда, то была школа… Хотя, с другой стороны, когда ему пулю в легкое загнали, кто помог? Если б я тогда не подсуетился, он бы в земле счас лежал, а не жульен лопал…»
— Твоё участие не обязательно… — промямлил он, пересиливая себя. — Назови нужного человека, я заплачу по полной… Тут, Коля, не до экономии…
В глазах друга неожиданно промелькнуло удовлетворение.
Зарецкий собирался сказать еще что-то, но передумал, переключив всё внимание на Бардина.
Крокодил без спросу взял у него из пачки сигарету, закурил.
— Ну, есть один… — сказал он со вздохом.
Зарецкий молча ждал, пялясь на сигарету в его руках. Крокодил бросил курить в девяносто пятом, после того как пагубная привычка едва не лишила его жизни: ночью охранник заказанной жертвы вышел отлить прямо к месту засады, засек в кустах огонек сигареты, перепугался и поднял страшный шухер. Заказ сорвался, охранника пришлось валить на месте, а получивший пулю в грудь Крокодил чуть не помер от потери крови. Кое-как добрался до дачи Зарецкого — к счастью, тот жил недалеко и смог быстро вызвать лепилу… Иначе бы кранты.
Зато теперь он фактически находится в рабстве у собственного друга, и тот не устает напоминать ему о старом должке.
Бардин сделал две быстрых затяжки, а выпущенный дым тут же засосал носом. Зарецкий завистливо закусил губу: он еще со школьной скамьи пытался перенять у него этот трюк, но, видимо, простого желания тут было недостаточно; требовался еще и какой-то особый талант.
Крокодил снова выпустил дым, на этот раз уже кольцами.
– Он химик, с ядами работает там всякими… На «это дело», может, и не подписался бы, но на нем тоже висит должок, еще с советских времен… — Словно вдруг вспомнив, что не курит, он скомкал почти целую сигарету в пепельнице и снова помолчал. — А долг платежом красен.
Потное лицо Зарецкого смялось, сложилось в облегченную улыбку:
— Вот спасибо, Колян! Уф!.. Бабки, конечно, тут же!.. — он попытался поймать взгляд друга, но тот смотрел куда-то в сторону. Так же, не глядя на него, он встал.
— Я тебя с ним сведу по старой дружбе. А денег не надо. Хватит уже. Наработался. Во!
Бардин с силой рубанул воздух перед своим горлом.
Пошарив по карманам, он вынул из бумажника клочок бумаги с телефоном и швырнул его на стол:
— Звать Генрихом. Скажешь, я ему долг прощаю. Пусть катится к чертям…
Он тяжело развернулся и вышел, не расплатившись. Зарецкий проследил сквозь витрину, как Бардин с лицом чернее тучи садится в «Волгу» и отваливает от бордюра, едва не оцарапав многократно перекрашенным крылом его лиловый «Мерс».
— Спасибо, дружище, — пробубнел он себе под нос, — спасибо…
Придвинув к себе бумажку, он принялся нашаривать мобильник.

Генрих оказался довольно странным мужичонкой, вертлявым, худым и скуластым. Он был похож на грузина, по всем канонам носил усы и имел золотой зуб, вот только толстые очки на тонком горбатом носу немного портили картину, привнося в неё элемент некой неуместной учености. Встречу назначил в каком-то ветхом НИИ, сам встретил Зарецкого на крыльце и, попетляв по бесконечным пустым коридорам, затащил в каморку на третьем этаже.
— Вот моё хозяйство, — сказал он, указывая на стол, где на фоне газеты расположился натюрморт из кипятильника, лука, помидора, пакета кефира и недогрызенного куска вареной колбасы.
Критически покосившись на остатки научной трапезы, Зарецкий вторично изложил суть просьбы. На предложенный стул он даже не взглянул.
— Да, конечно. – Хозяин каморки засуетился. — Щас я, секундочку...
Генрих сноровисто допил кефир, а остальное вместе с газетой спихнул в стоящее подле стола мусорное ведро. Потом покопался в канцелярском шкафу и достал небольшой чемодан.
Взволнованный Зарецкий смотрел, как чемоданчик со щелчком обнажил свое нутро, где в углублениях стояли пробирки с жидкостями и порошками.
— Вот, — вытерев руки о несвежую рубашку, сын гор сунул ему несколько фотоснимков, — это последствия применения, чтоб вы знали, о чем идет речь…
Перед затуманенным взором Зарецкого промелькнула череда изъеденных кровавыми язвами, почерневших, обеззубевших лиц. Он отвел глаза.
— Мне нужно, чтоб ничего заметно не было… — Промямлил он. — А то еще могут подумать…
— Картина естественной смерти, — всезнающе усмехнулся Генрих, отчего Зарецкому непреодолимо захотелось его удушить. — Полистайте дальше… Годится?
На него смотрело абсолютно спокойное мертвое лицо. Покойник даже слегка улыбался.
Зарецкий согласно кивнул.
— Только чего он лыбится?
— Таково действие препарата... Чем-то напоминает легкий наркотик: у зараженного резко подымается настроение, повышается эта… как её… ну, активность, он шутит, киряет, ест за троих… короче, получает такой себе кайф. А плохо ему становится уже потом...
— Потом? — глуповато переспросил заказчик.
— Ну да. Препарат действует медленно, но уж наверняка. А вообще, по секрету, это не препарат никакой, а вирус. Биологи наши подпольно вывели. — Генрих поболтал перед его носом пробиркой, в которой клубился легкий сизый туман. — Тут его возбудитель. Знаете, как вибрионы у холеры…
— И быстро убивает? — спросил Зарецкий пересохшим вдруг горлом.
— Часов за двенадцать, смотря по массе объекта, и как заразился — ну, через руки, там, или через рот… Применять очень просто — обработать этой штукой сигареты, или тарелку-вилку, или носовой платок… И всё, дело в шляпе.
— Хорошо, — Зарецкий стал засовывать пробирку во внутренний карман пиджака.
— Нет, что вы! — Генрих замахал руками, — нельзя выносить пробирку! Вы всех вокруг погубите! Её надо открывать на сильном холоде, и чтоб всё стерильно, иначе вы тоже заразитесь, и заразите всех, кто рядом!
— Так что же делать? — передернувшись, Зарецкий машинально отдал ему сосуд со смертью.
— Давайте, я сам обработаю, что нужно… — Генрих бросил фотографии обратно в кейс. — Вам и удобней, и безопасней, а у меня материал зря не пропадет…
— Вот, — Зарецкий сунул руку в карман, достал пачку «Мальборо» без акцизной марки.
— Американские, крепкие… — хозяин конуры уважительно двинул кадыком.
— Мы с ним одну марку курим… — гость подавил вздох. — Это он меня приучил…
— Ой, — Генрих помахал рукой, словно разгоняя сигаретный дым, — не хочу я знать всех этих ваших подробностей. Я человек маленький, оно мне надо?..
Зарецкий растерянно смолк, потом понял, что этот похожий на грузина человечек прав — чужие секреты, они как мины замедленного действия; можно и без головы остаться. И хотя внешне Генрих никак не походил на киллера, да и в тюрьме сидел едва ли, всё же занимается он своей «химией» явно не первый день, а значит, кое-что в жизни разумеет...
— Дайте одну сигарету, остальные выбросьте, чтоб потом не перепутать. Пачку тоже давайте. — Генрих нацепил какой-то самодельный скафандр и, прихватив пробирку, ушел в другую комнату, прикрыв за собой дверь. Через пару минут оттуда послышался треск раскрываемого окна. Генрих вышел, срывая маску, протянул пачку с одной сигаретой.
— Вот, я обработал фильтр. Да я осторожно, не бойтесь, — хохотнул он, видя нерешительность заказчика, — главное, не беритесь за фильтр. И сами эту сигарету по ошибке не скурите. Лучше и пачку лишний раз не открывать. Или вот вообще как я… — Химик продемонстрировал короткопалую ладонь в тонкой резиновой перчатке.
Поместив пробирку обратно в чемодан, он с треском сорвал перчатки и бросил их в урну поверх кефирного пакета.
— Потом сожгу, — пояснил он. — У нас печка своя.
Зарецкий бережно спрятал пачку.
— А что, — он сглотнул кислую от волнения слюну, — вылечить такое нельзя?
— Нет, — Генрих принялся мыть испачканные перчаточным тальком руки над ржавой раковиной, торчащей из стены. — Вот, если с мылом вовремя помыться, то ничего страшного. — Он шмыгнул. — А уж если в носоглотку попало — то всё, суши весла… И вы, когда сигаретку-то подсунете, лучше не появляйтесь там поблизости… кхм... лучше аж до самых похорон.
— Это почему еще?
Генрих поглядел на него внимательным птичьим глазом.
— А чтоб вам не передалось.
— Эта зараза еще и передается?!
— И очень легко. Это ж не какая-то обычная отрава. С деньгами передается, с едой, ну, и через поцелуй там, рукопожатие… может и половым путем, в принципе…
— А по воздуху?
— По воздуху — нет. — Он облизал тонкие губы, остервенело почесал подбородок. — Вообще, ребята её еще плохо изучили. Добровольцев, как вы понимаете, на такое дело не найдешь. Вот, приходится самим…
Что именно им приходится делать самим, Генрих уточнять не стал.
— А что потом? — Спросил Зарецкий. — К примеру, если я эту сигарету не использую?
— Ну а что… Пройдет какое-то время, и можете спокойно её курить. Эта гадость довольно живучая, но во внешней среде погибает дня за два. Воздуха не любит. Вот даже если, к примеру, человек моется редко, и руками где-то взялся в опасном месте, то не дай бог ему после этого закурить или в носу поковыряться… И сам заразится, и другим вполне может приговор подписать. Зато через неделю хоть заусенцы на пальцах обгрызай, никому уже ничего не будет! Но вы лучше от греха подальше…
— Понял, — сказал вновь обретший уверенность в себе Зарецкий. Он вложил в непросохшую еще лапку Генриха пачку купюр. — Здесь половина. Вторую получишь, когда будет результат. Не сработает — сгною.
— Ясно, — поскучнел химик, опуская глаза, — только осечек еще не бывало.
— Посмотрим, — буркнул Зарецкий. — Покажи, где тут выход, а то до утра из ваших коридоров не выберусь… прямо лабиринт какой-то… заблудиться — нефиг делать…
— Это для конспирации, — блеснул золотым зубом Генрих, выпуская его из кабинета.
Не оценивший шутки Зарецкий дернул щекой, огляделся, словно в поисках случайных свидетелей, и первым пошел к лестнице.

Старик уплывал.
Мерещились какие-то видения, вспыхивали лица убитых, выпархивало лицо любимой жены, он звал её снова и снова, но она поворачивалась спиной, и он снова тонул в вязкой черноте, захлебываясь зловонной жижей, сипя и кашляя. Так продолжалось многие часы, и он уже не надеялся выбраться из этого кошмарного плена.
Старик не был на самом деле стар, но последние годы он много и часто пил, и, сильно подорванное в неволе, здоровье его в последние дни окончательно пошатнулось. Старому волку оставалось только падать, и он уже почти смирился с этим.
На какой-то момент ему вдруг стало лучше. Старик почувствовал, что обмочился, и нехотя открыл глаза, чтобы позвать медсестру. Но слова застряли в горле.
У кровати сидел враг. Сидел и наблюдал за ним.
— Ты… — сказал Старик.
— Привет, папа. — Сказал Зарецкий, наклоняясь к нему. — Я тебе цветов принес…
Он кивнул на прикроватную тумбочку, где стоял пахучий розовый букет в литровой банке. Соседняя тумбочка тоже была украшена букетом, но уже засохшим и обвалившимся, кровать рядом с ней пустовала.
— Заткнись, — прошипела тень с кровати, изуродованное параличом лицо её перекосилось. — У меня нет сына.
— Папа…
— Пошел вон отсюда, — старик немощно оскалился. Слова с трудом лезли из пересохшего горла, — или я позову охрану. Дай мне спокойно умереть.
— Охраны нет. Может, за пивом отошли…
Чтобы не смотреть отцу в глаза, он обратил взгляд на капельницу, словно бы впервые рассматривая толстую стеклянную колбу с рисками делений, тонкую прозрачную кишку со струящейся внутри жидкостью и стерильную иглу, дротиком пронзающую восходящее солнце на тыльной стороне коричневой от старости ладони. Он видел капельницу всего второй или третий раз в жизни. Зарецкий всегда отличался отменным здоровьем, и в любой больнице был крайне редким гостем.
Старик молчал. Дряблые веки устало закрылись, отгораживая его от незваного гостя.
— Сделка сорвется, — Зарецкий старался говорить спокойно, но сердце всё равно стучало, как тамтам. — Это моя сделка, папа…
Желтые стариковские глазные яблоки снова блеснули из-под век.
— Пускай пропадает… Это не твоё дело.
— Нет, моё, — Зарецкий сцепил зубы.
— Молчи... молчи, Иуда… — Старик сипел всё сильней, — Тебя всю жизнь интересовали только деньги… Будь моя воля, я бы пустил тебя по миру с голой жопой… ты ничего не получишь, — заключил он почти с торжеством.
— Ты скоро умрешь. — Неожиданно сказал Зарецкий.
— Не пугай меня, — распластавшийся по подушке кадавр попытался плюнуть в него, но рот окончательно пересох, — Ступай прочь, и позови медсестру… мне нехорошо…
Гость принюхался.
— Папаша, — голос его стал грубым и злым, на лице прорезалась улыбка, — а ты, похоже, обделался…
Старика вдруг оставили силы. Он весь словно сдулся, опал.
— Уйди… — попросил тихим голосом.
— Хорошо, я уйду. Но давай хоть покурим напоследок. Как когда-то у нас на кухне, помнишь? — Чуть дрожащими руками он достал сигаретную пачку, нарочито небрежно заглянул в неё и скривился. — Черт, всего одна осталась… На.
Он протянул пачку, но Старик вдруг поднял сморщенную левую ладонь, ударил его по руке. Пачка полетела на пол.
— Кури сам! — процедил он. — Ты прекрасно знаешь, для меня это смерть!
Зарецкий вспотел. Весь сценарий летел к черту: он и забыл, что после инсульта нельзя курить. Тем более, такие крепкие…
— Ну одну-то можно, — заискивающе сказал он.
В слезящихся глазах Старика мелькнуло знание.
— Я не приму ничего из твоих нечистых рук, — выкашлял он. — Потому что ты мразь и моральный урод… Мне стыдно, что я породил такого скота. А теперь проваливай.
Скрипнув зубами, Зарецкий встал, великаном навалился над кроватью:
— Кто бы говорил о морали, — презрительно фыркнул он в лицо умирающему, — думаешь, я не знаю про твою наркоманку? Думаешь, Наталья тоже дурой была? Я всё ей сказал, чтобы она знала, с кем жизнь связала, да вишь, душа у неё этого не выдержала…
Лицо Старика вмиг перекосило страданием, словно Зарецкий полоснул по открытой ране.
— Так это ты ей донес?! — захрипел он, пытаясь подняться. — Убью!..
По лицу Старика покатились слезы.
— Гад! Паскуда! Сука! Недоно… — внезапно он выпучил глаза и задергал головой. Из жабьего беззубого рта полилась пена.
— Ооооой… — выдавилось вместе с пузырями.
Зарецкий недоверчиво смотрел, как под казенной простыней рывками передвигаются конечности. Капельница тихо тренькала.
— Ооооооой…
Лицо Старика опухало, делалось всё более страшным: один глаз зажмурился, второй раскрылся до предела и вдруг словно покрылся сетью кровавых трещин. В оскаленном рту трепетал отвратительный белый язык.
— Оо… — стон вдруг замер. Язык опал.
Наступила тишина.
Выждав еще с минуту, Зарецкий встал и легонько похлопал отца по впалой небритой щеке. Старик не шевельнулся, не закрыл рот, прекращая свой беззвучный крик.
Неужели и вправду умер?
Зеркало, внезапно подумал он. Надо приложить к губам зеркало.
Но взятое с тумбочки квадратное зеркальце выскользнуло из дрожащих пальцев, брызнуло осколками.
«Плохая примета» — тревожно подумал Зарецкий, и почти сразу отмахнулся. В конце концов, это не его зеркало, а Старика.
Нога в черной туфле поспешно сгребла осколки под кровать.
«У старого стервеца случился повторный удар, — неотступно крутилось в голове. — Но вот мертв ли он? Можно ли быть в этом полностью уверенным?»
Похоже, что можно... Хотя с тем же успехом он может быть просто без сознания… Они ведь живучие, эти старики…
В любом случае, Зарецкий не привык рисковать.
Он достал из кармана хирургическую маску и пару перчаток, быстро натянул их. Резиновой рукой раскрыл пачку «Мальборо» и вытряхнул на пол единственную сигарету. Осторожно взяв её за безопасный конец, он дважды провел сухим фильтром по сереющим стариковским губам. Потом, подумав, просунул сигарету в приоткрытый рот Старика и поболтал там.
Старик не шелохнулся.
Ну вот и всё, подумал Зарецкий, кладя сигарету обратно в её картонный гробик.
Он подошел к двери, растворил её на несколько сантиметров и осторожно выглянул наружу.
Никого.
Ничего.
Тишина.
Даже не подумав закрыть мертвецу глаза, он спокойно пересек коридор и вышел на лестницу. Если он не хочет встретить внизу отцовскую охрану с пивными бутылками в руках, придется накинуть крюк по переходу через хирургический корпус. Ничего, так до стоянки даже ближе.
Он обратил внимание, что забыл снять маску, которую пятнадцать минут назад купил в аптеке на первом этаже. Сигаретная пачка предательски алела в руке.
Внутренне чертыхнувшись, Зарецкий подскочил к раскрытому лестничному окну и один за другим отправил туда все подозрительные предметы.
«Поеду к Надьке», подумал он, выходя тремя минутами позже из неприметных дверей хирургического корпуса. «Она в случае чего подтвердит, что меня тут не было».
Подтвердит, никуда не денется.

Бомж Костян сидел на остановке, обхватив с похмелья голову. Вчера пили какой-то технический спирт, украденный на местной автобазе. Череп раскалывался.
Его подергали за рукав.
— Смотри, чего я в кустах нашел!
Молодой, щербатый, похожий на пугало Бык, показал две резиновые перчатки и пачку «Мальборо». Костян протянул руку за пачкой. Бык отступил назад:
— Не дам, там всего одна.
— По рылу захотел?
Бык отдал ему пачку.
— Не ссы, покурим, — покровительственно сказал Костян, хлопнув его по плечу.
Они выкурили сигарету, поминутно сплевывая себе под ноги.
— Эх, захорошело, — заулыбался Бык, — сразу видно — не наше качество!
Костян тоже пребывал в хорошем настроении. Головная боль как по волшебству улеглась, но почти сразу же нестерпимо захотелось жрать.
Не говоря больше ни слова, Костян встал со скамьи и поплелся в парк. Магазины на проспекте, он знал, уже закрылись, а здесь еще продавалась всякая снедь с лотков.
Лоток белел на обычном месте. Крутобокая продавщица раздраженно пересчитывала мелочь.
— Дай чего, — попросил Костян
— Иди отсюда, голота, — процедила та. — На вас всех не напасешься.
Костян сглотнул, засопел, и, схватив самый жирный хот-дог, бросился прочь. Но голодные ноги подвели хозяина, он поскользнулся и растянулся на асфальте, прибитый вдобавок пудовым кулаком продавщицы.
— Тварь! — взвизгнула она, потоптав его еще ногой в шлепанце, — ворюга! Пошел отсюда!
Вытирая разбитый нос и незлобно матерясь, Костян уковылял назад к проспекту. Он и сам не знал, что на него нашло — не иначе, какое-то помрачение…
Хот-дог же был протерт салфеткой и воровато возвращен на место.
Через пять минут его купил припозднившийся студент Сережа. У Сережи случились неприятности — выгоняли из института. А любимую девушку увел лучший друг. Собственно, первое было следствием второго, но кому из преподов до этого есть дело?
Выйдя из своих дум, Сережа жадно сжевал хот-дог, отрыгнулся и вытер слезящиеся от расстройства глаза кулаком. Он стоял на обочине проспекта Карла Маркса, пролетающие мимо автомобили ворошили его светлые волосы.
«Не лучше ли кинуться на дорогу и разом со всем этим покончить?» — отстраненно подумал студент, наблюдая, как к нему приближается слепец с тросточкой. — «Кому я нужен такой?»
Подойдя, слепец сказал просительно:
— Есть тут кто? Переведите через дорогу, пожалуйста…
Глаза у него были запавшие и какие-то уменьшенные, в левой руке болталась авоська.
Вздохнув, Сережа взял старика под дряблый локоток и перевел на другой конец проспекта. Слепой ступал мелко и дробно, словно боялся обжечься. Потом, пытаясь отблагодарить, вытащил из своей торбы баранку, но Сережа наотрез отказался. Вообще-то есть ему хотелось, а остывший хот-дог, казалось, только раздразнил голод. Но у слепого он взять не мог, и потому, похлопав его по запястью и вякнув какую-то банальность, побыстрей смылся.
Слепец пожал плечами. Он некоторое время крутил баранку в руках, потом сунул её в рот и заработал челюстями. Стряхнув крошки с пиджака, двинулся дальше.
— Привет, Михалыч! — крикнули доминошники, стучащие костяшками под фонарем у подъезда. Он вежливо кивнул на звук.
Дома старик не включая света прошел на кухню, в кромешной темноте съел тарелку борща, потом прошел в детскую, прикоснулся губами ко лбу спящего внука и положил рядом с ним на подушку две баранки с сахарными розами.
— Гадость какая — умываться! — сказал утром заспанный Валерик своему отражению в зеркале, пустил воду и стал корчить рожи. Потом, демонстративно вытирая сухое лицо полотенцем, прошмыгнул на кухню.
Сестра гневно подняла голову от тарелки:
— Давай ешь быстрее, я в школу опоздаю. Вечно возишься…
— Ненавижу манку, — скривился мальчик, убегая в комнату.
— Валерка, опять ночью в холодильник лазил, — подал голос из гостиной дед. — Я ж всё слышал… Вот ты икру доешь, а к праздникам что останется?
Он покашлял, потом добавил:
— Оля тебя сегодня заберет. А мне что-то нездоровится… Видать, продуло вчера.
— Фу, не хочу с Олькой! Она меня по магазинам таскать будет!
— Поговори мне еще… — Сестра выволокла Валерика за дверь.
В садике, пожалуй, было бы совсем скучно, если бы не гениальная задумка, неделю назад подсмотренная Валериком в кино. Дождавшись тихого часа, он по-шпионски подполз к кровати белокурой красавицы Нади и, оглядевшись по сторонам, погладил её по руке. В ладошку девочке вложил дедову баранку.
Вечером детей стали разбирать родственники. Надя, к великой досаде ухажера, зачерствевший подарок есть не стала — надкусанная, извалянная в пыли баранка обнаружилась на лестнице, когда противная сестра волоком тащила мальчика домой. Проходя мимо песочницы, уязвленный Валерик сморщил нос и показал Наде язык.
— Пфу на тебя!
Ольга дернула его за руку сильней обычного:
— Сколько раз тебе говорить, чтоб язык не показывал!
— Не дергай, голова болит!
— А вот меньше дуреть надо было.
— Всё равно! — Валерик хныкал и упирался. — Не хочу домой…
— А кто тебя спрашивает? Быстро пошли, мне еще на танцы сегодня…
— Ты просто дура! — обернувшись, Валерик перехватил Надин взгляд. — И ты тоже дура!
— Сам дурак! — перестав напевать песню «Иванушек», Надя замахнулась на него лопаткой и демонстративно отвернулась.
Она почти достроила свой песочный замок, когда нянечка сказала:
— Надя, за тобой пришли.
— Папа, папа! — девочка понеслась по гравийной дорожке навстречу плотному мужчине в пиджаке.
Зарецкий раскрыл объятия, поймал ей и звонко расцеловал в обе щеки.
— Попалась наша Надя!
Он донес дочку до машины, поставил на землю и предложил:
— Поехали в «Макдональдс».
— Зачем? — обрадовалась Надя, залезая в «Мерседес».
— Хорошего человека надо помянуть… Да и половину денег одному дяде отдать не мешало бы, он мне вчера сильно помог. А потом я тебя познакомлю с твоей новой мамой... Хочешь?
— Хочу! Хочу! — девочка в возбуждении запрыгала на сиденье.
— Тогда поехали. — Зарецкий нажал на газ. Он улыбался. — Не забудь пристегнуть ремень, доча…

2003 г.

Tweet