Глава 1.

Кагда я был савсем маленьким – то есть настолько маленьким, что одна половина гипотетическава меня есчо копошилась в папиных мифрилах, а другая бодро гнездилась в мамином жывате, я был счасливым человеком. Мне не нужно было ходить, жрать, испражняцца. Мне не нужно было разговаривать и зарабатывать бабло. Мне не нужно было знать ненужные вещи и панятия. Па бальшому счету, в это время я был просто каким та савершенным человекам практически с алхимической точки зрения – я был сам себе философский камень, и у меня были ответы на фсе, потому что у меня не было вопросов.

Но потом, через целую вечность, эта лафа закончилась – и миня, голого, мокрава и орущего, бизжалостно выдернула в безнадежную реальность рука судьбы-зладейки в лице пахмельной акушерки. Она скривила свае глупое толстае лицо, как будта ат миня чем та ваняло, и выплюнула в атмосферу тогда мне еще нипанятные звуки: «Да… мелковат пашел в паследний сезон толстолобик…» Уже позже я понял, что именно так, встретиф меня с цинизмом и издефкай, жызнь жырно намекнула мне, как я по ней пайду, и с кем буду чаще всего встречаться.

Меня больно шлепнули по заднице (вот блин, такое ощущение, што эти извращенцы наслаждаюцца децкими криками; да - я живой, да – я кричу, да – я бы с удовольствием звезданул тебе в морду, если бы сумел дотянуться), обтерли жостким вафильным палатенцом (вот блин, ты мужу сваему этим палотенцом машонку пабрила бы ище) и сунули в рот теплую вкусную сиську (вот блин, это тема… это правильно).

В общем, мне сразу стало очевидно, что для правильного овладения сцукой-жызнью мне следует немедленно начинать расти и становицца настоящим кондовым падонкам – иначе сцука-жизнь в сваем типичном балезненном стиле авладеет мной. Я засучил, но не рукава, а ногами, и принялся ожесточенно ваплащать праграмму в реальность. Тяжелые будни соцреализма еще не баловали хрупких спинагрызав дристишками от данонаф (хе, теперь-то я знаю, что те, хто это пьют – данонисты), поэтому, стиснуф зубы, я опустошал  мамин малочный завод, рос, жрал бурду под гнусным названием «Наш малыш», снова рос, атаковал асартимент савецких децких каш, тошнил от них, но все равно рос. Когда наступил день маей первой гавяжьей атбивной, я мысленно пажал себе руку и поздравил себя с преодолением важного этапа становления моей личности. Следующим шагом должен был стать алкаголь, сопровождаемый клубами цигаретнава дыма.

К исполнению этой части праграммы я приступил низамедлительна. К маему глубокаму сажалению примерно до восьми лет настаящий алкаголь аставался для миня загадкой – так как даже с самой высокай табуретки мои дрожащие ручонки не датягивались до так называемой «пьяной полки». Зато с легкостью был исполнен акт никотинизации децкава арганизма – са сваим карифаном мы безжалостно обворовали бригаду невминяемых строителей, пополнив казну нашего партизанцкава атряда тремя молотками, стамеской, допотопным шерхебелем и безобразной замызганной спецофкой, которая впоследствии использовалась в качистве кастюма баивой абизьяны для децкай версии «Кинг-Конга».

«Биламор» в казну мы ни атдали.

Слюна из нас текла часов, наверное, шесть. В принципе, нас можна было использовать в качистве мелиорационных установок на бескрайних степях Украины. А еще, я думаю, мы могли бы тушить лесные пажары, если бы кто-нибудь из лесных пажарников не засцал привязать наши тушки к шасси вирталета. Нас аднавременна торкнуло и расслабило, мы неподвижно лежали в сваем партезанскам шалаше, сжымая в похолодефших руках наши верные афтаматы, и думали о том, насколько нам плохо, и придут ли на наши похороны  эти красивые телки из-за речки.

Именно в это время в маем недремлющем мозге кристаллизовалось четкое осознание собствиннай крутасти и проста нириальнава мачизма. Я даже понял, что когда снова встану на ноги, я наконец смогу пойти и до полусмерти отмудохать Ластачку.

«Кто такая Ластачка?» спросите вы.

Отвечаю: Ластачка (она же Туня, Ластывка и прочая, и прочая) – это бессмысленное и беспощадное, безобразное и блохастое существо ниапределеннава пола и возраста,  имеющее нагласть называть сибя сцабакой пароды той-терьер. Туня была не просто тупа, она была, похоже, вапще раждена биз мозга и он у нее по ходу развился из спиннова хребта толька для таво, чтобы эта ашипка природы по случайке не начинала жрать жопой. Когда Туня уставала ат собцтвенного идиотизма и нипалнаценнасти, ана шла к зеркалу, вылупляла на свое атражение черные паблескивающие буркала и начинала иво аблаивать. При этом у нее абсалютно жутким образом вибрировало и раздувалось ахтунговое атверстие, атчего мне казалось, что эта сцабака мне пошло подмигивает, и ваапще, все время падглядываит за мной. Также я был уверен, что если ей заткнуть этот калдавской глаз агурцом или просто харошей порцией цымента – она немедленно умрет, патамушта ни сможыт дышать. Аблаивать себя она могла по часу. Могла по два. И даже по три. После этого обычно приходили взрослые и отключали у Туни звук. Буквально. Сапагом или швабрай.

Если честна, очень многие маи деццкие комплексы, страхи и психалагичиские блакады происходят исключительна по вине этава сцабакападобнава монстра. Дела ф том, что это ушлепище было не только тупо, но ищо и апсолютно по-ателлофски, паталогичиски ревниво. Этат кракодил бисхвостый паявился в маей семье за два года до маево раждения, и паэтаму к маиму паявлению атнесся с большими предрассудками и предвзятостью, так как себя считал полноправным членом нашего фамильнава клана с пропиской и строчкой в завищании, а меня – лимитой безродной, которую в принципе и на Ласточкин-то корм пустить можна с бальшой натяжкой.

И вдруг – бабах! Происходит крушение устоявшыйся жизненной пазиции этава пинчира – все вовсю любят и жалуют пухлава крикливого незнакомца, который к тому же пастоянно норовит атарвать практически несущиствующий хвост или отжевать, если зазеваешься, драгоценное стаячее ухо. Дело доходит даже до того, что из-за активного всеобщего кормления интервента, Туне приходицца есть хлебные корки – у зарвавшихся двуногих уже нету времени готовить благародной сцабаке паштеты из гусиной печенки и жульенчики. Даже на прогулки ее теперь выводят не тагда, кагда ей хочицца, а когда получицца. Ее фсе реже берут на руки, почти не играют в ее дурные игры и даже не читают ей больше стихи паэтов сиребрянава века!

И вот, в угловатой сцабачьей галавенке сазревает адский план: захватчик должен умереть. Причем жилательно, чтобы своей смертью, чтобы на Туню не пали подозрения в савершении умышленного убийства с отягчающими обстоятельствами. Итак, в лучших традициях савецко-американскава противостояния, Ластачка начинает настоящую вайну за территорию!

Первые ее вылазки проходили на низком техническом и моральном уровне – примитивный бой mano a mano, один на один, неизысканно и грязно. «There will be only one!!!» - бешено пульсировало в куцем мазгу этава сцабачьего вурдалака. Клацали зубы, впиваясь в пухлые ручонки врага, трещали распашонки и палзунки… Ластачка летела, реяла, парила над полем боя – незапланированный пинок хазяина, привлеченного криками человеческой сволочи, спутал Туне фсе карты и фпечатал ее в стену.

«Ничего, проигран бой, но не ваенная кампания» - видно, этот удар окончательно разрушил хрупкую подпорку, удерживающую тунино сознание на краю пропасти безумия и хаоса, если у нее появились такие мысли. «Мы пойдем другим путем…» продолжал нашептывать этот новый, такой соблазнительный голос. И Ластачка падчинилась ему. В ее глазах загарелся халодный агонек убийцы-прафессионала.


С этого момента баивые действия смистились в область психалогической и инфармационнай вайны.  Были предприняты поначалу успешные папытки нагадить или насцать на меня или возле меня, чтобы представить в капрамитирующем виде. Затем стали прападать маи игрушки – однажды, путешествуя под диваном, я нашел кладбище этих несчастных – полуобглоданных, вспоротых острыми клыками и осквирненных. И, наканец, Туня стала постоянно тераризиравать миня видом сваей уродливой аскаленной морды. Я стал часто и беспричинно плакать, вздрагивать и худеть. Инагда я прасыпался ночью и чуть ни терял сазнание, ат таво, что эта скатина щерила сваю пасть в двух сантиметрах от маево лица… Радители не фтыкали и ни верили мне…

Так мы и росли.

Серьезное intermezzo
Это уже сейчас я понимаю, что эта несчастная сучка на самом деле не смогла бы обидеть и котенка, понимаю и то, что ей просто судорожно хотелось любви, тепла и ласки, и она добивалась этого всеми доступными ей средствами. Но при всем этом понимании, я никогда не заведу себе собаку.
Канец сирьезнава intermezzo

Глава 2.
Нашей семье фсегда не везло с животными. Или им с нами – сложно сказать. Кагда эта махнарылая сцабакосвинья двинула кони и отправилась в ад для сцабак, где ее наверна и поныне имеют ректально котодемоны и воробьегаргульи, мая симья страшно переживала эту горькую и безвременную канчину. Без меня, канешна. Я был в экстазе, и даже пашел и низаметна выпил бабушкиной настойки. Это только я думал, што низаметна. Паэтому праздник был падпорчен римнем.

Свято место пусто ни бываит. Семья завела сибе папугая. Папугай был зиленый, валнистый и умел летать. Он был каких та нириальна аристакратических папугайских кровей и стоил просто ниибаца. Я думаю, што золотой истукан такого же размера стоил бы примерна как адно пиро из хваста этого крылатава гения. Папа этава папугая в принципе мог риальна работать диктором на телевидинии. Памоему и работал… А ф свабоднае ат работы время заделывал за бальшые бабосы маладым самкам вот таких вот цыплят – тем и жил. В силу этава факта мы ажидали ат нашево арла недюжинных араторских талантов и даже купили дорогую японскую кассету, чтобы записывать Гошины перлы.

Шло время. Этот абизбашенный пернатый почти как и я в свае время жрал, гадил и рос. Главное отличие у нас с ним было в том, что со мной цацкались меньше. За фсю сваю жизнь я ни сцлышал в свой адрес столько комплиментов, сколько этот крылатый пират получал за ниделю. «Гоша умный! Гоша красивый! Ай, Гошенька, маладец» - круглые сутки раздавалось гнусное сюсюканье. Гоша умный… А я што – пальцом деланный?!? Обидно как-то все-таки…

И вот Гоша вырос. Пришел, так сказать, в мужскую пору. То есть именно в этот мамент истины они языком трепать и начинают. Все как у нас, настаящих мужикоф. По идее, когда у такого самца начинаецца его своеобразный птичий сперматаксикоз, от нираздиленного желания куда-нибудь присадить происходит у него вот эта трансформация потенции в разговорный жанр. Раскроет клув свой и как давай, понимаешь, орать, што серце красавицы склонно к измене…

В общем, ждем. Волнуемся. Разговариваем шопотом, чтобы творческий процесс у Гошеньки не спугнуть. Ночами не спим, фслушиваемся – вдруг, блин, закричит Гоша человеческим голосом «А ну подать мне сюда Ляпкина-Тяпкина!!!», а мы и не услышим, и Ляпкина-Тяпкина Гоше не предоставим…

А Гоша молчит. Как в рот воды набрал. Мы уже валнавацца стали. Пригласили дохтура птичьева. Тот пришел, перчатки одел, шапочку белую. Говорит – выйдите, мол, все из комнаты, я буду производить осмотр больного. Я возьми да спроси: «Што, клизму ставить Гоше будете?». Сразу столько слоф новых узнал – одно до сих пор понять ни магу – «имбицыл» какой та…

Ушол дохтур – Гоша жыв и здаров оказался. Апсолютно. Просто Супермен по папугайским меркам. Только гаварить он с нами никогда не будет. Нет, это ни фашысты ему язык атрезали, тут другая неувязочка.

Бабой мой кент оказался.

Вот такой вот ахтунг.
Был Гоша – стал Даша; мы, видите ли, цвет бугорков на носу у птинца определили неверно. А деффки папугаячьи – не наши, человечьи. Не умеют разговаривать на людском языке – хоть тресни. Нашим эта особеннасть не помешала бы, но ведь не все в этом мире совершенно. Вот и накрылись планы Семьи по выпестовыванию нового Шаляпина и Питрасяна в адном флаконе. Мы не поверили сначала ф такой провал и даже устроили Гоше-Даше проверку – принесли ему-ей телку. В глубине души мы все-таки надеялись, что где-то в недрах Дашиной тушки прячется забитый и несчастный мужик Гоша, который при виде женскава тела воспрянет духом, распушит опирение, достанет неизвестно откуда свой попугайский шворц и немедленно оплодотворит покорную подругу. Не тут-то было. Такого махача не на жизнь, а на смерть, я до сих пор еще не видел. Ну, правда, Арнольд примерно так же с железной бабой бился… Перья и пух по всей кухне, но наша (да, теперь уже точно «наша», а не «наш») пабидила  - откусила чужой дурынде хвост и пашла делать из добычи новое гниздо.

А фскоре к Даше пришла смерть, хотя жить она должна была долго и счастливо – мы же сразу ее лингвистичискими упраженениями мучать перестали. Дело в том, што мая систра решила поиграть с Дашей в сумасшедшева ученава, который научил виселых папугаев жить и веселицца пад вадой. Даша плохо поняла правила игры, патамушта она ни знала человеческава языка. Когда систра стала звать Дашу играть в другую игру, Даша не пашла, патамушта лежала на дне ванной. Под водой.

Систра аккуратно достала Дашу, паиграла с ней еще немного, но Даша уже была не такая интересная, к таму же ана истекала вадой. А патом систра палажила Дашу в клетку – поспать.

Вернуфшаяся с работы мама как-то сразу оценила фактор отсутствия привычного чириканья. Кинувшись к клетке, обнаружила на дне несчастную утопленницу. Допросила сумасшедшего ученого. Допросила сумасшедшего ученого с пристрастием. Получила правду-матку из первоисточника. Хотя и так фсе было очевидно.

По Дашке скучал даже я.
На семейном совете было решено пригласить к нам на проживание нового валнистава папугая. Мужика. Смелого и сильного, с метровым размахом крыльем, с мощной аурой и харошей кармой. На рынок пошли всем кланом. Вернулись через три часа и с удивлением извлекли из сплющенной коробки нечто позорненького голубого цвета. Нечто сдавленно похрюкивало и, сильно хромая на левую лапу и помогая себе левым же крылом, ковыляло по сияющему паркету в сторону заходящего солнца. Лапы разъезжались.

Нечто получило код «Рома» и комфортабельную клетку в углу кухни. Стоящую на полу. Смысл? Не поверите, Рома не умел летать. Совсем. Я не знаю как насчет других достоинств, но одно из вышеприведенного списка у него безусловно было – это могучая аура. Ничем другим я не могу объяснить наш выбор клиента. Боюсь, мы попали под мощный узконаправленный луч папугая-гипнотизера. Нет, пажалуй, мага и калдуна. Патаму шта в массавый гипноз я не верю. А вот в магию – да. Безусловно.

Итак, повторюсь – Рома не летал. Он ходил, причем очень важно и неторопливо. При этом он безбожно хромал, из-за чего был катастрофически похож на булгаковского «паскудного воробушка», танцующего фокстрот. Во время ходьбы в Роме что-то свистело и булькало. Вообще, мне кажецца , что нам досталась упрощенная реинкарнация Антоши Чехонте, уж больно чем-то мне Роман напоминал великого туберкулезника. Особенно когда деловито перелезал через мой большой палец или точил клюв.

В то время я искренне верил в пользу гимнастики и обливания холодной водой. Поскольку понятия «папугай» и «вода» после Даши у меня сочетались плохо, чаша весов восстановления Роминого здоровья уверенно склонилась к гимнастическим экзерсисам. Занятия проходили следующим образом: Рома усаживался мне на палец, крепко зажмуривался и маментально абсирался. Дело ф том, что после его размещения я начинал резко дергать сваю руку вверх и вниз со скоростью, наверна, километров 60 в час. Неудивительно, што данная процедура заставляла Романа размахивать сваими падкрылками и почти по-взрослому тапорщить хвост.

Я полагал, что постоянная физическая нагрузка и имитация боевых вылетов китайского ракетного десанта разовьют в Роме жажду скорости, страсть к свободному падению и могучие мышцы.

Рома полагал, что я ебнутый на всю голову.
В чем-то он был прав…

В общем, летать Рома так и не научился. Вместо этого на Новый год он сделал нам подарок – прожив три месяца, тихо и спокойно скончался. О мертвых либо хорошо или никак – поэтому скажу так: это был очень добрый папугай, не сделавший никому зла. Паэтому мы и не вспоминаем о нем.


(прадолжение следует хуй знаит кагда…)

Tweet