Отзвуки набата.

Он лежал на устланной сосновыми иголками бурой земле, уткнув подбородок в скрещенные руки, а ветер шевелил над ним верхушки высоких сосен. Старик Игнасио закурил - до Пабло донесся пряный запах галисийского табака с черносливом. Дым немного взбодрил Пабло. Прошел уже час с тех пор, как они выпили сваренный в котелке, подвешенном на спиртовке, кофе, и Пабло неудержимо хотелось спать. Края извилистой дороги внизу, в ущелье, начинали дрожать в глазах, и Пабло боялся, что уснет, незаметно для самого себя, как уже бывало. Именно после того, как молодого Антонио Берсилья нашли на посту спящим, совет деревни принял решение отправлять в дозор двоих.

- Пабло. - хрипло позвал старик.
- Да, Игнасио.
- Я хочу спать. Кофе у нас кончился, а табак уже не бодрит меня. Чтобы не уснуть, мы должны разговаривать. Для того, чтобы не замыливать взгляд, смотри на разные участки дороги, только не на реку.
- Почему?
- Она усыпит тебя быстрее.

Пабло последовал совету старика и перевел взгляд чуть выше, туда, где дорога сливалась с лесом. Он погладил рукой лежащий рядом карабин, ощутив ладонью гладкую от времени и тысячекратных прикосновений деревянную поверхность приклада.
Вдвоем со стариком они не смогли бы остановить противника. Их задачей было оповестить деревню об опасности - при первом же выстреле второй дозор, куда как более многочисленный, свалил бы заранее подпиленные деревья на дорогу, что заставило бы врага покинуть автомобили и наступать пешим.

- Как думаешь, Игнасио, они выступят сегодня? - не удержался от вопроса Пабло. Несмотря на возраст старика - ему было уже за шестьдесят - никто называл его доном. Перекати-поле, он покинул деревню совсем молодым, больше сорока лет назад, предпочтя шум Мадрида успокаивающей тишине провинции. Вернулся недавно, около трех лет назад. Побледневшие наколки на руках в форме якоря напоминали о морском прошлом, синие ободки на ресницах достались в наследство от угольных шахт Рура, а хромота была приобретена в одной из тюрем Алжира, куда Игнасио попал после драки с аргентинским моряком в порту Танжера. Деревенские недолюбливали Игнасио, относились к нему настороженно. Для них он был немногим лучше врага.
- Да, ближе к вечеру. - ответил Игнасио. - Они дождутся конца праздника. Иначе все теряет смысл.
- Смысл? - удивился Пабло. - А какой смысл вообще во всем этом?
- Я знал, что ты спросишь об этом. - Пабло не видел лица старика, но по изменению тона догадался, что Игнасио улыбается, раздвигая багровый занавес потрескавшихся губ над желтыми колоннами зубов. - Ты думаешь, в этом нет смысла?
- Не знаю. Люди умирают. Это плохо. Мы могли бы договориться. Это всего лишь предрассудок.

Старик высыпал пепел из трубки, постучав ею о камень. Зашуршал кисетом, черпая строенными в щепоть пальцами новую порцию табака.

- Это не предрассудок. Это не религия. Это не упорство.
- А что это?
- Это Добро, сынок. И это Зло. И это битва между ними.
- Я не понял тебя, старик.
- Что такое добро, Пабло?

Пабло задумался. Он хотел ответить ярко и убедительно, но в голове засела фраза заезжего проповедника Луиша, и она придавила тяжелой плитой собственные мысли Пабло, не давая им пробиться на поверхность и оформиться во фразу.

- Добро - это созидание, старик. Зло - это разрушение. И это есть в Библии.
- Да, Пабло, есть… Но Библия ведь не расписание поездов. Она не описывает нашу жизнь, а дает нам советы, как надо жить. Я старше тебя. Я многое видел. И я хочу сказать тебе. Зло - это всегда созидание. А Добро почти всегда - разрушение. Мы живем в вывернутом мире.
- Зло - созидание? - Пабло хотел было крикнуть "ты выжил из ума, старик", но любопытство одержало верх.
- Да. Подумай - созидание значит движение вперед. Чувства, которые движут людей вперед - алчность, ревность, зависть, властолюбие. Все изобретения, завоевания, открытия - все делалось людьми из жажды денег, признания, власти. Любовь, доверие, дружба заставляют нас раствориться в себе. Когда ты просыпаешься с любимой, тебе не хочется ничего, кроме как прижаться к ней, зарыться лицом в её волосы, обнять её, ощутить своими бедрами её бедра. И только злоба, амбиции, честолюбие - заставляют людей двигаться вперед, изобретать автомобили, садиться на корабли и мчаться в поисках короткого пути в Индию, зарываться в землю в поисках нефти. Любовь заставляет писать стихи. Но стихи не двигают нас вперед.
- Ты неправ, старик.
- Ты поймешь это с возрастом, Пабло. Любовь оставляет тебя дома и привязывает к себе. Голод, злость и жажда власти гонят тебя в большой город, делают ожесточенным, заставляя стремиться к успеху. Миллионы любовей сидят в деревне, собирая виноград, строя дома и заводя детей. Миллионы злоб и ненавистей строят заводы, изобретают двигатели, торгуют на биржах - и двигают человечество вперед.

Пабло замолчал, увидев в самом начале дороги, там, где она сливалась с лесом, небольшое облачко пыли. Едут, догадался Пабло. Ему стало страшно и легко, как бывало в детстве, когда он, решившись, прыгал в холодную воду реки с высокого утеса.

……………………………………….

Деревня готовила паэлью. Праздник урожая выгнал на улицу всех - дородные донны резали кругами копченые мадридские колбасы и ветчину, окорок и рульку, юные segnoritas приносили с реки промытые холодной водой ведра иберийского риса, старухи рубили на деревянных разделочных досках морковь, лук, зелень - издалека казалось, что сотни маленьких барабанщиков колотят в игрушечные барабаны.

На единственной деревенской площади развели два костра. Над каждым висело по большому, с два колеса телеги, котлу - в одном вот уже четвертый час варились два поросенка и десяток цыплят, во втором, в слое кипящего масла толщиной в четыре пальца шипел лук, а староста деревни Хозе изредка перемешивал его длинной деревянной лопаткой.

Он подбрасывал туда коренья и морковь, сосиски и ветчину, окорок и колбасу. И старухи снимали разваренное мясо с поросят и кур, и бросали дымящиеся кости собакам, почуявшим праздник, и те, отскакивая от жара, подталкивали горячие обьедки к норам, чтобы после насладиться сытным бульоном, и солнце не пекло, а истово, по-осеннему, грело. Залив рис бульоном, Хозе дал знак - разлить вино. И молодое валенсийское полилось из плетеных бутылей в стаканы, чашки, кружки…

К пяти паэлья была готова. Чан накрыли деревянной крышкой, чтобы дошла, и Хозе вновь попросил разлить валенсийское, и они пили, и вот уже заиграла музыка, и сеньоритас пустились в пляс, скрывая туфли и лодыжки в моментально поднятом облаке пыли….

И мужчины стали мыть пустые чаны. Одни ходили на реку, таская ведра с холодной водой, одни за другими, и женщины выносили из дома обмылки, накопленные за год, и терли их в стружку на старой терке, и подогревали в чане, и так без конца…
Когда прозвучали выстрелы мужчины, не удивившись, быстро разошлись по домам, чтобы через минуту собраться на площади уже с ружьями и карабинами.

…………..
Сваленные деревья перегородили дорогу открытому "сеату" с десятком вооруженных бойцов внутри. Шедший сзади "студебеккер" едва успел притормозить. По команде бойцы разбежались по придорожным кустам, ощетинившись дулами винтовок в сторону деревни. Их предводитель, высокий и стройный дон Лазарро схватил мегафон и, укрывшись за сосной, немного хриплым властным голосом заговорил:

- Эй, вы, деревенские… Что вам дал этот Хозе? Ради чего вы готовы проливать кровь и терять своих сыновей, мужей, отцов? Ради чего будут сожжены ваши дома и обесчещены ваши жены? Ради счастья мыть полдня жирные чаны, делая руки неотмываемыми, как после нефти, и пахнущими жиром?

Выстрел отколол от сосны щепку, но Лазарро только засмеялся.

-Нас больше. Наше оружие лучше. Наша разведка проворнее. Передайте привет родным Игнасио и Пабло. Перед смертью они плакали, да, плакали! И хотя этот щенок успел выстрелить, он мертв! В этот раз вы успели приготовиться, но будет следующий год, и следующий праздник урожая, и вы вновь будете готовить паэлью - и мы придем. Если до этого вы не образумитесь, деревенщина. Наши женщины давно танцуют, наши старухи поют, в то время ка вы всей деревней продолжаете скоблить эти жирные чаны в своем тупом упорстве. Но помните - рано или поздно вы или сдадитесь, или умрете. Выбирайте.

Лазарро мотнул головой помощнику - собираемся, уходим.

Когда машины, вздымая облака пыли, развернулись и поехали домой, в Вилларибу, Лазарро бросил на середину дороги пузырек "Фэйри". Он надеялся, что первым к пузырьку успеет не Хозе, а кто-нибудь из простых сельчан. И затаит находку, и вымоет ею сковороду, и зараза консьюмеризма охватит сначала одну семью, а затем и всю Виллабаджу.

Корпо-войны, том 3, глава 12. "Над всей Испанией безоблачное небо. И неудивительно - ведь все хозяйки перешли на Мистер Мускул".