Агурцу и человеку

Сколько Федорыч себя помнит, всю жизнь он при деле - трудится. Черту под арифметикой своей жизни подводит авторитетно, даже гордо: никто, кроме меня и за меня этого не сделает. И уж тем более четырьмя арифметическими действиями не выявить Федорычу, почему его жизнь, вначале такая ясная и правильная, вдруг извернула наизнанку все планы и пришла к итогу, даже в 59 лет кажущемуся хоть и временным, но уж очень печальным. Все это, со стороны страшное и безысходное, Федорыч себе в облечение почему-то судил по вселенским масштабам: "Добра в мире меньше стало!"
В последние годы сдружился он с соседом - отставным военным, который перебрался в южный городок с далекого Севера. Частенько по вечерам засиживался бывший подполковник Павел Романович у Федорыча - смотрели футбол и новости, обсуждая их потом за стаканом вина.
- Вот, - однажды пожаловался Федорыч соседу, - подсунули мне ученичка!
И с такой обидой это сказано, из такого нутра выдавлено, что и без расспросов сосед понял - не зря хозяин ему жалится.
Гоша Огурцов, сопливый пятнадцатилетний пацан, был выпускником местной вспомогательной школы, где умственно отсталых детей учили на скорую руку читать и писать, а все остальное учебное время в головки с узкими лбами вбивали азы профессии: девочек в штукатуры готовили, мальчиков - в плотники или стекольщики.
"И все вроде ничего, - жаловался Федорыч, - только вошел Гоша в возраст, когда редкие проблески сознания в его головенке направлены только на девок и водку". На остальное места не оставалось, и поэтому куцое плотницкое мастерство от таких раскладов сильно страдало.
Но Федорочу до пенсии год остался, поэтому приходилось мириться: язык придерживал и Гошу старался от себя не отпускать. Случись что, мужика первого выгонят - не дадут до пенсии добыть, а малолетнего инвалида, как в насмешку, отставят: от его трудовой книжки предприятию шло ощутимое налоговое послабление.
- Чтоб у меня на глазах был! - начинал со строгостей каждое утро Федорыч. - А то позора с тобой не оберешься…
И с содроганием поминал первый день их совместного труда. Послал тогда Федорыч Гошу на склад с бумажкой - гвоздей набрать, а пока выдалась свободная минута - решил ручку для граблей смастырить.
"Сколько ж до того склада идти?" - обеспокоился через полчаса мужик, бросил недоведенные до ума грабли в угол и в волнении стал из дверей цеха выглядывать ученика. Хотел было вернуться к своему занятию, да стало как-то неспокойно на душе. Махнул в огорчении рукой и направился к складу, поглядывая по сторонам.
Гоши на складе не оказалось: "Да давно ушел твой придурок", - ответила кладовщица.
Обежал Федорыч территорию на дрожащих ногах - пацан как сквозь землю провалился. О сортире подумал уже после и не столько из-за Гоши, сколько по собственной нужде. И там, в последней кабинке, раскорячевшегося над дыркой в полу, нашел пропажу. Держал пацан в одной руке выдранную откуда-то фотку голой бабы, не сводя с нее пустых глаз, а другой рукой возился в мотне. Иногда останавливался, спускал слюну в прореху штанов и снова начинал елозить.
- Ну что ты будешь делать? - выдохнул Федорыч облегченно. - А ну бросай эту дурость!
Гоша, услышав голос начальника, уронил обрывок на пол и закрылся руками. Федорыч толкнул Гошу за плечо:
- Не сцы, бить не буду. Натягивай штаны…
На обратном пути, словно ничего и не было, поинтересовался:
- Гвозди где?
Тут Гоша счастливо закивал и потянул из кармана спецовки завернутые в промасленную бумагу гвозди:
- И… и… и…
- Молодец, - отобрал Федорыч пачку. - Только, чтоб теперь всегда со мной ходил…
И вспомнив, что говорить с умственно отсталыми следует короткими фразами, после паузы добавил:
- И в сортир чтоб тоже - вместе.
Со временем сдружились молодой и старый, нашлось что-то. Конечно, первой скрипкой был Федорыч, но кое-что отводилось и Гоше. Умел пацан слушать длинные рассказы своего мастера и послушно, как собачонка, носить следом деревянный ящик с инструментом.
Под конец Федорыч стал немного наливать ученику из заработной доли. При этом своему дебилу всегда одну байку рассказывал.
В первый раз эта история звучала так: "Была у нас, Гоша, тогда привычка в гробах спать. Пообедать - это 15 минут, остальное до часу - спать. Начальник в свой кабинет - на диванчик, а мы по гробам: стружки накидал, спецовку под голову, вытянешься и спишь… Как-то одна дура зашла в цех - чего-то искала, и как начала орать: ау, есть кто! Мы и повскакивали. Так она, бедная, хе-хе-хе, в штаны и нахезала… хе-хе-хе…" Но, так как все в мире и речь тоже, развивается по пути экономии усилий, через месяц, когда мастер, опустив подробности, довольно произносил: "Веришь, полные штаны нахезала!", Гоша низменно отзывался смехом:
- И-и-и! И-и-и!...
Так с делами и заботами прошел год, который Федорыч отметил в календаре своей жизни, как последний из трудовых. Напоследок захотелось ему сделать для Гоши что-то хорошее. Семьи у плотника не было оттого: когда-то не боялся старости - всегда есть возможность у здорового и работящего мужика, считал он, исправить холостое положение. Но время незаметно выбирало силы, отнимало сбережения, и впритык к пенсионной отметке подошел он в массе себе подобных - живущих от зарплаты к зарплате, без особых планов и надежд. Словом, в условиях того самого дефицита добра.
- Понимаешь, - объяснял он соседу, Павлу Романовичу, - ведь ничего и никогда не будет у пацана в жизни хорошего, сопьется по дурости своей, так никогда бабы и не распробовав. Какая нормальная баба умственному инвалиду даст - даже если балда у него под тридцать сантиметров?
В таких печальных перспективах утвердили Федорыча осторожные расспросы: оказалось, ни хрена Гоша не понимает в любовной практике, которая для него полностью сводится единственно к онанизму. Попытки объяснить теорию на пальцах заводили молодого и старого в тупик, напрасно злобили обоих. Но Федорыча на работе не зря звали мастером на все руки. Удумал он одну вещь, да и помощью военного отставника Павла Романовича, который имел необходимую технику, сумел заручиться.
Утром того самого дня, через месяц после которого почтальон приносит первую пенсию, надел Федорыч свой единственный костюм, в котором в старые времена ходил на демонстрации и направился в названный подполковником видеопрокат.
В небольшом помещении, образовавшемся на месте касс давно закрытого кинотеатра, было немного темновато, отчего в давно сдавших глазах плотника цветные обложки видеокассет сливались в одно. "Надо было очки взять", - вздохнул Федорыч, мелкими боковыми шажками двигаясь вдоль барьера. Несколько раз он брал с витрины кассеты - "Роковую страсть" или "Белые ночи Петербурга", внимательно читал, что написано сзади, и возвращал обратно. Иногда Федорыч искательно поглядывал на молодого человека за прилавком, но тот из-за мутного клиента, обряженного в страхолюдный костюм, явно не собирался вытаскивать то заветное, что хранилось под прилавком. "Не повезло", - тоскливо решил Федорыч, добравшись до последнего ряда кассет.
Но судьба по-прежнему благоволит к дуракам, на этом фронте у нее все по-прежнему. Рядом с Федорычем нарисовался шкет в натянутой на глаза кепке и шепотом спросил:
- Порнушка интересует?
Федорыч беспомощно оглянулся на продавца.
- Есть интересное, - одними губами сказал пацан и чуть заметно кивнул на обритого налысо мужика, который подпирал стену в углу, меланхолично наблюдая, как в телевизоре над стойкой добро с пистолетами побеждало каратэшное зло.
Федорыч, как автомат, послушно пошагал к лысому. Тот оторвался от телевизора и тонкими губами спросил:
- Что конкретно?
Федорыч в ответ что-то промямлил - совсем от стыда несуразное.
- Журнальчики? Фотки? Видео?
На последнее Федорыч судорожно кивнул, и, сглотнув невесть откуда набежавшую влагу, заглянул в пакет, развернутый лысым. Там внутри - наклейками вверх - уложилось с десяток видеокассет. "Реальное изнасилование", "Девственница в руках маньяка", "Зоо", - прочитал плотник.
- И сколько? - тихо спросил Федорыч.
- От десяти гривен и больше…
- Вот эту, - ткнул Федорыч в надпись "Классика".
- Червонец… и сотка в залог.
Федорыч полез в карман штанов за деньгами.
- Завтра принесешь, - приказал лысый, когда кассета исчезла во внутреннем кармане пиджака. - И если что, сразу ко мне подходи. Я - Витя Клятый.
- Он - Клятый, - подтвердил шкет, который пытался, оказывается, прикрыть своим тщедушием сделку.
- Ты - Клятый…, - покорно согласился Федорыч.
И уже выйдя из проката, в недоумении покрутил головой и чуть не спросил в голос у прохожего люда: "Это что ж в мире такое делается?" Но, вспомнив, что и для чего лежит у него в кармане, только печально вздохнул.
Зато Гошу новоявленному пенсионеру отдали на целый день без расспросов.
- Сильно не пои его, Федорыч, - попросил начальник, пожимая после оформления бумажек на прощание руку. - И сам смотри…
- Не маленький, знаю… - из обиды поскупился на ответные слова мастер. - Ну, бывайте…
Павел Романович, как и обещался, терпеливо ожидал соседа. Гошу усадили на диван перед телевизором: "Сейчас кино будет", - объяснил ему Федорыч, протягивая кассету соседу. Тот хмыкнул, прочитав надпись, и стал колдовать над видеомагнитофоном. Телевизор засветился, явив симпатичную бабенку, которая на иностранном языке принялась что-то рассказывать.
- Переводить? - спросил Павел Романович у Федорыча.
- Зачем? - удивился тот. - Главное, чтобы это самое показали, а там он и без нас разберется - природа поможет.
Павел Романович с сомнением посмотрел на Гошу:
- Чего-то я не уверен…
Гоша смотрел в телевизор вполне осмысленно и даже с удовольствием прислушивался к незнакомой речи. Потом появилась другая баба в кожаном белье, которая вначале тоже что-то говорила, а потом присела и, посмеиваясь, начала сосать член какому-то мужику. Гоша заерзал на диване.
- Чего это он? - спросил отставник.
Федорыч отмахнулся рукой, мол, не спрашивай. И тут подлая баба выпустила член и начала раздеваться. Гошино сознание, которое до этого вполне адекватно оценивало реальность, от такого удара отключилось. Это Федорыч понял по вдруг опустевшим глазам и рукам, которые до этого спокойно лежали на коленях, теперь начали волноваться.
- Э-э, - сказал Федорыч, наклоняясь к Гоше. - Ты пока смотри, руками не трогай… Это все потом, потом будет…
От голоса мастера в Гошиной голове что-то щелкнуло, вполне слышно пожужжало, и зрительные образы выпустили его из своего плена.
- Нам, брат, - подал голос Павел Романович, - сейчас единственно теория нужна. Без нее и на войне, и на бабе никак - один позор и поражение…
Полтора часа мужики боролись с Гошиными инстинктом размножения, который под давлением избыточных обстоятельств принимал единственно знакомую ему форму. Но, слава Богу, сеанс теории закончился, и Гоша застыл, переваривая увиденное и раскладывая его по немногочисленным полочкам своей головы.
- Ну, спасибо тебе, Павел Романович, - засовывая кассету обратно в карман, поблагодарил соседа Федорыч. - Пошли мы дальше, а завтра вечерком заходи ко мне - отметим.
- Расскажешь, чем кончится?
- Это само собой… - Федорыч поднял Гошу с дивана и потащил на улицу.
Местная "стометровка" сама по себе оборудовалась на пересечении двух единственных проспектов города. В лучшие времена здесь собирались десятки разновозрастных девок, но сейчас, когда местная секс-индустрия приобрела формы полулегального бизнеса, на "стометровке" остались преимущественно нетоварные наркоманки и прыщавые малолетки.
С одной из них, сопливой Нелькой, Федорыч был знаком, так как жила она по соседству и свою профессию ни от кого не скрывала.
Была она шалавой известной - и по охвату услугами, и по мастерству добывания клиентов. Один случай был известен всему городу - Нелька выпасла преподавателя местного техникума, который возвращался поздним вечером домой, и предложила ему оральные услуги. Мужик вроде и рад что-то такое замутить, но, живя на скудном материальном довольствии, мог только смотреть такое по телевизору, что он, в принципе, и объяснил настырной малолетке. Нелька сделала невинные глазки и предложила рассрочку - услуги сейчас, а расчет после: "Я сама к вам зайду, когда в техникуме зарплата будет". Мужик свое удивление высказал сугубо нецензурно, но от предложения категорически отказался.
Из-за Нельки Федорыч не волновался: подобрать ей замену на "стометровке" - не проблема. Но та оказалась на месте - сидела верхом на заборчике, выставив на показ худые коленки.
- Неля, - позвал ее Федорыч, и когда та обернулась, махнул ей рукой - иди сюда.
- А-а-а, сосед, - удивилась она, - чего надо?
- Дело есть.
- А деньги у тебя, старый, есть?
- Имеются, - с достоинством ответствовал Федорыч шалаве.
Уговорились на сорока гривнах и двух часах времени. С этим и отправились к Федорычу домой: впереди виляла задницей Нелька, за ней скребся Гоша, а позади, словно отец большого семейства, шествовал Федорыч.
Гоше с Нелькой Федорыч отдал свой лучший диван: заранее постелил свежую простынь, взбил подушки. Шалава поперлась в туалет, наказав готовить клиентов.
- Ну, Гоша, раздевайся, - скомандовал Федорыч. - Сейчас баба к тебе придет.
И заметив, что тот стесняется снимать трусы, даже строго прикрикнул:
- Давай, давай, нечего тут бояться…
В дверном проеме нарисовалась Нелька:
- Давай, сосед, засекай время.
Ровно через два часа, отмеренные китайским будильником, Федорыч поскребся в закрытые двери, за которыми довольно ухал Гоша, скрипели диванные пружины и стонала Нелька.
- Время!
Минут через пять Нелька вылезла из комнаты - одетая и причесанная, по-своему свежая, будто бы не ее два часа драли на диване:
- Деньги давай… Ты, сосед, часом не извращенец - даунов с людьми скрещиваешь? Что на старости крышей поехал?
- Вали, шалава, - сдобродушничал Федорыч. - Подарок это пацану был.
Чуть позже вышел Гоша, кинулся к Федорычу, благодарно обнял:
- И… и… и…
- Ничего, - только смог и ответить растроганный Федорыч. - Это в подарок.
И уже вечером в полудреме, в предчувствии крепкого сна, Федорыч по привычке рубанул в темноте рукой, подводя приятную черту под событиями дня. И где-то за несколько кварталов, в на своем матрасе, ему довольно отозвался Гоша:
- И-и-и! И-и-и!...

17 сентября - 1 октября 2003 г.

Tweet