Я могу улыбаться. И я улыбаюсь. Широко. Так, что сводит скулы и западают глаза. Еще рвется истлевший от морозов и времени хлопок изрезанных узорами трещинок губ и горьковатые густые капли кормят собой мой подбородок. Крошечный ручеек заливает поры моей кожи, выливаясь из почти невидимых рваных ран на моих шлепающих близнецах и раскрашивает белую футболку, превращая ее в настоящее произведение искусства. Я склоняю шею, смотрю на пятна. И смеюсь. Мне весело. От смеха губы окончательно уподобляются полотнищу, укрывающему последствия действий неумелого хирурга. Футболка пополняется еще несколькими кровавыми всполохами, а мне становится еще смешнее. Кровь уже не брызгается. Она вяло пузырится и стекает несколькими медленными потоками по бороде, оставляя за собой нечеткий темный след. В последнее время я начал улыбаться чаще. К чему бы это? От этой мысли моя и без того непозволительно широкая улыбка начинает сходиться на затылке. Уши в трубочку. А если точнее - в спираль. Хочется погулять. Хочется поделиться с другими своим счастьем. Хочется, чтобы они тоже знали, как хорошо улыбаться. Просто хочется воздуха и резко нападающих из-за угла оконных рам. Выхожу, тщательно оберегая выступающие грани моего радостного оскала от колюще-режущих предметов и улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь. Улыбаюсь прохожим. Они крестятся и произносят суеверные экзорцизмы, несколько приклеенно отступая в подворотни. Улыбаюсь дворовым собакам. Животные срутся, тихонькл подвывают и скрываются вслед за прохожими. Улыбаюсь крысе. Она заползает мне на плечо и слизывает успевшую присохнуть и примерзнуть красную. Хоть кто-то кроме меня доволен. Улыбаюсь луже. Она замерзает и трескается, корежится, даже не пытаясь выдержать мое отражение. Ноги подкашиваются и скрещиваются между собой. Кто-то бьет меня по улыбке ломом. Зубы ломаются, крошатся, падают в лужу. Теперь у меня нет зубов. Но я все равно улыбаюсь.