— Хорошо выводишь, надо на тебя общественную нагрузку повесить. Кружок хорового пения, например, а то цыгане есть, а организованного хора нет. Бомбана знаешь как поёт?

— Не надо ничего на меня вешать. Шахан Умарович на меня ещё приказ о назначении не подписал, я в отпуске по ранению состою с сохранением должностного оклада. Тоже мне, нашёл тихое место. Говорил, как в санатории служить будешь, а тут такое творится, только Бомбани с цыганским хором не хватает.

— Может и не хватает. А как она танцует — глаз не отвести!

— Кружок балета я точно не потяну, у меня ноги короткие, до земли еле достают. Рассказывай дальше про этих двух и капитана.

— Кстати, я не уверена, что капитан изначально бандит, скорее всего он родственник мистера Х или кого-то наверху там, и просто закрывал глаза на Ащеулова и его людей, как на одно из условий назначения. В Тульском всё решали трактирщик и Амзет Пиютович. Будь капитан им родня, они бы просто шепнули, что бежать надо без оглядки. Заартачился он потому, что не хотел открыто против власти идти и Хакурате убивать. Тут не только милиционеры с чекистами носом землю рыть стали, но и народ поднялся, а от народа ни в каком дупле не спрячешься, найдут и на вилы поднимут, если не ещё что похуже, люди здесь творческие по этой части.

— Ну ладно, удавили и удавили, зачем жмурика через лес тащить?

— Предъявить и награду получить хорошую.

— Так ведь всё равно труп на поляне бросили, не медведям же предъявить хотели?

— Нет, конечно. Где-то на Кужоре с мистером Х встретились бы.

— До Кужоры, как я понял, не так далеко оставалось, и до лошадей своих они добрались. Труп через круп и скок-поскок за денюжкой. Какой смысл задарма корячиться? Ведь даже аппарат бросили дорогой и деньги с кольцом оставили. Тот же ножик на ключе легко можно обменять на пару вёдер самогона. Кстати, что это ты во все глаза смотрела, как я его в карман кладу? Ты ведь просто так ничего не делаешь, я тебя уже знаю.

— Заметил таки, молодец. Я тогда размышляла, почему нож с ключом у него в нагрудном кармане был, а не в галифе, неудобно же. Ладно там, пачка папирос, платок носовой, блокнот или записка та же — чтобы не помялись. На тебе проверила, как это делают мужчины, привыкшие носить форму.

— И что тебе это дало?

— Понимание. Понимание уровня самостоятельности парочки и того, что они не местные. Ну и то, что с капитаном не были знакомы. Если сам не дотумкаешь, то потом детали объясню, когда времени побольше будет. Насчёт того, почему бросили всё: ты меня удивляешь, честное слово. Прилетели осоавиахимовцы на самолёте и бомбить с небес начали. Я думала, что ты слышал про этих героев, разве нет?

— Чёрт побери, почему у меня в голове так не получается А и Б складывать? Не сказать же, что это так сложно, когда ты рассказываешь. Рано ещё мне в начальники, так дяде Шахану и скажу.

— Не расстраивайся, ты просто привык к прямым сражениям, когда понятно, где свои, где чужие. Места для тебя новые, люди тоже. Освоишься, познакомишься, какое-то время и я тебе помогать буду, книги дам нужные почитать. Люди ленятся узнавать новое, ленятся лишний раз посмотреть с другой стороны, понять мотивацию поступков. На самом деле уже всё происходило много раз за историю человека, и трудно придумать такое новое, что никто никогда не делал. Гениев мало и среди преступников, и среди сыщиков. С обеих сторон и тех, и других двигает наука, поэтому и надо быть в курсе. Дай мне жердину одну, вместе носилки сзади понесём, что-то вид у тебя не шибко бравый. Болит? Василий Константинович, урежь шаг, как бы нам двоих холодных тащить не пришлось.

— Болит, зараза, но потерплю. Долго ещё? Так-то оно ничего, находился просто сегодня, и горка, хоть и маленькая, но даёт о себе знать. Лёгкое-то нормально зажило, а вот мышцы вокруг коновал изрядно исковырял, меня же у Понежукая в ауле подстрелили, везти побоялись, а из пенснуриков только ветеринар под руку попался. Но в госпитале потом сказали, что всё правильно сделал. Ванны целебные грязевые, говорят, принимать нужно, массаж делать, гимнастику по утрам... На массаж записываться по часам надо, ну его. Спереди я сам почесаться могу, сзади — об дверной косяк, чего я людей от дела отвлекать буду. Гимнастики мне и так хватает, вокруг Шахана Умаровича прыгать и с бумажками по поручениям бегать. С грязями тоже не задалось. Поехали мы как-то с дядей Шаханом на сходку, на митинг первомайский в Долгогусевский. Добрались, значит, хлеб-соль, ура-ура, всё такое. Хакурате с народом в клуб пошёл, а я в машине остался, не люблю я мероприятия эти шумные, да и за авто присмотр не лишним будет.

Вылез, сел на подножку, закурил, бздыков дымком папиросным отгоняю. Бок разболелся — хоть волком в голос вой. От Майкопа до Долгогусевского этого тридцать пять вёрст, и дорога такая, что бабы на телегах, даже те, кто не на сносях, по тройне рожают в пути. А я ж не баба, не могу себе таким образом облегченье сделать. Припоминаю, что неподалёку, между рощицей и дорогой лужу большущую проезжали. Грязь в ней жирная такая, на солнце аж блестит. Погода жаркая, а лужа не подсыхает — значит из-под земли её выдавливает, горячую, тут это обычное дело, сама знаешь.

Около правления, рядом с клубом, гусевские прудик выкопали, края булыжником облицевали для красоты, пижоны хуторские. Домик для лебедей ещё на воде плавает, правда его гуси экспроприировали, но всё равно красиво наверно. У них председательшей баба вдовая, вот и чудит по-своему, что с неё взять.

Я автомобиль к пруду подогнал, сапоги с портянками скинул, гимнастёрку, галифе, всё на заднее сиденье сложил и в одних подштанниках и фуражке до лужи помчался.

— Фуражка-то тебе в луже зачем нужна была?

— Куда я удостоверение засуну? А так сразу видно, что приличный человек из органов процедуру принимает. Вроде сообразительная, а буксуешь.

Короче, подбегаю я к этой луже, она в пяти шагах от обочины, смотрю — натоптано и ногами и копытами, шлепки грязи по сторонам, слева и справа, — значит ходит народ пеший и конный, наливают жижу целебную, чтобы домой немощным и дряхлым принести, или стесняются рядом с дорогой заголяться. Мне-то кого стесняться? Кто видел — тому неинтересно, а кто не видел — так пусть посмотрит, ничего контрреволюционного у меня ни сзади, ни спереди не наблюдается. Снял подштанники, на веточку кустика повесил аккуратно, начал залезать, там заход такой неудобный, сразу глубина начинается, еле-еле на кончиках пальцев стою, и грязь до самых ноздрей доходит. Извернулся кое-как, за куст тот схватился, ногами сучу, место ищу, где помельче будет, местные же как-то залезают ведь.

Тут слышу, от хутора шум-гам доносятся, и не просто доносятся, а стремительно приближаются, до лужи этой от клуба с полверсты всего. Как мог, голову из жижи высунул, за куст ухватившись, смотрю — бегут чуть не всем хутором, а хутор-то большой, с полтысячи душ только по земельному реестру. Впереди, как водится, пацаны, за ними мужичьё с дрекольем, позади бабы голосящие с вилами да граблями. И все орут: бей его, извращенца проклятого! Глянул в обратную сторону, откуда приехали — нет никого вроде. Стало быть, по мою душу.

Мальчишки стали камнями кидаться, мужики дубьём оходить, бабы больше орали, потому что вверенный инвентарь берегли, только две меня норовили палками от плакатов «Крестьянка, иди в колхоз!» и «Долой кухонное рабство!» проткнуть, но словами обидными больно ранили. Кустик с подштанниками из земли выдернулся, нательное в грязь эту чёртову затянуло, а я ж говорил тебе, каков я пловец. Хорошо, что жижа поплотней воды будет, выгреб или выполз в середину лужи, чтобы с берега не достали, ныряю, как поплавок и претерпеваю почём зря, от камней уворачиваясь, фуражку из последних сил к голове прижимаю. Самое обидное, думаю: за что мне смерть такая лютая выпала? Лучше бы в том ауле коновал меня на скамье в стойле зарезал, честное слово!

Тут рёв автомобильного мотора слышится — мчит Шахан Умарович во весь газ, клаксоном крестьян разгоняет. С ним гром-баба эта, председательша, на кочках по сидению мотыляется, орёт, как оглашенная:

— Прекратить самосуд! Быстро всем вернуться в клуб на мероприятие! Бажан, Масленников, Ярко, Темнова — останьтесь, остальных чтоб и духа здесь не было, позорите славный Долгогусевский перед областным руководством, всех без трудодней оставлю, лебеду жрать будете, сукины дети! Кстати, о детях: всех, кто камнями кидался, родителям высечь крапивой немилосердно. Вечером по хатам пройду — у кого жопы белые, в санаторный пионерлагерь в Крым не поедут, останутся на хуторе баранам хвосты на всё лето мыть. Меня все поняли?

— Поняли, поняли, — хуторяне потянулись обратно к клубу, таща за уши провинившихся неслухов.

— А вы куда смотрите, звеньевые-бригадиры? К нам человека из самого Ленинграда для выздоровления привезли, постройку хаты государство профинансировало, врач из Гиагинской к нему приезжает, лекарства привозит, проводки к голове подключает. Потом разрешение на строительство санатория для скорбных умом по результатам лечения дать должен. Я уж доктора и так, и сяк, и наискосяк обихаживаю, а вы художника в лужу с говном коровьим загнали и последнего рассудка лишаете! Быстро вытаскивайте его, отмывайте дочиста и домой несите, мне доктор оставил пару ампул и шприц с иголкой, сама ему укол поставлю, чтобы до приезда врача не убежал опять.

— А вы умеете? — спросила та, что побойчее из двух девушек, чёрненькая.

— Я и не то умею. Роды приму и опорос, коня на плечах подниму, если надо будет! Ярко, ты уже всех мух ртом поймал? Художник уже последние пузыри пускает, а ты всё на берегу менжуешься, как целка городская!

— Вы как хотите, Оксана Лазаревна, а я в говно не полезу. Я к вам в колхоз механизатором устроился, а не золотарём.

— Как хочу? Это, Клим, ты верно суть уловил! — председательница, женщина десяти с гаком вершков и не меньше семи пудов дородности, выскочила из благодарно скрежетнувшего рессорами автомобиля, схватила тракториста за шкварник, как кутёнка, и швырнула ко мне в лужу могучим движением. — Это тебе в общественную нагрузку, чистюля тракторный! А вы что лупни таращите, птичницы-отличницы? Тоже в иордань хотите?

— Спасибо, не надо, мы крещёные! — наперекор линии партии заголосили девушки и поспешно принялись снимать с себя праздничные одежды.

Жалко, что этого я толком увидеть не смог — с летящим трактористом лоб в лоб почеломкался и утонул. Остальное мне Шахан Умарович рассказал в лицах, когда я на кожаном диване в правлении Долгогусевского в себя пришёл.

— Касымов, кончай травить, у меня ноги от смеха подгибаются и Васька тоже вон из стороны в сторону шатается маятником, не ровен час покойника под откос уроним. Давайте привал сделаем короткий перед заходом в посёлок, просвет уже видать. Дух переведём, почистимся, я посикать отбегу заодно, приспичило от баек твоих. Вон бревно подходящее, капитана подальше по тропинке положите, чтобы ветер от нас к нему дул.

— Вроде не воняет ещё.

— Это ты как в луже своей принюхался, так и не чуешь с тех пор. Я быстро, — Гошка проворно юркнула в кусты акации, уже успевшей вырасти вдоль заброшенной просеки.

— Ой! — раздалось неподалёку.

— Змея? — вскочил Равиль, расстёгивая кобуру.

— Медведь? — вжал голову в плечи Василий.

— Акацией укололась. Извините, что подальше отойти не удалось, заросли прям стеной. Вам туда вообще нельзя, — через минуту Талько, шипя и чертыхаясь заёрзала по бревну. — Нечего ухмыляться, Касымов, со всяким оплошность случиться может. Лучше расскажи, как ты лечебную грязь с навозной ямой спутал, чем дело кончилось и почему тебя в художники записали?

— Так ведь торопился. Шахан Умарович тоже эти все посиделки-постоялки с лозунгами не очень жалует, ему бы побыстрей поля посмотреть, хозяйство поглядеть, технику, скотину, а не циферки с трибуны слушать, того и гляди — митинг свернёт и по хатам пойдёт кровли осматривать или поросят взвешивать. А у меня правда разболелось — ни вздохнуть, ни пукнуть, я извиняюсь. Хакурате мне в авто по дороге ещё все уши прожужжал про этот санаторий, грязелечебницу и скважины с минеральной водой. Он же медик, ему только дай на эту тему поговорить.

Когда к луже подбежал — ветерок от меня к роще дул, как назло. Ну попахивало немножко, так эти воды всегда так. Нас в Пятигорске, на сборном пункте, всем взводом на экскурсию в Провал водили, там тоже не розами благоухало. Ради здоровья и не туда залезть можно.

С художником обознатушки получились. В Петрограде, ну в Ленинграде то есть, много психов развелось, климат там для людей неподходящий, на болотах. Когда скорбные умом через край переливаться начали из кастрюли этой серой, светила ихние решили на юг часть отлить, типа, на солнышке в грязи питерские в ум приходят. Вот и взяли с собой чокнутого одного пробным шаром. Иосиф этот довольно известным был, фамилии не скажу, не запомнил, иудейская какая-то. У него на почве несчастной любви и водки или наоборот шестерёнки в голове соскочили. Ухо себе отрезал, на четвереньках бегать начал, лаять и людей кусать, в музее каком-то тамошнем древней статуе на плечо нагадил и кричал, что он вещий ворон. Так и докаркался до Долгогусевского.

— Так как вас перепутать-то можно? Вы похожи что ли? У тебя и уши все в комплекте. Здоров ты свистеть, Касымов!

— Чтоб мне больше тултырмы не есть! Не веришь, так и не проси рассказывать. Вставай и пошли, руки убери свои, без тебя донесём уж как-нибудь!

— Равиль, ну Равильчик, миленький, прости бабу глупую! Просто всё необычно так, ну пожалуйста!

— Да какая из тебя баба, сопля зелёная? Было бы обычно, так и слушать бы не стала. Пошли, говорю!

— Дядя Равиль, не разговаривайте так с Гошнаг Платоновной! Она вам помогает, говорит как делать надо правильно, а вы на неё ругаетесь обидными словами. Нехорошо это.

— Ты вообще помолчал бы, Вася-дезертир. Запели на два голоса, родственнички! Да идите оба... в гостиницу.

— Не перебарщивай, Равиль. Я извинилась, по-честному извинилась. Ты уже знаешь, что к мелочам внимательна всегда и терпеть не могу, когда врут. Скажи, ты сам бы в свою историю сразу поверил? Прикинь, как бы ты это на привале своим бойцам рассказывал. Они бы точно животы от смеха понадрывали и вопросами бы ехидными забросали. Разве не так? Не обижайся.

— Ладно, твоя правда, вы тоже не обижайтесь, просто мне тогда совсем не до смеха было, а сейчас самое обидное знаете что?

— Что на людях оскоромились в милицейской форме?

— Нет, Василий Константинович, не угадал.

— Что же тогда?

— Что помогло, — Равиль тяжко вздохнул, уселся на бревно. — Талько, молчи, я знаю о чём ты сейчас задумалась. По недоумию полез, но чтобы теперь, и умышленно? Не бывать тому!

— Каюсь, промелькнула было мысль, но я её сразу прочь погнала. А думаю я о том, чтобы тебя в руки Бомбане отдать. Не фыркай, не навсегда. Она цыганским массажем владеет и в травах разбирается, цыгане же ко врачам не ходят, у своих знахарок лечатся. Мы на школьных соревнованиях кросс бегали, я ногой в суслячью нору провалилась и связки то ли порвала, то ли растянула. Очень больно было, я даже расплакалась, правда, больше из-за того, что проиграла, но на ногу всё равно ступить не могла. Так Бомбана меня мигом вылечила, мазями и массажем. Она как-будто пальцами под кожей что-то связывала, растягивала, натягивала и нашёптывала при этом. Видишь, прыгаю как коза и ничего не осталось совсем, — Гошка опять задрала штанины, дав спутникам полюбоваться скульптурной красотой и одинаковостью прекрасных ножек.

— Убедила, но только чтобы без амуров всяких, это мне для работы надо, а не для души.

— Одно другому не мешает. Я ей скажу, конечно, только ты сам не растекись перед ней мёдом. Про художника будешь досказывать или пытать тебя надо?

— Да не сказать, что мы сильно похожи с ним, он постарше лет на пятнадцать, но голова у него тоже бритая и комплекция сходная. А так-то он еврей, а я — башкир, и ухи у меня оба-два в наличии.

А началось с того, что один малец несознательный увидел издалека, как я в одних подштанниках от автомобиля побежал с фуражкой в руке. Он сразу в клуб и давай там орать: Оксана Лазаревна, у Ёськи затмение опять, он мусора пришил и скачет голый около правления, наверно снова поджечь хочет — и правление, и автомобиль Хакуратовский! Бежите скорее, ратуйте имущество!

Народ и побежал, штаны роняя. А с батогами потому, что Иосиф этот уже у всех в печёнках сидел. Ладно, если бы просто голым по хутору ходил и с Солнцем разговаривал, — у многих творческих людей мозги набекрень, так этот всякие художественные акции устраивал: то муде свои, я извиняюсь, к сцене клуба приколотит, то гусыню того-этого, в пруду уестествит, то дыр в дощатой стенке у птичниц в душевой понавертит на разной высоте...

— Почему на разной?

— Не понимаешь ты ничего в изобразительном искусстве, глухомань колхозная! В одни смотреть, в другие показывать, обнажённая женская натура ему требуется.

— Ну, чтобы смотреть, — это понятно, а показывать-то зачем?

— Говорю же — глухомань. Чтобы лица у девушек здоровым румянцем сияли, как на картинах нашего великого революционного художника Петрова-Водкина. Хоть слышала о таком?

— Слышала, и картины видела. А он что, тоже дырки в стенках сверлил?

— Точно сказать не могу, не вхож в те круги, но почему бы и нет? В домах скорби с мухами целуются и чулки по пятнадцать метров вяжут, так что всё может быть.

— Странно. У нас в школьном туалете дыр столько проковырено, что диву даёшься, почему он не развалился совсем, как домики у первых двух поросят, а с талантливыми живописцами — беда бедовая.

— Там, наверно, с двух сторон смотреть не на что. Слушай, что ты меня всё время с мысли сбиваешь? Езжай сама в Долгогусевский и спроси там.

— Молчу, молчу.

— Вот и молчи, выскочка. Толпа к правлению, глядят — вещи мои в автомобиле на сиденье лежат сложенные. Гимнастёрка сверху, сапоги я внизу поставил, не видно их. Стали чем можно в дно прудика тыкать, кто-то в воду залез. Всё обшарили — нет тела, то есть, меня. Взяли за ухо мальца этого: куда художник побежал?

— Тудой, кажись. Он тудой, а я сюдой, в клуб. Ухо отпустите, пожалуйста, дяденьки!

Все к луже и побежали, а там по самую маковку уже извозился, сам чёрт не разберёт. Когда бригадиры со звеньевыми меня на берег вытянули, то стали водой из канавки отливать — Шахан Умарович дал из багажника авто складное брезентовое ведро. Оксана Лазаревна вдруг как заорёт:

— Уши! У него два уха, это не наш!

— Обратно в лужу его теперь, что ли? — как-то до обидного безразлично спросили колхозники.

— Куда обратно, совсем сдурели? Это же порученец мой, лейтенант Касымов!

— Я же говорил, что Ёська мусора замочил, а вы мне не поверили! У октябрят на тетрадках что написано? Октябрята — честные и правдивые ребята! Отпустите уже ухо, товарищ Хакурате, не хочу я с одним, как художник!

— Там ещё написано, что только тех, кто любит труд, октябрятами зовут. Беги домой, мальчик, помоги там маме с папой в делах.

— Чего им помогать? Нешто сами ложками есть не умеют? Вы тут на полуголых птичниц зырить будете, а я родителям кофей с какавой подносить? Одни жлобы кругом, как нам, молодым, коммунизм строить на таких примерах? — малец сплюнул себе под босые ноги и побежал в клуб, горланя на весь Долгогусевский:

— А Ёська мусора в говне утопил!

— Это чьих же такой озорник будет? — Хакурате завёл автомобиль, чтобы вместе с Оксаной Лазаревной съездить за подводой, потому что до помывки в бане в авто путь мне был настрого заказан.

— Соколовских будет, приезжие они. Скоро весь Ленинград сюда переберётся. Отец — инженер по радио, мать клубом заведует и библиотекой. Сынок их, оболтус этот, хоть и шалопай, но и от него польза для хутора есть, стенгазету выпускает, Сельская альтернатива называется. Где сам сочиняет, где из журналов статьи вырезает или переписывает. Разводит потом по полям да по хатам. Художника вот вылечат, будут вместе книжки с иллюстрациями выпускать. Народ сейчас до книг охочий, безграмотность победили, сама Надежда Константиновна вашу работу, Шахан Умарович, на этом фронте отметила.

— Есть такое дело, да. Но это наш общий труд, Оксана Лазаревна, чистим вместе конюшни авгиевы. Кстати, откуда эта лужа огромная возле дороги взялась? Непорядок.

— Полностью с вами согласна, но и доля вины республиканского руководства в этой луже есть. Над дорогой, за рощей, у нас молочная ферма, мы навоз по полю раскидывали, а потом высохший складировали. Так главный агроном края велел компостный узел сделать, чтобы автомобилями по сёлам развозить. В какие сёла, на каких автомобилях? Где деньги взять? Выкопали ямищу, траншею к ней через рощу провели, типа работаем над воплощение. В дождь яма наполняется, кому лень на ферму ходить, из неё на личные огороды вёдрами таскают. Ну и пусть, навоза у нас на всех хватит. Вы уж извините, товарищ Хакурате, что с лейтенантом так получилось, кто мог подумать, что он туда полезет? По лицу-то не скажешь, что из Ленинграда, на татарина больше похож...

— Башкир он, Касым-батыром в народе кличут. Куда за лошадьми подъезжать?

Хутор Долгогусинский. Наши дни


Не страусом единым. Детская школа искусств




Есть ещё такие недостатки в виде излишней инициативности

Tweet