И жизнь, и слёзы, и УБОП

ПРОФЕССОР

— Детки, ви кугочку хотите? — задорно спросил арестованный, дедушка восьмидесяти трёх лет отроду.

Детки курочку конечно хотели. Детки всегда хотели жрать, выпить, и спать, желательно не одному. Деткам шестьдесят лет на двоих, у деток в кабурах на ремнях пистолеты ПМ, по шестнадцать патронов к каждому, наручники и третья стадия алкоголизма на лицах.

— Нет, — почти хором соврали детки. Понятия опера знали — к бродяжьей еде прикасаться западло. Ты на воле, всегда себе кусок найдешь, а жулик в тюрьме, а в тюрьме — голодняк. Не по понятиям объедать жулика, хотя бы ты и мент.

Обвиняемый вальяжно развалился на заднем сидении, держа на коленях сухой паёк — картонную коробку, набитую несъедобным говном, типа сушёной картошки и пакетиков с кофе из желудей. Коробку украшала надпись — “Сухой паёк для лиц, содержащихся….ФСИН России”.

Наручники на деда не надевали — во первых, бежать деду некуда, даже в свой Израиль не убежит, сил не хватит. Во вторых — незачем, максимум дадут “пятёрку” общего режима за мошенничество и тут же амнистируют, как участника войны. В третьих, надевать наручники на доктора математических наук и боевого офицера-орденоносца не позволяли остатки того, что именуется совестью.

На выходе из сборника в “шлюз” тюрьмы опера набрасывали на сухие руки старика кандалы, не застегивая их, чтобы видел дежурный помощник начальника тюрьмы. Есть наручники на конвоируемом лице — значит, можно выпускать в шлюз.

— Ви не подумайте, я от чистого сегдца! — старый еврей не выговаривал букву “р” принципиально.

— Мы и не думаем, профессор. — спокойно ответил деду Вадим. — Некогда нам есть, вас следователь ждёт.

— Ой, та шо ви говогите, ваша девочка ждёт нас к двум, ещё полтога часа. Мы могли бы съесть кугочку ггиль. И салат. Ви знаете, как готовит кугочку моя дочь? А жена, покойница, как готовила? Самый цымес!

Стендаль глянул на Вадима вопросительно — мол, мы тоже обед прощёлкали длинным клювом.

— Знаете, я на фгонте больше всего скучал о кугочке. — звонко продолжал дед. — Думаю, таки меня убьют, и я умгу с сухагями в животе. Стагый совсем стал — и шо, я умгу с тюремной баландой в бгюхе?

Вадим кивнул Виталику, мол, поехали к ларьку с курями-гриль.

Лев Абрамович — так звали старого мошенника, обрадовался, видя что машина сменила ставший привычным для него маршрут, засуетился и начал шарить по карманам в поисках денег.

— Вадим, возьмите пожалуйста — дед протянул Пятницкому кулачок с зажатой в нём пятисотрублевой купюрой. Вадим обернулся, взял купюру в руки, разгладил её и присвистнул — десятая часть зарплаты, как никак. Серьезная сумма, три дня пахать.

— Много. — тихо сказал опер. — Курица рублей сто стоит.

— Меньше нет — засуетился дед. — Тги кугочки, тги салата, сок и хлебушка. Знаете, а в тюгьме вкусный хлеб…

— Не красна тюрьма стенами, а красна пирогами! — пошутил Стендаль.

— И сладкого себе возьмите. Вы же дети! — не унимался Абрамыч.

— Сладкого… — улыбнулся Стендаль. — Обязательно возьмём.

Полил тёплый дождь. Стендаль припарковал машину у магазина, взял у Пятницкого купюру и исчез.

Вадим был расстроен — день был потерян. Конвой — это на весь день. Съезди в тюрьму, отстой очередь в шлюз, обязательно зайди в кум часть, потом в спецчасть, потом сиди, жди, пока деда выведут на “сборник”, получи-распишись, вези деда в контору, там сиди с ним — жди адвоката, потом сиди у следака — у собственной бабы, охраняй её от старого деда. Потом езжай обратно, стой в очереди, сдавай деда обратно. Столько работы по своим делам, а вместо живой работы — следственные действия с арестованным. Ирочке захотелось допросить, Баста-начальник разбираться не стал. У него приобретенный инстинкт — если дело Иркино — едет Еврей. За старым евреем. Оксюморон какой-то. Дед хороший, приятный в общении, не гопота вонючая, но… время. Сегодня принимали задания на “наружку”, в это время Вадим был в тюрьме. Опять придётся передать задания задним числом, опять просить бригадиров. Будто это нужно мне, а не государству. Все задания — “неотложки”, то есть к немедленному исполнению. Свои бандиты тоже хотят в тюрьму, получается, сажать их некогда. Конвой.

Вадим достал из кармана мятую пачку “Бонда”, вытащил сигарету и закурил, сбрасывая пепел в окно. После вчерашнего “по пивку” во рту нагадили котики. Сейчас бы пива бокал да пожрать чего-нибудь, а не борща на маргарине в столовой УВД. Дед трёх кур купил, на всех. Неудобно всё равно есть арестантский харч.

— Вы бы не курили, молодой человек — затараторил Абрамыч. — Я даже на фронте не курил, а табачный паёк менял на сахар. Вот и дожил до седин.

Опер инстинктивно чуть не выбросил сигарету в окно, но передумал и затянулся еще сильнее.

“Не судьба нам до седин дожить, Абрамыч. — подумал Пятницкий — Сдохнем раньше от нервяка и водки. Ваше поколение было сильным. Мы — слабые.”

Сделал ещё пару тяг, и утолив никотиновый голод выбросил сигарету на улицу.

— Зачем такая жизнь, Лев Абрамович? — усмехнулся опер, поднял руки и откинулся на сидение, разминая уставшую спину.

— Жизнь нужно любить, она даётся один раз…

— Чтобы не было стыдно за бесцельно прожитые годы. — закончил фразу Пятницкий. — Что же вы, профессор, на старости лет в такой блудняк ударились? Заслуженный человек, гордость России! Бес попутал, или как у вас там, диббук?

— Шедим…

— Что?

— Бес — это шедим, диббук — это злой дух. Я воевал за стгану, я служил стгане, я создавал её ядегный щит, я выучил сотни студентов… А потом мне сказали, твоей стганы больше нет, ша, Лёва — иди на пенсию. Я ничего не загаботал, мне нечего оставить внукам! Вот я и загаботал!

— Украл у других? — ухмыльнулся Вадим.

— Деточка, я вас умоляю. Лично у вас или у вашего дгуга я ничего не кгал. И у моей стганы я не кгал. Я укгал у тех, кто укгал у нас и повегьте, воры от этого не обеднеют!

Заднюю пассажирскую дверь открыл Стендаль и начал складывать на сидение пакеты.

— Вот, Абрамыч, твоя курочка и салатик, как пгиказано— передразнил профессора довольный Виталик и захлопнул дверь.

Стендаль сел на водительское сиденье и протянул Вадиму поллитровую бутылку водки.

— Это сладкое, как Абрамыч приказал! Положи в бардачок, чтобы в контору не тащить.

— Молодой человек, алкоголь вгеден для мозга! — запротестовал старик.

— Лучше водки хуже нет! — засмеялся Стендаль.

— Виталь, езжай, курица стынет. Деду горячее нужно, сухомятки он на “крытой” наелся.

****

Вадим пропитался уважением к старому профессору еще тогда, на задержании. Всё вышло как обычно, спонтанно и наскоком, мол, езжайте, помогите задержать мошенника, он банк на пятьдесят миллионов кинул.

“Пятьдесят мультов — подумал Пятницкий и прикинул в уме — это десять тысяч моих зарплат. Десять тысяч месяцев нужно работать, и не есть и не пить. Страшный жулик, наверное. За такие деньги убить могут”

На “адрес” поехала машина с операми, еще машина, наполненная неизвестными людьми с неживыми, протокольными мордами и целый автобус СОБР.

— Народу-то понагнали — серьезно сказал тогда Стендаль. — Видимо, деньги в мешках в “адресе” и жулик живым не сдастся.

— С нами транспорт какой-то странный, я людей этих не знаю. Ну и рожи у них… Как у нежити.

— Это москвичи, служба безопасности банка. Будет за нами смотреть, чтобы мы на обыске наличку не пиздили.

— На хрен мне их деньги вонючие, пусть подавятся. — ответил Вадим и улыбнулся. — мне бы грамоту или звание досрочно. Мы же не за деньги работаем. За идею!

— “Дайте ему орден, этими побрякушками можно управлять людьми” — процитировал Наполеона Виталик и задумчиво добавил. — А я бы спиздил, или спизжу. Пятьдесят мультов, хрена-се. Банк не обеднеет на пару мультов, а я себе, наконец, хату куплю. Деньги банка, считай, воровские, а значит —  ничьи. Считай и не спиздил.

— Мошенник именно так и думал, когда деньги воровал. — потянулся за сигаретами Вадим. — Теперь мы за ним едем. Смотри, как бы за тобой не приехали.

— Да по хрен, отсижу, было бы за что сидеть, если сумма нормальная.

— Эй, Бони и Клайд! — на заднем сидении очнулась Ирочка и влезла в разговор. — Обыск провожу я, и чтобы никаких ваших оперских маклей!

— О, Дюймовочка проснулась. Ир, мы тебя в долю возьмём! — предложил Стендаль.

— Давай я украду, а ты не заметишь, Ир — Вадим прикурил сигарету — Я машину куплю, катать тебя буду!

— Купит он, нищеброд… Давай иди вон, жулика крепи. Премию дадут — тысячу рублей, со своим дружком и пропьёте. Умники, тоже мне. Курить лучше брось, денег трата и во рту насрато.

— Курить я буду, а пить не брошу никогда! — сказал Вадим, как отрезал и добавил. — Пока в ментовке работаю.

Ирочка промолчала.

****

Машину оставили за квартал до дома с негодяем. К операм подошёл неприметный мужичок, поздоровался и тихо сказал: “Жулик в адресе, только проводили. Из дома не выходил. Крепить будете?”

— Ир, жулик дома — доложил следователю Вадим. — Задерживаем?

— Да, начинайте, только впереди меня в квартиру не входить. Знаю я вас! — Ирочка погрозила операм маленьким кулачком.

— Спасибо, Михалыч — Вадим пожал руку старшему от “наружки”, достал пистолет из кобуры и переложил его в карман.

Михалыч улыбнулся.

— Ты пушку назад спрячь. Жулик - дед 83 года, килограмм на пятьдесят весом и росточком с два вершка. Даже если захочешь — в него не попадешь. Очень мелкий.

— Нам не доводили.

— Я тебе довёл. Восьмая квартира. Идите, крепите, справку-отзыв не забудьте направить. Мы снимаемся.

Вадим положил пистолет назад в кобуру.

— Пошли, Виталь — сказал он Стендалю. — Перестрелка отменяется.



Красивый,  “чешский” дом с длинными и широкими балконами окружали люди в масках и бронежилетах. К подъезду шёл Закон в лице Ирочки и Справедливость в лице двух друзей-оперов. Впереди них шла Сила — два бугая из СОБР с кувалдой в руках — выбивать бандитскую дверь. Где-то вдали за ларьками прятались люди с протокольными лицами, боясь попасть под шальную пулю.

— Молодые люди, ви ко мне? — донеслось откуда-то сверху.

Сила, Закон и Справедливость подняли головы. В полутора метрах от их голов, на балконе стоял дедушка-божий одуванчик, седенький, сухонький, маленький Мальчик-с-пальчик. На дедушке  был махровый халат, и летние тапочки на босу ногу.

— К вам… — махнул рукой Вадим, автоматически прикинув приметы, которые дала “наружка” и расположение квартиры.

— Молодые люди, ради бога, — дедушка поставил чашку с кофе не перила и прижал правую руку к сердцу — только не ломайте дверь. Квартира съемная, хозяевам будет неприятно. Я сейчас вам откгою!

Дед схватил чашку с кофе и исчез в квартире.

Жулик, как радушный хозяин распахнул дверь перед гостями.

— Мы к вам с обыском! — достала постановление из папки Ирочка и передала деду. — Ознакомьтесь.

— Какая фейгалы! — восхитился Ирочкой дед. — Ви знаете, я не вижу без очков, но я вам верю. Такая красивая девочка не может быть нечестной! Проходите, проводите свой обыск.

— Наличные деньги в доме есть? — поинтересовался Стендаль.

— Оружие, наркотики, другие предметы и вещи, запрещенные или ограниченные в гражданском обороте? — продолжил Вадим.

— Я оружия не видел с фронта. Только ядегное, когда работал с Зельдовичем. Ви слышали за академика Зельдовича? А денег нет, молодой человек — дед обратился к Стендалю — Ви знаете, эра наличных денег подходит к концу, и лет через двадцать их не будет вовсе. Это я вам как пгофессор математики говорю.

— Лев Абрамович Лифшиц? Где деньги? — зло блеснула глазами Ирочка.

— Да, я Лифшиц. Деньги на счетах в Израиле — простодушно ответил мошенник и развел руками. — Но я вам номера счетов, конечно не скажу, потому что не знаю их сам.

— А кто знает?

— Я знаю, что ви меня агестуете, и я отсижу, но денег я не верну. Деньги берут не для того, чтобы их возвращать.

Дед начал нравиться Вадиму. Хороший дед, аура у него добрая.

— Подельница ваша где, Иванова? — уточнила Ирочка.

— Тоже в Изгаиле. — пожал плечами старик. — Улетела неделю назад. Но ви не волнуйтесь, Изгаиль её не выдаст. Я ей сделал гражданство и она теперь еврейка.

— Еврейка Людмила Александровна Иванова, ну да… — вздохнула Ирочка.

— Так бывает, — улыбнулся довольный Лифшиц. — Коггупция есть и в земле обетованной.

На обыске ничего не нашли, кроме скромных профессорских пожитков и паспорта. Протокольные морды, назначенные в понятые, были расстроены, но молчали. Дед переоделся в старый костюм, разбитые сандали и затертую клетчатую рубаху.



На пиджаке алели орденские планки и три нашивки за ранения. Два из них — тяжёлые. Хрен бы с ними, этими миллионами…

Опера увезли профессора на допрос, а оттуда — в тюрьму.

- Ви знаете, что эта девочка пгедложила мне на допгосе? - возмущался Лев Абрамович по дороге в "крытую" - Мол, вегните деньги и я вас отпущу! Я пгожил долгую и скгомную жизнь пгостого пгофессора! Пусть мои внуки поживут, как люди!  А мне всё говно помигать!

На следствии шустрый дед влюбил в себя всю контору, своими анализами вечно гибнущей российской экономики, монетаристской политики Центрального банка, заодно предсказав ипотечный кризис в США. Дед не умолкал ни на минуту, раздавая комплименты сотрудницам направо и налево, приставая к операм со своим видением дальнейшего развития мирового глобализма.

Сотрудницы мило улыбались, опера почтительно кланялись, дед гулял по конторе без конвоя и улыбался всем.

Чаще всего дед сидел на диване у Пятницкого в кабинете в ожидании бесконечных следственных действий, гоняя чаи, развлекая опера еврейскими анекдотами и фронтовыми историями.

Стендаль возил курочку и салатик, не забывая снять с со старого еврея проценты в виде поллитры.

Вопреки мнению большинства оперов и следователей об амнистии, Абрамычу за мошенничество под нажимом банка влепили "трояк" с отбытием в колонии общего режима. Но даже там старый еврей не пропал, стал директором школы, преподавая ЗК математику и физику.

По "зоне" Абрамыч тоже гулял где хотел и ходил на совещания к Хозяину, словно вольный. Он смог обаять всех, выйдя на свободу через полтора года, как раз перед предсказанным им ипотечным кризисом.

Хозяин приказал распахнуть перед ним ворота - в знак уважения.



****



Зазвонил служебный телефон, привычной продолговатой трелью.

— Майор Пятницкий. — устало представился Вадим. С недавних пор он полюбил добавлять звание к фамилии, приводить некоторых звонивших в ступор и заставлять их бросать трубки или сразу менять тональность разговора с требующего на просительный.

— Алло, Вадим? — голос на том конце провода показался знакомым.

— Да, это я. Мы знакомы?

— Вы таки меня извините, но достать номег вашего служебного телефона было тем ещё приключением.

“Кто это?”

— Извините, а с кем я говорю.

— Это Лифшиц, я звоню вам из Хайфы!

— Лев Абрамович? Профессор?

— Конечно это я, деточка. А вы уже майог?

— Да, недавно получил. — Вадим обрадовался. “Жив старикан, жив! Гвозди бы делать из этих людей.”

— Я освободился и сразу же уехал.

— Поздравляю. Там, в Хайфе море. — Вадим очень хотел на море. Очень. Уехать одному, подальше от всех знакомых лиц и рыл.

— Здесь душно и много пыли. — задумчиво сказал Абрамыч. — И никого из тех, кого бы я хотел видеть. Скучно. Я совсем один.

— И у нас тут не весело. — хмыкнул Вадим. — народу вокруг много, а толку-то…

— Я хочу в Москву, к дочери. — тоскливо сказал профессор. — Наверное, я больше москвич, чем еврей. Теперь не приеду домой, а жаль.

— Какие ваши годы, профессор? — улыбнулся Вадим. — Вы всех нас переживёте, вы же оптимист.

— Как вы, как Виталик, как ваша фейгалы, Ирочка, вы поженились?

— Мы уже развелись, Лев Абрамович. — с грустью в голосе сказал Вадим. — А Виталик погиб.

—  При исполнении? — голос профессора стал грустным.

— Можно сказать и так. — спокойно сказал Вадим. — Мы всегда при исполнении. И живём и дохнем.

— Мир праху, хороший человек был Виталий, добрый. Я тоже скоро умру — ледяным голосом сказал старик.

— Прекратите…— запротестовал Вадим.

— Детка, я на фронте знал перед боем кто из нашей роты погибнет. Чувствовал — и никогда не ошибался. Теперь пора мне.

— ….

— Не возражайте, молодой человек. Послушайте меня. Когда меня не станет, я оставлю ваш телефон дочери, она позвонит вам.

— Вы решили сделать меня миллионером? — с иронией спросил Вадим. — Это зря. Пропью. Не моё это, деньги.

— Лучше, чем миллионером, лучше — затараторил Арамыч. — я завещаю вам свою Тору. Она научит вас жить и всё наладится. Вот увидите. А деньги — не цель, поверьте старому еврею. Они средство! Не будьте рабом средств.

Вадим решил не возражать старому человеку. Мало ли причуд у старых миллионеров, профессоров и контуженных фронтовиков? Обижать дедушку не хотелось. Тора, так Тора. Подаренный эф-эс-бэшниками на “тридцатник” Коран в стихах есть, почему бы не Тора? Да я и “Еврей” в конце концов. Что за Еврей без Торы?

—  Хорошо, я согласен. — трубка почему-то стала жечь ухо. Захотелось прервать разговор, чтобы дед перезвонил ещё раз. Не сегодня. Чтобы дед жил.

— Я часто вспоминаю вас, Виталика и Ирину. Вы хорошие люди. Жаль, что у вас с Ирочкой…

— Вы звоните почаще, — Пятницкий перебил профессора, чтобы сменить тему — Вам не будет так одиноко.

— Я постараюсь, но я скоро уйду. Так что ждите звонка. Мою дочь зовут Алла. Запомните — Алла. Тора сейчас у меня под рукой, она наследует книгу вместе с этой квартирой. И передаст её вам. Это моё желание, понимаете?

— Живите…

— Не надо обо мне скорбеть. Смерть — это просто другая жизнь, это доказано математически! Я наскучил вам, сумасшедший доктор наук?

— Не, конечно, я очень рад что вы вспомнили о своих сатрапах.

— В вас, как вы говорите, сатрапах, любви больше,чем во множестве людей. Я точно это знаю. А бог — есть любовь.

— Профессор, пообещайте мне звонить хотя бы через день.

— Я не буду этого обещать. Ждите звонка от Аллы. Прощайте, деточка.

— До свидания.

— Нет, прощайте! — в голосе деда послышались стальные офицерские нотки. Даже в слове “прощайте” старый еврей не скартавил.

Короткие гудки — профессор бросил трубку.

Почему-то навалились слёзы.

****

Алла позвонила спустя неделю. В коротком разговоре сообщила, что старика похоронили в Хайфе и умер он на следующий день после звонка Пятницкому. Профессорская дочь посетовала, что Тора старинная и очень тяжелая. Спросила адрес, куда её выслать. Ставший после развода бездомным, Пятницкий попросил подумать и перезвонить.

А потом не стало Конторы и сменился рабочий телефон. Видимо, жизнь не наладится. Никогда.



(В главе приведена стенограмма реального разговора)



#котПятницкого

Tweet