свет...
не карает заблуждений,
но тайны требует для них.
А. С. Пушкин

Полвека пролетело, а как сейчас помню чопорный взгляд поверх хлипеньких очков а-ля Джон Леннон библиотекарши с аскетичным узлом волос на макушке. В районном доме культуры выдавала мне первый том из собрания сочинений Ги де Мопассана.
А не рано ли советскому школьнику погружаться в куртуазный мир Гюстава Флобера и Оноре де Бальзака? Может, лучше «Чука и Гека» Аркадия Гайдара или свежий номер журнала «Костёр»?
После того внеклассного запойного полуночного чтения, честно говоря, я к этим французам очень долго и не прикасался. В памяти, кроме Пышки – да и то благодаря кино – ничего и не осталось. Только кисло-терпкое послевкусие, как от божоле, которое на дух не переношу.

В бухгалтерии насыпали мешок денег:
- И пока не отгуляешь свои сто двадцать пять отгулов, чтоб в конторе не появлялся, будешь нужен – отзовём!
На лестнице у пепельницы Димка, товарищ ещё по бурсе, my Crazy Diamond, с таким же мешком – курить нам теперь не перекурить.
А печень – её же просто разорвёт, как зелёный шарик Пятачка, в хлам, на тряпочки.

Напрягли извилины: чем бы разбадяжить этот чёрный квадрат супрематизма, какого такого импрессионизму плеснуть сверху из ведра?

(April Rain. “Deadman on Vacation”. Мертвец на каникулах.
Попало прямо под дых!
Вообще Post-Rock – это как тихий, тягучий запой.
Пью зелёный чай, а душа просит коньяку...)

Вовчик, из нашей институтский банды, давно приглашал к себе на астраханский арбуз и воблу с пивом. Достойный выбор.
Курорты юга – солнце, море и песок!
Море вычёркиваем.
Калмыцкие степи – солнце и песок. Море солнца и горы песка.
И двухмачтовые корабли пустыни, уходящие по барханам за горизонт.

Но сначала аэропланом. Так быстрее. Но всё равно почти двое суток в дороге на перекладных. Через Хабаровск, Новосибирск, Екатеринбург – широка страна моя родная.
От аэропортовских кофе с коньяком глаза горят, как стоп-сигналы в ночи. Пытаюсь как-то читать, заполняя пустоту за иллюминатором, но буквы «то явятся, то растворятся».

Купил в газетном киоске книжку. Гюстав Флобер, «Мадам Бовари».
Где-то прочитал, что, по опросам современных литераторов, эта самая мадам стоит на втором месте сразу же за «Анной Карениной». 
Ну наша, помнится, разлила масло и попала то ли под трамвай, то ли под паровоз. А вот куда влипла эта Бовари, что вышла на призовое второе место, даже представить не могу.

Добрались мы до Вовкиной конторы, а там говорят, что его полевая партия где-то километров за сто от города. Но если хотим туда добраться, то как раз завтра с утра пойдёт машина снабжения.
А когда узнали, что мы геофизики, стали уговаривать поработать там для разнообразия, чтоб не спиться от безделья. И даже переночевать предложили прямо в конторе, в выделенной для таких экстренных случаев комнате на первом этаже.
Подписали мы бумаги, забросили сумки на кровати и пошли на поиски кабака – обмыть наше прибытие.

Все эти «Яки», «Аны» и «Илы» изрядно утомили. Поэтому в стандартной стекляшке без затей обошлись банальным столичным салатом с антрекотом. Плюс по коньячку. И почти расслабились, но не тут-то было. Одна подошла за сигаретой, другая за зажигалкой, третья узнать, как пройти в библиотеку. И все к Димону.
Знаю его с первого курса, поэтому не удивился ни разу.

My Crazy Diamond!
Девчонки порхали вокруг него, как бабочки вокруг гладиолуса.
Мне этого не понять. Был бы он киношным голубоглазым блондином. Так вовсе нет.
Прямые тёмно-русые волосы, нос с небольшой горбинкой (наверное, казацкий), рост выше среднего, стройного телосложения. Мозги, образование, правильная речь.
На гитаре не играл, анекдотов не рассказывал, молча пил портвейн.
За юбками не бегал, но на лекциях и в компаниях две-три всегда были рядом.

Первой среди равных стала Нинка.
Сразу после зачисления в институт, ещё в августе, всех послали в совхоз на сбор яблок, где нас с Димоном завалило гружёными ящиками. Именно она обрабатывала наши раны, останавливала кровь и бинтовала горе-грузчиков. Тогда, очевидно, и распробовала на вкус и цвет.
Хипующая чувиха в соответствующем прикиде.
Груботканые юбки, яркие блузки, холщовая сумка на бельевой верёвке с Дженис Джоплин, цветастые бусики-браслетики.
По институтским коридорам шла, как по подиуму, легко и весело.
Димона этим бризом накрыло с головой, но он вынырнул.
Сессии не завалил, корешей не бросил, на траву не подсел.
Ну а Нинка под ритуальные пляски Боба Марли через год вылетела из института куда-то в сторону Утриша или Лисьей бухты. Это раста, брат.

Опустевшее рядом с Димоном место вскоре было занято Марго, этакой Орлеанской девой, en femme qui s'appartient en (женщина, сама себе принадлежащая).
Официально она ничего не возглавляла, нигде не состояла, но была признанным лидером девчонок геофака, которых на курсе набиралось больше сотни.
Разбитная деваха была в центре всей неформальной движухи, в которую и потащила Димона.
Конечно, будь она немая и глухая, наш кавалергард от геофизики, чередуя портвейн «Кавказ» с «Золотистым», продержался бы в этом хороводе подольше.
А так, взяв ледоруб и закинув в рюкзак фляжку со спиртом, лирический герой нашего времени двинул на Шхельду, потом на Ушбу и дальше по списку.
Я, как мог, поддержал своего товарища, и хотя альпеншток не купил, но спирту из фляжки на посошок за новые вершины хлебнул.

Уже где-то к пятому курсу, когда стали посещать мысли о будущем распределении по окончании института, с Димоном резко сократила дистанцию Элеонора. Хотя и так учились в одной группе и почти каждый день тёрлись боками за одной партой.
Это был практически идеальный вариант, Hi-Fi в подарочной упаковке.
Профессорская дочка: английская и музыкальная школа, художественная гимнастика. Классический образ в стиле Жаклин Кеннеди.
Впереди на совместном пути чётко вырисовывались аспирантура и диссертация, кооперативная квартира и жигулёнок, туристическая поездка в Европу.
Димон невозмутимо хлебал портвейн на скамейке в институтском сквере, закусывая ржаным хлебом с горчицей из студенческой столовой, просиживал ночи в общаге за бесконечным сочинским преферансом, подрабатывал с корешами грузчиком на универсальной базе на пиво и сигареты.
А когда пришла пора выбора, рванул за десять тысяч километров на северо-восток на вольные моря и океаны свободы.
My Crazy Diamond!

Мне кажется, теперь понятно, почему я не удивился наплыву разномастных местных красавиц у нашего столика.
Димон даже бровью не повёл, видя этот девичий хоровод вокруг.
Меж тем на моё предложение смыться из кабака и отоспаться после тяжкой дороги морской бродяга ответил в том смысле, что он не вправе лишать этих экзальтированных гражданок встречи с долгожданно-загаданным и душить их прекрасные порывы.

Потакай желаниям, и Небо
Наградит тебя на зависть всем глупцам.
Девам назначай свиданья смело,
Не люби их и обманывай всех сам.

Я брёл один по вечернему жаркому незнакомому южному городу с мечтами о прохладном душе и мягкой подушке.
Время и место действия, реальность и воображение пробуждали во мне бродячего философа-дервиша. В то время как Димон, отставший собрат-либертен, своей чарующей небрежностью и неспешностью увлекал за собой к достижению наивысших наслаждений…

Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся...

Добрался до конторской ночлежки, открываю дверь и тупо торможу, как медленный газ.
На кровати у окна уютно так устроилась барышня лет тридцати в розовом домашнем халатике и мягких тапочках с помпонами.
Иногородняя, она, оказывается, едет к мужу в полевую партию, и ей разрешили здесь ночь перекантоваться. Он тоже геофизик, но, как говорил товарищ Саахов, не в нашем районе.
В общем, как там, в теремочке, мышка-норушка, зайка-побегайка, ещё волчок-серый бочок где-то бродит.

После освежающего душа (горячей воды не было) упал на подушку и, раскрыв «Мадам Бовари», сразу же отрубился...
Потом, предъявив вахтёру паспорт моряка, на приёме у какого-то местного барона играл в двадцать одно на чеки ВТБ для «Берёзки», отхлёбывая из пивной кружки «Токайское». Потом отплясывал пасодобль с какой-то дебелой тёткой на пуантах в розовом платье. Потом ко мне в карету подсела Бовари и стала заваливаться на меня на каждом повороте, прижимаясь своими пышными грудями.

Когда я проснулся, своей грудью ко мне прижималась саратовская декабристка, уже без розового халата и тапочек с помпонами.
Что её мотануло со своей кровати у окна на мою у двери, не знаю.
Может природное неравнодушие к геофизике, а может, просто хотела пройти диагностику и полное техобслуживание перед долгожданной встречей.

Объявление в рубрике знакомств:
- Выйду замуж за моряка, военного и/или геолога. Возможны варианты.

Ночь оказалась такой же немногословной и тягучей, как битловская «I Want You (She’s So Heavy)».

Поутру, до отъезда, вместе с подошедшим Димоном успели выпить кофе в соседней кулинарии.
В вахтовом авто в поля вместе с нами ехали ещё три девицы-красавицы, кордебалет из оперы «Евгений Онегин».
Козырной дамой в колоде была Мальвина. Настоящее имя не помню, но это было ей в самый раз. Пышная грива какого-то сиреневого оттенка и большие голубые глаза с длинными ресницами других вариантов не оставляли. Только вопрос: что деваха с такой внешностью делает в геофизической партии посреди верблюдов и барханов?
Димка, как породистый кобель Артемон, словно и не было ночного дозора, сделал стойку и весьма галантно предложил девкам Marlboro, чиркнув своей Zippo.
Я, в роли корявого неотёсанного полена, забился на заднее сиденье: длительные переезды в авто всегда давались мне тяжко.

Между прочим, длинные языки из мира Мельпомены утверждают, что Алексей Толстой в своей интерпретации истории Пиноккио характеры героев списывал с конкретных людей.
Буратино – Максим Горький, никогда в школу не ходивший.
Мальвина – его жена Марина Андреева, с консерваторским образованием.
Унылый Пьеро – Александр Блок.
Карабас-Барабас с плёткой – это Всеволод Мейерхольд, в шарфе до пола и с маузером в руке.
Ну, а Папа Карло – Константин Станиславский.
Вот такой вот кукольный театр.

Несколько часов тряски по дорогам непрямого назначения, и вот он, хуторок в степи.
Словно средневековая крепость, огромный квадрат из балков и вагончиков, на колёсах и без, разнообразных конструкций и расцветок. Жилые, технические, пищеблок, баня и даже биллиардная в огромной воинской палатке посредине лагеря. Полтора десятка специальных машин и человек сорок списочного состава.
Всё это и есть полевая сейсмическая партия МОВ (метод отражённых волн).

А вокруг до горизонта степь перемежается пустыней, и ни деревца, ни кустика. Ну и жара, жара, жара!

Вечером, после рабочего дня, бутылкой «Jack Daniels» отметили с Вовчиком наш приезд.
Сухого закона нет, но с утра на работу, поэтому все держат себя в рамках приличия.
К нашему шалашу присоединился и начальник партии Грачик Хачатурович, худой высокий армянин из Баку. Не знаю, каким ветром его занесло в полевую геофизику, но было прикольно смотреть, как он осторожно, двумя пальцами держит гаечный ключ или отвёртку.
В последующие вечера, когда после работы мы иногда расписывали пулю на четверых, Грачик-джан угощал нас бакинским коньяком «Гянджа» и «Апшерон».

Всего мы с Димоном проторчали там около месяца, поработав почти во всех подразделениях, кроме отряда взрывников.
И хотя соответствующее удостоверение я имел, связываться с этим рисковым занятием желания не было.
Между прочим, из института мы вышли дважды разведчиками.
В дипломе – поиск и разведка нефтегазовых месторождений.
А в военном билете – радиационная и химическая разведка.
Штирлицы в ватниках и кирзачах.

Первую неделю мы помогали непосредственно Вовчику, ремонтировали и тестировали оборудование, хотя иногда трудились и на воздухе, на сейсмическом профиле.
Именно там делала вид, что работает, уже знакомая нам Мальвина.
Словно Буратино на поле чудес, она бродила с товарками по степи, то расставляя, то собирая сейсмоприёмники.
Как оказалось, это была барышня весьма свободных нравов, и все желающие легко могли в этом убедиться.
Кроме того, тщательно ухаживая за своей футуристической причёской, она очень часто, по мнению окружающих, посещала местное помоечное заведение. За что и получила прозвище Банщица.
Очевидно, подобно мадам Бовари, начитавшись бульварных романов и насмотревшись мыльных опер, она полагала, что рядом с настоящей леди всегда должен быть блестящий кавалер, и лучше не один.
Но скрывающий алые паруса пыльный горизонт вынуждал за отсутствием гербовой писать на простой.

Дней через десять начальник партии, видимо оценив за преферансом мои способности в обращении с картами, попросил заняться топографией.
Штатный топограф уезжал на неделю на сессию, и я согласился его подменить, поработав сначала пару дней под его присмотром, чтобы войти в эту тему.
Линию профиля провешили с большим запасом. Теперь нам оставалось только обустраивать пикеты под взрывные скважины через каждые сто метров.
В пионерском отряде на тот момент было три человека: водила нашего авто, пацан лет двадцати из местных, жена отъехавшего топографа, пышущая здоровьем краля, походу моя ровесница, и я, списанный с парохода просоленный вертопрах.
Картина маслом. Жан-Оноре Фрагонар. «Качели».

В один из рабочих дней Уралан отпросился на часок прокатиться в соседний посёлок, обещая вернуться с чумовым арбузом к обеду. Разбросал нас по профилю и укатил.
Бреду по полыни и ковылю мимо барханов с верблюжьими колючками, солнце греет тюбетейку, в вещмешке бутылка воды. Где ты, товарищ Сухов?
Примерно через час - рандеву, не с Саидом, не с Абдуллой и даже не с Джавдетом.

Аппетитная, словно сочный персик из черноморского сада, оптимистка-геодезистка в широкополой шляпе с рюкзачком на плече помахала ручкой и скрылась за ближайшим барханом.
Как истинный джентльмен удачи, выдержал театральную паузу, затянулся табачком и двинул на абордаж.
Взобравшись на гребень, на другой стороне сыпучего холма упёрся взглядом в распростёртую на песке янтарную фигуру, блистающую на солнце. И никаких белых треугольников и прочей геометрии.
Ощутив моё присутствие, она стала извиваться, словно кобра, выгибаться, будто серна, выворачиваться, как мурлыкающая кошка.
Как египетская жрица Кама перед царевичем Рамзесом.
Её попирус завораживал и манил одновременно, вызывая стойкое желание творить и вытворять.

Когда где-то рядом загудел клаксон нашего авто, мы под присмотром замерших по округе, словно изваяния с острова Пасхи, сурков и прочих сусликов, дымили пущенным по кругу Camel.
Смачным арбузом, пришедшимся как нельзя кстати, да ещё со свежим ароматным хлебом, восстановили кислотно-щелочной баланс в труднодоступных местах и запасы тестостерона в местах легкодоступных.

Последующие несколько дней, до возвращения штатного топографа, прошли в строгом соблюдении технического задания и норм рабочего времени на проводимые работы.

Покончить с эротической топографией помог очень кстати заболевший помощник бурильщика, подменить которого я легко согласился. Тяжёлая работа с железом и шанцевым инструментом помогли привести в норму слегка поплывший организм.
Через каждые сто метров профиля на пункте возбуждения сейсмических колебаний бурились двенадцатиметровые скважины, которые затем снаряжались толовыми зарядами.
Взрывая единовременно всю эту кучу тринитротолуола, получали маленькое локальное землетрясение.
Оплата у буровиков была сдельная, при этом пять скважин на пикете бурились почему-то четырьмя буровыми установками, и все работяги вертелись, как черти у сковородки.

Поэтому, когда в один из дней поднялась настоящая песчаная буря и на работу из лагеря не поехали, я после завтрака с удовольствием завалился на кровать побездельничать.
Наверное, нам с Димоном пора была уже сваливать из этих песков куда-нибудь поближе к цивилизации.

Да и мой роман с мадам Бовари подходил к концу.
Любовники её бросили, все деньги она прогуляла, а жить с мужем в деревне считала не комильфо.
Под эти её тоскливые метания по последним страницам романа и задремал.
А мадам, небрежно зацепив мою кофеварку фирмы «Moulinex», принялась смешивать свой чумовой коктейль из кока-колы, мышьяка и бальзама «Конская сила».
Пить я категорически отказался. Тогда она принялась теребить меня за рукав, матерясь при этом на чистейшем русском языке.
Книга упала на пол, я открыл глаза.

У кровати стояла пытающаяся меня разбудить Мальвина.
Моя рука почему-то лежала у неё на бедре, причём под коротенькой шотландской юбочкой.
Пока пытался осмыслить происходящее, она словно примагнитилась.
Береги руку, Сеня!

Увидев, что я уже дошёл до нужной кондиции, Мальвина принялась рассказывать мне о том, что собирает заявки от населения для приезжающей на днях автолавки.
Моя рука её нисколько не смущала.
Более того. Проводя свою заявочную компанию, она неспешно забралась ко мне в кровать, параллельно выполняя необходимые, по её мнению, манипуляции с пуговицами, молниями и застёжками.

Речь ко мне так и не вернулась, хотя теперь уже чего там говорить.
Когда вся эта рекламная акция подошла к концу, Мальвина, не слезая с кровати, всё-таки захотела услышать мои пожелания или заявку.

Само собой, сейчас бы я пожелал стакан кондового советского портвейна, но на спиртные напитки заявки не принимали.
Поэтому предложил на её вкус коробку шоколадных конфет или зефира в шоколаде. Или, как Винни-Пух, и того и другого.
 
Хотя, как писал Ги де Мопассан, «женщины, ласкаемые досыта, ни в чём не нуждаются, ничего не желают, ни о чём не сожалеют ибо сладострастие заменяет им всё, исцеляет от всего, утешает во всём!»

Вечером Вован с Димоном на уазике укатили в соседний посёлок в дом культуры – кино и танцы.
Вернулись довольно рано, с тоскливыми лицами, махнув рукой на все вопросы. Ну не побили, и то хорошо.

На завтра опять обещали актированный по погоде день, и мы с Димоном решили поднять паруса, пока попутный ветер.

За Париж не скажу, а в Бобруйске и Урюпинске нынче такие дивные погоды стоят. И портвейн холодный! ИМХО.

Tweet