1.

— Дяденька чёрт, а вы со мной выпьете? — Генка притащил с кухни полторы бутылки водки, початую банку кильки в томате и два гранёных стакана, разбудить шумом поиска тары Тамару он уже не боялся.

— Выпью. Только сссвоё, — монстр подтянул к себе тело пивницы, задрал её руку, одним движением чудовищной головы выхватил из подмышки большой кусок плоти и с хлюпаньем приник к ране. Через пару минут он оторвался от некогда живого сосуда, — подсставляй ссстакан, пока кровь ещщё тёплая, и в ней сссила.

— Я лучше по старинке водки выпью за помин души, а вы сосите себе на здоровье, — обнаглевший дурень набулькал полный стакан и уже выдохнул было перед употреблением, как тяжёлый удар мохнатой лапы с чёрными звериными когтями сшиб его со стула как муху.

— Ты ззздесссь кто, жжалкий болван? Сесть на стул! Ноги поднять! Пей, сссука! — в зубы Генки упёрся край стакана, больше чем наполовину наполненного кровью. Второй рукой демон зажал ему ноздри и запрокинул голову. Густая алая жидкость полилась в горло, и недоумок молил всех святых, чтобы не подавиться или закашляться.

— Рюрт ойх! Опустить ноги, — чудовище вытерло испачканную кровью лапу-руку об красный бюстгальтер на цыплячьей груди жертвы, — теперь пей сссвой шнапс, ссскотина!

Генка поднял с пола уцелевший пустой стакан и стал собирать обратно в банку разлетевшуюся по ковру кильку — идти за новой банкой или ещё за какой-то закуской на кухню он не рискнул.

— Прекратить! — снова рявкнуло существо, отрывая от трупа руку в плече с усилием не большим, чем если бы это было крылышко цыплёнка-гриль, — ешь! — Тамаркина рука со скрюченными белыми пальцами шлёпнулась Генке на колени. Он открыл вторую бутылку, налил половину стакана, боясь, что прольёт или не полезет, и стал рассматривать оторванную конечность, примеряясь, откуда можно удобнее откусить.

Пусть вас не удивляет такое поведение водителя, с малых лет привыкший бездельничать и уворачиваться от пинков с подзатыльниками за лень и туповатость, он сделал свою психику настолько резиновой, что научился не только оправдывать любые свои косяки, но и даже извлекать из них некоторые ништяки.

Вот и сейчас, покрутив так и сяк выданное угощение и пожаловавшись вполголоса на излишнее оволосение, татуировку в виде гуся или лебедя в короне с подписью БЛБС и круглый шрамик от прививки оспы, Генка вцепился зубами в мышечные волокна, торчащие лохмотьями возле белеющей головки плечевой кости, попутно свинтив с холодного пальца колечко с камушком — не пропадать же добру.

Водка зашла на удивление хорошо и растеклась по организму тёплой волной, отчего Генка оторвался от добычи, налил до краёв и попросил разрешения взять соль, перец и нож. Монстр брезгливо махнул рукой, дозволяя.

2.

Кавалькада из трёх машин объехала пруд, пронеслась по пустой вечерней дороге мимо храма и продуктового супермаркета, свернула направо и остановилась у ворот стардома. Охранник Антон профукал пришествие чудо-богатырей, будучи занят делом не сказочным, а прозаическим — разливал из двухсотлитровой бочки осетинский спирт по пластиковым поллитровкам с последующей целью разбодяжить его и преступно продать обитателям богадельни.

Если вы думаете, что процесс выглядел по-дикарски, то ошибаетесь. Когда-то у внешней стены располагалась большая русская печь: и погреться, и поспать, и приготовить. До Войны здесь были зажопьи выселки без электричества. Места южные, тёплые, солнечные, и сейчас в частном секторе углём и дровами топят. После двух пожаров печь заложили кирпичной стеной, а снаружи вырезали дверной проём с металлическими дверями — для хранения газовых баллонов. Как оказалось, с баллонами ещё веселее и громче. Электрификация сторожки принесла с собой масляный радиатор, и про печную нишу все забыли, кроме двух братьев-охранников, Гоши и Антоши, работавших через смену. Братаны были такими жлобами, что в свои сорок лет так и не женились, а сожительствовали со своей родной сестрой Маргошей, местной санитаркой, чтобы доход не уходил на сторону, и не делить большой дом, оставшийся от родителей.

Раз в два месяца осетины привозили ночью двухсотлитровую бочку фабричного, но неучтённого пищевого спирта «Люкс 96%» за пятьдесят тысяч рублей и засовывали её в гнездо. В пластиковую бочку внедрялся штуцер-саморез, и через стенку сторожки спирт поступал на розлив. В охранке имелся умывальник от центрального водоснабжения, а готовую продукцию складывали в пространстве между потолком и крышей — комар носа не подточит. Из одной бочки получалось около двух тысяч поллитровок, которые разлетались по двести пятьдесят, как горячие пирожки.

Антоша метался по сторожке, распинывая пластиковые бутылки, стараясь загнать их под стол и диван. Получалось не очень, а к звуку звонка добавились тяжёлые удары в дверь и многоэтажные специфические выражения.

— Да иду я, иду! Перестаньте хулиганить, а то полицию вызову, — Антошка открыл замок, отодвинул засов и вылетел на улицу кубарем по ступенькам, — так сильно дёрнул дверь на себя Тимофей.

— И кому же ты полицию собирался вызывать, Аника-воин? Своя своих не познаша? А спиртом что несёт так?

— Конфискат переписывал, пролил с перепугу, дыхнуть могу, я сам ни-ни. Проходите, Олег Павлович, проходи, Тимофей, смена не твоя, но если не задержишься, отмечать не буду. А вот гражданина не знаю, гражданин посторонний, а посещение у нас до двадцать нуль-нуль.

— C дуба рухнул? Это с нами.

— Ниоткуда я не рухал, а такой порядок вы сами завели. Под вашу подпись я конечно пропущу, сделаю одолжение, как имя-фамилие гражданина? — Антоша послюнявил шариковую авторучку на шнурке и занёс её над замызганным журналом посещений.

— Абрахам Ван Хельсинг, — с серьёзным лицом промолвил молчавший до этого старпом.

— Из евреев что ли? — охранник медленно выводил буквы, высунув от усердия язык, измазанный чернилами.

— Из румын. Написал, что ли? Закрывай дверь и окошко зашторь, бери своё вооружение и марш на территорию. Свет не гаси. Рация работает?

— До корпусов вроде добивала утром... Вы идите, я вас догоню, мне тут документы убрать надо...

— Не убегут документы, а вот враги не дремлют, — дед кивнул Тимофею, и тот выставил Антошу из будки, попутно отобрав ключи и заперев двери. Только сейчас охранник заметил висящий за спиной Тимофея карабин и понял, что влип по самые чикараки.

3.

— Генуг! Хватит пить, ты должен ссображать ссвоей головой. Жить хочешшь?

— Кто же не хочет? — Генка выжрал половину бутылки сверх того, что плескалось в нём до встречи с чудовищем, и вновь пришёл в безбашенное настроение.

— Отвечать только: Да или Нет!

— Хочу. То есть, да.

— Нужна твоя помощщь. Ты ессть фарэр? Шоффёр?

— Да. Куда надо ехать?

— Зза ссмертью. Не бойсся, думмпкоф, не за своей.

— Тогда можно. Что делать-то надо?

— Сслушай внимательно. Здессь появилиссь люди, которые мешшают нашшему великому делу, оссобенно один человек. Уберёшшь его — получишшь деньги. Много денег.

— Много — это сколько?

— На такой дом хватит, — монстр обвёл мохнатой лапой пространство вокруг себя.

— Тамаркин дом шесть лимонов стоит с участком вместе. Что за человек? А то как бы не продешевить.

— Сстарик один, из Ленинграда приехал недавно, ссуёт ссвой носс веззде. Осстальные не опассны, напугаешшь их, и они ссами разбегутсся.

— За остальных машину мне ещё. Что я буду с домом без работы делать?

— Ты жадный, это хорошо. Не боишшься, что обману?

— Мы же договор кровью скрепили, — Генка показал на разбросанные останки Тамары и выказал некоторое знакомство с устройством потусторонней бюрократии.

— Это не та кровь. Нужжна твоя, подойди ссюда.

— Ну если только немного и не больно...

Монстр ухватил когтистой лапой наглеца за ухо и раззявил огромную пасть со множеством острых зубов.

— Я тебе голову отгрыззу ссейчасс, ессли будешшь разговаривать без должжного почтения. Понял, дреккигес швайн? — зубы сомкнулись на ярёмной вене Генки, но особой боли он не почувствовал. Через долгую минуту он был отброшен обратно на стул, вместе с которым и завалился на пол, как тряпичная кукла.

— Запомни: найдёшь парссуну или камни сс деньгами — получишшь награду. Даже не думай хитрить, теперь я вссегда буду знать где ты, — чудовище вытерло пасть и облизнулось длинным языком, — у деда дом в конце улицы, через пруд от твоей работы. Узнаешшь по большой ссиней машине под навесом, он чассто на ней ездит. Угонишшь грузовик и сскинешь сстарую ссволочь сс дороги в ущелье или в реку, неважно, один он в машшине будет или нет, вссе должны умереть, проверь.

— Мне бы аванса половину, и с колёсами решить как-то, у меня менты машину санитарную забрали. На ней удобно, не останавливает никто.

— Авансс, дессять процентов, получишь завтра утром у Мариэтты. С машиной тоже она решит. Здессь приберёшь вссё ссейчасс, потом на машине вывезешь и деду подброссишшь на мессте аварии. Из дома ничего не брать, кроме денег, ессли найдёшь. Ну бельё женсское возьми на ссмену, тебе идёт, хугхуху.

— Так Мариэтта из ваших, выходит, из чертей?

— Она помогает. Женщина не может быть Жнецом. Ссегодня ззаночуешь здессь. Kогда всё выполнишь — ссожги дом и грузовик.

— Яволь! — Генка вспомнил слово из какого-то фильма и вытянулся во фрунт, так и оставаясь в красном женском кружевном комплекте белья. — а как я к Мариэтте подойду, от кого?

— Майор Хайнц Грот, дивизионный адъютант первой горнопехотной дивизии, командир девяносто девятого горнопехотного полка.

— Товарищ майор, а война-то того, типа кончилась почти восемьдесят лет назад, ну вдруг вы не в курсе...

— Эта война только начинается. Раус, шлампе!

4.

— Олег, тебе придётся с этим кренделем обойти периметр богадельни снутри, этому дураку дырявое ведро нельзя доверить охранять, сам же видишь, а санитарка твоя Тимофею скорее и правдивее расскажет, без обид.

— Какие обиды? Сам сто раз пожалел, что этот ЧОП не разогнал, поставили козлов капусту охранять. Тимофей, давай на время стволами поменяемся, у тебя на Сайге хоть фонарик есть, а то этот баран говорит, что зарядка у него сломана. Вы только потом расскажите, как наша Рипли пришельца рожала, интересно же. Пошли, Антошка, убью тебя немножко. Не ссы, Капустин, разок, и отпустим, шевели поршнями.

— Тимофей, ты можешь набрать в отделение? — оставшиеся двое, старпом с санитаром, быстрым шагом обходили старый двухэтажный корпус, выявляя слабые места. Фонари им были не нужны, хватало света из окон коридора. — Как там она и где? А то придём с добром, а уйдём с ножкой табурета в темечке. И покажи окна палаты, где ваша Рапунцель томится, — моряк присел на лавочку под кустом пузыреплодника и закурил трубочку, вынашивая очередной план.

— В виповской она забаррикадировалась, вон те три окна, где свет горит. Говорят, что пьяная в дрова: бузит, рыдает и требует священника для изгнания дьявола.

— Ну, хоть не прессу с телевидением. Пошли к окнам.

— Так они с решётками по всему первому этажу, чем ломать будем? У сторожки щит пожарный, пойду принесу что-нибудь.

— Отставить! Вот что у вас, молодых, за привычки, — сразу ломать-стрелять? Форточка же открыта, руками за решётку ухватишься, ногами на отлив цоколя встанешь и разговаривай себе. Девчонка напугана жутко и пьяна, не вздумай её ругать. Наоборот, скажи, что мы знаем Ланца и знаем, что делать, но нам очень нужна её помощь. Никто кроме нас двоих пока не зайдёт, а директор в курсе и не ругается совсем. Пусть свет погасит, ночник только оставит и дверь откроет. У вас же хорошие с ней отношения?

— Хорошие, она с Наташкой нашей сидела, когда та заболела, а мы с женой на работе были.

— Ну так лезь давай, хватит лясы точить.



— Мне кажется, я его всё-таки смогла убить, — Екатерина Ивановна отхлебнула из очередной, уже четвёртой по счёту бутылки и закурила, отодвинув от себя тарелку со вкусностями из халюжной, — нет уж, спасибо, как подумаю, что он опять внутри меня чавкать и визжать...

— И как тебе это удалось? — старпом, сидевший на стуле рядом с кроватью, машинально вертел в руках замысловатый ключ, который санитарка нашла вчера в вещах Красавчика и забыла ему отдать, засунув в кармашек рабочего халатика.

— Народное средство, — пребывающая на сносях от непонятно откуда взявшегося шестипалого немца опять приложилась к бутылке. — Я сначала растерялась, всё так быстро произошло и он говорит так... как гипнотизёр, сама хотела сына выносить, Генриха этого, тьфу. Потом вспомнила, Ланц этот ваш просил не пить, чтобы не повредить гадёнышу внедрённому. Вот я и спасаю нашу планету, ик. На удивление, Катя была и не так уж пьяна, наверно способности очищения организма касались не только кожных покровов.

— Прости, Лилу Даллас, что сразу не признали. Тимофей, фонендоскоп в вашей богадельне есть?

— У медсестры должен быть. Может, её сразу целиком пригласим? Она и давление измерит...

— Тут скорее манометр для шин нужен. Захвати-ка лучше клизму побольше, вазелин и ёмкость, куда роды принимать будем.

— Понял, сейчас сделаем. Аквариум из холла подойдёт? В нём всё равно рыбок никогда не было, а жена мне рассказывала, что некоторые женщины дома в воду рожают. Что вы ржёте-то? Я же прикинул, у Катьки попа маленькая, должна поместиться.

Тут, сохранявшие спокойный и серьёзный (чтобы не волновать потенциальную роженицу) вид, старпом и давно уже вернувшийся с обхода директор покатились со смеху, а сама Катька повалилась на кровать, согнувшись пополам и дрыгая ногами.

— Перестаньте меня смешить, гады! Вам бы только поиздеваться над младшим персоналом. Ойй, кажется уже началось, дайте ж посуду хоть какую, скорее же!

Всё ещё обиженный Тимофей протиснулся было под кровать за уткой, но его опередил подсуетившийся директор, схвативший с парадно-почётной полки стоящий рядом с портретом сами знаете кого, кубок размером с двухведерный самовар, сияющий бок которого украшала внушительная табличка с надписью: «Любимой отчизне от князя Ахеджакова, Тель-Авив». Знал бы гордый бжедугский князь, каким образом будет периодически использоваться дарёный им стардому сосуд — многожды задумался о популяризации своего микроспонсорства.

— Да выйдите же все! — санитарка из последних сил сдерживалась, примеряясь ко всем укромным углам палаты, держа в одной руке кубок со снятой крышкой, а второй расстёгивая благоразумно надетый памперс.

— Извини, но дело серьёзное. Или ты сама всё придумала по пьяному делу?

— Ничего я не придумала, дяденька Игнат, — дрожащим от боли и страха голосом проныла в ответ Катька.

— Тогда хорош метаться, от тебя уже в глазах рябит, — Тимофей загнал коллегу к раковине между двух кроватей, усадил на импровизированный горшок, почесал затылок и повернул всю композицию так, чтобы Рыжая расположилась лицом к стоящим у дверей мужчинам, — так и сиди, рептилоидша хренова, будешь комментировать процесс. И не затягивай окот или как там это у вас называется, у нас семьи дома ждут. Давай, шайбу-шайбу!

— Можно подумать, что мне нравится с этой фигнёй внутри ходить, то есть, сидеть, и чтобы три взрослых посторонних мужика с оружием мне в попу глядели?

— Не ной, сама немчика нагуляла. Держи своё детское питание, угости Генриха — что русскому хорошо, то немцу смерть.

В этот момент погас и тут же опять зажёгся свет, а ещё через несколько секунд хмыкнул и снова забормотал холодильник вип-палаты.

— На пол всем! — старпом толкнул напарников и локтём врезал по выключателю, — тихо, парни. Олег, автомат к бою, фонарь не включай пока. Твои окна. Тимофей, Катю закрой с зажигалкой масковской, только по сторонам не поливай, нас поджаришь. Я дверь держу, — послышалось характерное клацанье переломленных и заряжаемых стволов обреза.

— Дядя Игнат, у нас тут электричество часто вырубается, может вы и зря переполошились? — зашептала из своего убежища Рыжая.

— Хорошо, если зря. Олег, ты где этого придурка Антошу запер?

— В техотсеке. Здесь, в корпусе, вы же сказали его в будку не пускать обратно.

— Пока всё верно. Мобильник забрал у него?

— Cказал, что на рабочем месте остался, мы же его сами взашей из сторожки выгнали.

— Не проверил, значит. Моя вина, не переживай, нам от этого даже плюс вышел.

— Интереcно, какой? Что говнюк в подсобке электрические автоматы тыцкает, а мы по полу вокруг Рыжей ползаем?

— Вовсе нет. Сам посуди, если бы Ланц собственной персоной сейчас уже здесь был, он стал бы нам маячить, когда можно главный автомат вырубить и спокойно идти даже в темноте за своим выблядком и Катюшей? Он же не Байден, чтобы в штаны не снявши их, прудонить, а генерал Эдельвейса. Антошу здесь не любят, как я понял, вот он и не знает, что- куда нажимать, это раз, и его кто-то инструктирует из оставшихся кадров. Олег, ты у меня дома кого сказал вызвать? Главврача? Эту брюнетку с каменным лицом? Я её помню по Пасхе.

— Она и есть, сука, теперь я понимаю, как у неё половина седой головы обратно потемнела, и шрам от левой брови до подбородка, от ножа сынка-наркомана, пропал. И вообще, я всё, как мне кажется... Было очень больно, но я терпела, теперь уже вам карты в руки. Кстати, тут в шкафу свечи есть, горят которые, а я спать, сами разбирайтесь. — Катька сгребла на пол матрас вместе с постельным и пробралась под кроватями в дальний от окна и двери угол, попутно заворачиваясь в большой по размеру памперс.

— У нас минут пять есть, — лепите куклу на кровати, подальше от неё и чтоб лица не было видно, ты куда пополз?

— Напротив в палате бабка лежит, артистка известная бывшая, у неё парик рыжий, блюдёт себя.

— Марш быстро! — вслед за Тимофеем коридор осмотрели стволы лупары. Всё было тихо, и санитар по-регбийному влетел обратно в виповку, держа в руке искомый трофей.

Чучело санитарки быстро скрутили из простыней, а голову изготовили из утки, не из птицы, само собой, и расположили на средней кровати, чтобы линии огня не пересекались. Огарки свечей зажгли на тумбочках прямо у окон, так они мешали рассмотреть палату через стекло.

— Застыли все! — Игнат Фёдорович встал с обрезом наизготовку, — что это за звуки?

— У раковины вроде, где Катька гнездовалась. Посмотреть? — Олег Павлович, залёгший с Сайгой ближе всех, достал ещё один оплавленный остаток свечи и зажёг его.

— Посмотри. Тимофей, дай мне пока брызгалку огнемётную, ползи к Олегу, свинти фонарь со ствола и посмотрите, что там телепается, ему одному несподручно разворачиваться.

— Матка боска ченстоховска, это же вроде крыса в кастрюле княжеской!

— Где ты крысу с шестью лапами и тремя глазами видел? И башка у неё круглая... Оймля, она... оно... шевелится, слышь, Фёдорович?

— Тише вы! Катю разбудите. Тащите на середину комнаты и готовьтесь на телефоны заснять. Посвети-ка фонарём... твою мать... вот это Генрих, господи Иисусе...

На дне кубка, царапая его стенки длинными пальцами с чёрными когтями, ползало отвратительное существо, действительно размером со среднюю крысу, но на этом сходство с грызуном заканчивалось. На непропорционально большой круглой голове с тремя красными, как вишни глазами, по бокам торчали небольшие человеческие уши с заострённым верхом и большими мочками. Рот мерзкой твари открывался от уха до уха, как у кукольного Буратино, поблёскивая в свете фонаря нестройным рядом кривых острых зубов.

— Сфоткал, Олег? Тимофей, переверни эту срань господню на спину. Куда ты руками?

— Чмяк! — тварь неожиданно подпрыгнула на шести своих корявых лапах, и только профессиональная реакция бывшего бойца спасла от неминуемого укуса.

— Поторопись, Олег! — старпом стволами обреза перевернул существо и с силой прижал его ко дну изрядно пошкрябанного когтями и зубами кубка.

— Зырь, Палыч, хлебало овечье, а муде человечье, тьфу!

— В папашку корнем генеральским вышел, в Хуберта, помнишь, что Катя рассказывала?

— Кончай его, адмирал! Смотреть уже тошно на гадость эту. Как только Рыжая всё вынесла?

— Есть женщины в русских селеньях. У меня картечь девять миллиметров на усиленном магнумовском патроне, ведро это вместе с крысой разнесёт к едрене фене, и палату вместе с нами. Тебе огнемёт на что даден? По счёту " три" я ружбайку вынимаю, а ты жарь. Морды только уберите подальше, а то загар будет похлеще, чем в солярии, и подачу на середину выставь.

— Раз! Два! Три!!!

***

Майор Хайнц Грот:

Tweet