— А дело бывало, — коза поудобнее устроилась в качалке и раскурила трубку, — и я с бараном гуляла... Э-э, к-хм, пожалуй, об этом в другой раз расскажу.

— Нет, давай сейчас! — запрыгали вокруг козлята, — такую сказку ты нам еще не рассказывала!

— Такую сказку я никому не рассказывала, — коза мечтательно закатила глаза.

Самый маленький козленок, Валентин, вперил в нее свои внимательные грустные глазки:

— А мама говорит, что у баранов одни ворота на уме.

«Дура твоя мама» — хотела парировать старая коза, но вслух проблеяла:

— Это был необычный баран, ну просто вылитый козел. Сначала такой обходительный, а потом бороду в кусты. Но сейчас не об этом. Есть у меня история получше. Случилось это под самый Новый Год, когда я была молодая и глупая (да-да, было и такое).

Коза налила себе браги из бочонка и начала рассказ.

***

Они стояли на опушке и смотрели, как лучи полуденного солнца разбиваются на миллионы искр, пляшущих на снежной равнине поля.

Скоро Новый Год, и никогда еще коза не была такой счастливой. Он стоял рядом, такой кучерявый и такой надежный. Не то, что все ее бывшие. У него был приятный блеющий баритон и маленькие красивые глазки. Когда он прижимался к ней, коза таяла, и приятная истома разливалась по телу. Подкашивались ноги, и ощущение невесомости бытия накрывало ее с головой, даря безмерное счастье, сравнимое с тем, когда бежишь по некошеному лугу, и высокие травинки щекочут тебе вымя.

Ей так хотелось, чтоб этот миг длился вечно, но желания коз мало кого интересуют.

— Я устал, — сказал баран.

— Пойми, дело не в тебе, — добавил он.

— Но так будет лучше для всех, — продолжил баран.

— Нам надо расстаться, — закончил он.

Кто эти все, которым станет лучше, если они расстанутся, коза не знала. Баран старательно отводил взгляд, щурился, потому что смотреть в таком случае приходилось на солнце, и на всякий случай отстранился.

Коза была молодой, и мало что знала о гордости, поэтому собиралась плюхнуться в снег и умолять барана остаться, но ее репутацию спасла, как водится, случайность.

— Агриппина! Лукреций! А ну домой, проказники!

Старик хозяин размахивал кочергой для убедительности. Баран вприпрыжку помчался к распахнутым воротам. Коза плелась следом, раздавленная и угнетенная, сгусток черных мыслей в этом белом сверкающем царстве зимы.

***

Он поежился от налетевшего ветра и посмотрел на луну. Было в ней что-то притягательное, заставляющее снова и снова поднимать взор наверх с тоской и надеждой. Именно там, в бескрайних лунных пустынях резвятся многие поколения родичей, оставивших этот мир. Там наверняка его мать и отец, смотрят на своего сына. Гордятся? Наверное.

Мать он помнил смутно, ее не стало, когда он был совсем мальцом, а отца не знал вовсе. Его воспитывал дядька, матерый и крупный.

— Волка ноги кормят, — важно декларировал тот, — а тебя, жирная свинья, ничто не прокормит.

Он не обижался по двум причинам. Во-первых, он действительно был очень жирным, а во-вторых, был уверен, что в ногах правды нет. Но сейчас именно ноги были залогом успеха. Через дыру в заборе он пробрался на скотный двор, вдоль стены сарая до маленькой покосившейся двери хлева.

Прислушался. Тихо. Спят, скоты. Навалился на дверь — дед никогда ее не запирал — и та со скрипом отворилась. Замер, ожидая, что такой шум непременно кого-нибудь разбудит, но в этот раз обошлось. Воняло внутри будь здоров, но вони он не боялся, скорее наоборот, чувствовал себя, как дома. Вот дрыхнет лошадь, дальше коровы, овцы и большой черный баран, на другой стороне козы, и вроде, осел. Вся птица в конце. Куры, утки, ага, вот. Крупная индюшка, такая мягкая и сочная.

Подкравшись поближе, насколько это было возможно (тут надо сказать, что крался он второй раз в жизни), бросился на индюшку, схватил ее и устремился к ветхой двери, через которую старик водил птицу на выгул. Деревянная щеколда не выдержала напора огромной туши, а в хлеву за спиной стало весьма оживленно — кудахтанье, визг, храп, ржанье.

— Какого хера? — успела произнести удивленная индюшка.

***

— Чертовы волки! — причитал наутро дед, пока чинил «птичью» дверь хлева, — было бы ружье — всех бы перестрелял.

Он точно так же говорил про почтальона и участкового, но ружья у деда не было и трагедии удалось избежать.

Дед примостил новую металлическую щеколду, заново прибил петли, успев пройтись молотком по пальцам, выругался довольно грязно и пошел в дом.

Животные, до этого притихшие, начали горланить, кто во что горазд. Конь Валера критически осмотрел отремонтированную дверь и сказал, что для волка она не помеха. Осел всем рассказывал, что волков он не любит, а морковку очень даже. Куры наперебой кудахтали друг другу непонятно что, а в конце сошлись, что индюшка все равно была слишком важная и заносчивая, и, в общем-то, ей досталось поделом. Несколько раз в кудахтанье даже проскочило отчетливое «мразь». Баран, обычно весь такой обворожительный и загадочный, сегодня среди овец был равным, таким же напуганным и подозрительным.

И только коза предпочла взволнованному трепу с товарками задумчивое одиночество у маленького окошка. Сквозь мутное стекло небо было не таким уж голубым, а солнце — слепящим.

***

Савелий не был типичным ослом. Не потому, что был весь в пятнах и с длинной шеей, или злым с косматой гривой и хвостом-кисточкой. Нет, он просто не был упрямым, не спорил и не стоял на своем. Окружающие называли его ведомым, сам же он говорил — гибкий.

— И все же, Савелий, я бы на вашем месте не спала так крепко, — изрекла Криштиана. Голос у нее был заунывный и какой-то мычащий. Даром, что корова, — Меня-то волки вряд ли ухватят, а вот кого поменьше, типа тебя, легко.

— Угу, — согласился Савелий. С коровой спорить — себя не уважать.

— Уж насколько Владимир Вольфович был большим поросенком, к году как хряк-трехлетка весил, так и то сожрали.

— Угу, — Савелий решил не менять тактику. Волки и вправду распоясались совсем. Поросенка сожрали четыре дня тому назад, даже костей не осталось, а ночью матерый волчара индюшку утащил.

— А вчера, вчера-то, — запричитала Криштиана, — прямо на моих глазах ее растерзали, бедняжку.

Савелий хотел уточнить, что никого не растерзали, по крайней мере, в хлеву. Утащили, это да, но ни капли крови не было. Все в один голос пели про огромного волка, но сбивчиво, и Савелий сделал вывод, что это могла быть и лиса. А что огромного зверя видели, так спросонья и хомяк — медведь. А вслух произнес:

— Угу.

— И все же на вашем месте, Савелий, я бы более чутко спала, а то мало ли...

Диалог начинал развиваться по спирали, и осел поспешил откланяться. Преимущество осла перед тем же конем Валерой заключалось в отсутствии привязи. Он мог ходить, где хочет, ибо не был проблемным и всегда самостоятельно возвращался в хлев. Он долго работал на репутацию и теперь пожинал плоды взаимности.

Савелий обошел дом, двигаясь по ежедневному зимнему маршруту — за ворота не совался. У крыльца беседовали Агриппина и Чубайс, большой хозяйский пес, рыжий с головы до пят, наглый, но добрый. Позапрошлым летом именно Агриппина притащила маленького облезлого щенка во двор и сунула играющим хозяйским внукам. Тем оборвыш приглянулся, и они упросили деда оставить милого песика. За полтора года тот вымахал в гавкающее подобие лошади, но добра Агриппине не забыл, выступая негласным гарантом ее безопасности. Да и просто поболтать они любили.

— Ну все, теперь его очередь, — негромко произнес Чубайс, но так как тихо гавкать он не умел, Савелий хорошо расслышал это.

— Прекрасно, — улыбнулась коза, — а это точно?

— Хозяин так и сказал.

Савелий хорошо знал, что хозяин слов на ветер не бросал, и если сказал, что он следующий, то так тому и быть. Осталось понять только, кто этот он, и куда он следующий.

Агриппина первой заметила осла и первой же переменила тему:

— А вот интересно, придет ли к хозяину на Новый Год Панас?

Даже такой осел, как Савелий, знал, что Панас, местный выпивоха, подрабатывающий по хозяйству при церквушке, обязательно придет колядовать. Он колядовал на Новый Год, на Рождество, на Пасху, в день Конституции, восьмого марта и двадцать третьего февраля.

Пока он думал про Панаса, совершенно забыл, о чем разговаривали Агриппина с Чубайсом и о чем он размышлял до этого. Попенял на короткую ослиную память и двинулся дальше.

***

Лукреций пребывал в чудесном расположении духа, как и подобает самому видному барану во всем скотном дворе. Больше того, единственному барану, раз уж на то пошло. И ничто не сможет испортить ему настроение, даже Агриппина со своим «ты будешь со мной навсегда?»

В конце концов, должна же она понимать, что у барана с козой нет будущего. Он не виноват, что родился самцом, а все самцы полигамны. Не виноват и в том, что все овцы в хлеву глупые и неинтересные, а он, такой возвышенный, хочет чего-то большего, например, козу.

Ну, теперь-то уже не хочет. Прошло. В первые дни после расставания он явно чувствовал на себе укоризненные взгляды Агриппины, но затем перестал обращать на них внимание.

Они ведь совершенно разные. Ну абсолютно. Как грациозно он прыгает, отталкиваясь задними ногами и выставляя вперед рога, и как приземленно это делает коза, отталкиваясь всеми четырьмя. Просто курам на смех.

Ну ничего, глупышка, погрустит и забудет.

Лукреций оглядел двор, и взгляд его остановился на Криштиане. Вот это фигурка, пышная, а вымя размером с его голову. Таких форм у него еще не было, и Лукреций определился, с кем он будет встречать Новый Год. Осталось только выбрать первую фразу, что для мастера знакомств не составит труда. Особенно, с учетом того, что быка дед не держал, а коровам тоже хочется любви и ласки.

— Лукреций, пойдем-ка со мной.

Крепкая рука взяла его за рога. Дед. Легок на помине. Что ж, можно и сходить, а потом сразу к Криштиане.

***

— Коляда-а, коляда-а-а, дед, неси пузырь сюда-а-а! — Панас стоял за калиткой, которую дед предусмотрительно закрыл.

До полуночи оставалось несколько часов, и животные вели оживленные светские беседы в предвкушении праздника. Для кого-то этот Новый Год — первый в жизни, а кто-то с важным видом рассказывал, как они с дедом встречали прошлый или даже позапрошлый.

Савелий был погружен в думы. Праздник он, конечно, любил, но эта тонкая магия, аромат волшебства были ему недоступны. Подарков он не ждал, да и глупо на них рассчитывать ослу, которому никогда в жизни ничего не дарили.

В соседнем вольере шептались овцы. Баран Лукреций, этот напыщенный гоголь, не вернулся вечером в хлев. Пошли разговоры, что его сожрали волки, наглые, огромные, заявились прямо во двор и утащили первого, кто попался.

«Ну все, теперь его очередь, — вспомнились Савелию слова Чубайса, — хозяин так сказал».

На мгновение в ослином мозгу промелькнула мысль, безумная и мрачная — старик-хозяин заодно с волками, и в этом ему помогают Чубайс и Агриппина. А это значит, что зловещее определение «следующий» в один прекрасный день будет применено к нему. Старый, жесткий, невкусный осел, которому просто не повезло оказаться «следующим».

Праздничное настроение улетучилось, и он по-новому посмотрел за злодейку-козу. Вернее, хотел посмотреть, потому что Агриппины в хлеву не оказалось.

История становилась совсем запутанной. Савелий должен был все проанализировать, но с этим у осла была беда, и он решил для начала просто выйти на воздух. До него долетели обрывки диалога овец.

— Это она во всем виновата!

— Соблазнила нашего Лукашу...

— И погубила!..

— Бессовестная!

— Девоньки, — нарушила личное овечье пространство Криштиана, — вы зря на нее наговариваете. Только подумайте, как романтично и трагично одновременно. Они поняли, что не смогут быть вместе — весь мир против козы и барана — и ушли в лес, положить несчастную любовь на алтарь волчьих желудков.

Только тут овцы заметили, что Агриппины нет.

Версию Криштианы тоже следовало взять во внимание. Осел в задумчивости повертел головой, понимая, что забывает суть предыдущих размышлений. Это было чертовски плохо, но на то он и осел. Захотелось морковку, большую и сочную, чтоб хрустела на зубах.

Скоро в далеком далеке начнут бить куранты, и люди, отплевываясь от неудач прошедшего года, не оправдавшего ожиданий, будут мечтать о море счастья в наступающем, таком особенном и непохожем на все предыдущие.

Неожиданно дверь распахнулась, и снежный вихрь ворвался в хлев предвестником чуда. Вслед за беснующимися снежинками вошла процессия — маленькая круглая Снегурочка верхом на массивном Дедушке Морозе, а впереди гарцевал олень. Нельзя сказать, что Снегурочка была некрасивой, скорее своеобразной — кокошник размером с саму внучку был единственным элементом наряда. Такая Снегурочка вряд ли выиграет конкурс красоты, но теплоту во взгляде индюка нельзя было сравнить ни с чем — влюбленное сердце не обманешь. Дед Мороз удовлетворенно хрюкнул, довольный произведенным эффектом.

— Батюшки... Живые...

— Владимир Вольфович, невредимый...

— Да как же такое возможно-то?!

Шепот перерос в гвалт, животные наперебой принялись обнимать и поздравлять чудесно спасенных, и только олень скромно отошел в сторону, спокойный и умиротворенный, будто хорошо сделал свою работу, не нуждаясь в другой похвале.

Савелий был опытным ослом, и его такой маскарад не провел. Оленей с прямыми рогами не бывает.

— Агриппина, — тихо спросил он у оленя, — как?!

Поднял вверх брови, чтоб выразить всю степень своего изумления.

— Я его сожрала, — спокойно ответил олень Агриппина.

— В... волка?.. — Уточнил осел.

— Ага, — все та же невозмутимость, — мой хлев — моя семья. А за семью я порву любого.

Этого оказалось достаточно для того, чтобы за Агриппиной закрепилось прозвище Донна. Особо впечатлительные называли ее не иначе, как пожирательница волков.

Полночь вступала в свои права, таща на горбу Новый Год. В доме изумленные внуки восторженно вытаращились на запеченную баранью ногу, которую бабка вытащила из печи, а дед, заразившийся оптимизмом президента, налегал на самое вкусное блюдо в мире — шикарные бараньи ребрышки.

***

Козлята разом выдохнули. Сказка превзошла их ожидания.

— А волк? — спросил Валентин, — ты и вправду его съела?

В глазах козлят читался неподдельный восторг.

— Да не было никакого волка, — коза зачерпнула браги алюминиевой кружкой, — а дело было так. Когда меня бросил подлый баран, Чубайс в утешение предложил намять ему бока. Я согласилась было, но тут он рассказал, что дед на Новый Год собрался заколоть поросенка, и в моем мозгу родился новый план. Если поросенка загрызут волки, то дед будет вынужден найти ему замену на новогоднем столе. Так мы инициировали его пропажу. Чубайс постоянно вертелся под ногами у деда, и выяснил, что внуки выпросили запеченную индейку. Пришлось убрать и ее, а волка прекрасно сыграл хрюн Владимир, даром что Вольфович. Пришлось им пожить пару дней у Агафьи в сарае — она туда всю зиму носа не сует. И тогда уже деду захотелось баранины. А я к тому времени готова была половину живности «волкам скормить», вопрос принципа. А потом чудесное спасение. Овцы, дуры, до сих пор уверены, что я волка сожрала.

— А мама говорит, — не унимался Валентин, — что вы — прожженная сука.

«Права твоя мама» — подумала коза, а вслух сказала:

— Права твоя мама. А еще я — добрая.

— Добрее козы я не видел, — согласился Владимир Вольфович, грузный умудренный опытом хряк. Куры спорили у насеста, чье яйцо более правильной формы.

Коза вспомнила идеальные яйца Лукреция, но тут же прогнала эти мысли прочь.

Жизнь продолжалась.

Tweet