Сразу скажу, что в первом предложении моего повествования не будет ни одного матерного слова, цветастой метафоры или идиотской шутки, в нем вообще ничего не будет... Только пустота, обрамленная буквами. Как видите, я не напиздел ни грамма. Потому что человек я честный и порядочный, даже иногда до изжоги. Букетом моих добродетелей можно отхлестать по ментальным щям любого подлеца или душегуба, и ему станет тошно от своего паскудства. Сблюет он себе за пазуху от самоомерзения и презрения к собственной личности. «Почему же сразу за пазуху?» – спросите вы. Из зарождающейся в его гнусном нутре личинке деликатности, конечно. «Так что же, если ты никогда в биде не срал, или, скажем, тайно на концерт Вячеслава Малежика не ходил, так можешь тут выкомаривать?» – опять же спросите вы. Господь с вами! Я отнюдь не хотел возвыситься над читателем с бурыми пятнами на фаянсе биографии и, упаси боже, с Малежиком в сердце. А тому, кто свой кал в биде к Малежику носил, я бы и вовсе медаль дал за вклад в отечественное искусство. Но хотелось бы в самом начале расставить точки над ху из ху, как говорят японцы, и всей этой чапаево-пелевенской хероборой задать некий вектор ожидания. Подготовить, так сказать, к употреблению букв из абортивного материала моей головы, преимущественно беременной пустотой. Как видите, экспозиция такова: ничего нет, а в центре этой хуйни я – честный, порядочный и в шляпе.

   «Ишак ты, блядь, порядочный», – сказал бы хатха-йог Валера, если бы знал где меня найти. Шляпу бы отобрал и разобрал весь мой психоэнергетический центр тонкого тела на тантрическое говно и пыльцу малинового лотоса. Но обо всем по порядку...

   ...День рыбака на черноморском берегу плавно переходил во всенародную ночь алконавта. Под судорожный онанизм невесть откуда взявшейся светомузыки хозяева куреней и их гости отплясывали на песке хаванагиву. Народу было непривычно много. Пили везде: на перевернутых лодках, на подстилках, на топчанах и просто воткнувшись жопами в песок.

   На троих у нас было четыре бутылки виски «Белая лошадь», бочонок пива, шашлык из ноги и одна собака. Жестяной бочонок корявый Андрюша сразу по выходу из такси уронил на асфальт. Пиво с грохотом покатилось под горку, и больше мы его не видели. Бочку мы, конечно, нашли, но как ни крутили ебучий краник, кроме пены и шипения из него толком ничего не выходило. Из трехэтажной курени, принадлежавшей нашему деловому, но криворукому другу, мы вынесли стол со стульями поближе к воде, разожгли мангал и тоже принялись выпивать и вспоминать уходящую молодость, закусывая мочегонной пеной.

   Мы выпили первую бутылку. Я зашел в море освежиться, где с облегчением помочился, а когда вышел, Рома уже начал кусаться. Была у него такая идиотская привычка: спорить о совершеннейшей чепухе, а потом внезапно кусать оппонента, как лошадь. Когда я уходил, он доказывал Андрюше, что купил свои джинсы для ног, а не для красоты. Наш бизнесмен потерял бдительность, и Рома тяпнул его за неосторожно выпяченное ухо. Я в шутку стукнул Рому по печени, а его ротвейлер без всякого юмору прыгнул мне на спину и сделал кусь. Под парами вискаря рана на затылке казалась царапиной. Откуда-то материализовалась аптечка. Мне перевязали голову, и я весь в бинтах, как Щорс, героически заборол с друзьями еще один пузырь.

   …Я проснулся на втором этаже от дикого желания мочеиспуститься. Пошарил в поисках ключей от туалета – не нашел. В море идти было лень. Я заглянул в соседский курень, отделенный от нашего мелкой решеткой. За ней в свете луны стояла небольшая деревянная кадушка с водой, расписанная непонятными закорючками. Я просунул хуй в ячейку и с облегчением помочился. После чего вдохнул свежего воздуха и заснул, опустошенный и счастливый.

   Счастье, как всегда, оказалось изменчивой шалапендрой. Среди ночи меня разбудил омерзительно-радостный Андрюша:
   – Вставай! Там на берегу сейчас настоящий алтайский шаман из племени самоедов проводит тренинг и кам...камлаяние какое-то. Его мой одноклассник Валера Калдобин привез. Он недавно и очень удачно ебанулся – в йогу ударился. Приглашает с ними затусить нашару, – куда бы мы ни поехали Андрюша везде искал шару. И находил ведь, хуила пронырливый...

   Мы поплелись на берег. Возле большого костра на карематах сидело пятеро йогов и две йожицы. Они, не обращая внимания на нашу троицу, внимали играющему на варгане и приплясывающему шаману. Это был средних лет узкоглазый мужичок в футболке, шортах и странной шляпе, сделанной из орлиных перьев и каких-то разноцветных висюлек. Когда мы уселись, он перестал играть, взял веник из трав и бубен размером с канализационный люк. Периодически погружая веник в огонь, шаман махал им над сидящими и гулко ебашил в бубен. При этом двигался он неестественно плавно, как летающая тарелка. Несмотря на незатейливость обряда, казалось, каждый удар приходится по тамтаму моей грудины и отдается по всему телу вибрациями. Это продолжалось не меньше часа. Наконец, ебашилово с танцами сменилось тишиной, и чаша с какой-то жижей пошла по кругу. Я, терзаемый сушняком, выпил горький, пахнущий воробьиным пометом отвар и только потом спросил, что это.

   – Это древняя шаманская настойка, – зашептал сидевший рядом двухметровый Валера. – Сварена на чистейшей байкальской воде. Он привез ее с собой вот в этом ведерке, – Валера показал на расписанную емкость, в которую я давеча нассал. – Вода настоялась на местном воздухе, впитала нашу энергию, наполнилась флюидами моря. После этой практики вы встретитесь с духами, и сможете явить миру себя истинного и светлого.

   Я хотел было заблевать им весь костер, но сдержался. Меня охватило приятное волнение. Голова прояснилась, появилось острое желание высказаться. Казалось, я познал суть вещей, и теперь нужно срочно этим поделиться. Валерчик продолжал втирать мне про свои бодхисатвы и сансары и даже агитировал заняться йогой. Я внимательно слушал его буддийские выкладки на уровне яндекс-дзена, типа «О чем молчат Упанишады: воронежский йог перекачал миллионы в офшоры через рубиновую чакру», а потом вежливо послал нахуй. Причем, я хотел сказать «все это очень интересно», но почему-то сказал: «Мне твой попсовый буддизм в лингам не тарахтел».

   Если б человек при мне с блеском опроверг гравитацию или там хотя бы какую-нибудь лемму Пуанкаре про многочлены, я бы еще, может, и не послал. Но на такое мозгов у него не хватило. А я тупых страшно не люблю. Хватило только на то, чтобы собрать доверчивых йожиков на пляже и продать им алтайского шамана по цене тура в Якутию. Ну, еще сварить на костре мою ссаку и меня же ей угостить. 

   Тем временем все вокруг заговорили очень увлеченно. Я прислушался к разговору Андрюши с усачом в круглых очечках, на лице которого блуждала улыбка с оттенком восторженно-дикой ебанины, и немного замерз. 
   – Нам, фантастам, приходится не сладко, – вещал мой кореш, писавший еще в школе рассказы про эротические приключения Незнайки в космосе. – Воображение работает на износ. Это очень вредно, могут быть осложнения. Я этого никому не говорил, но у меня, например, диагностировали ложный онанизм.
   – Это как?
   – Когда дрочишь воображаемыми предметами, которых нет в природе. После этого ты уже не можешь ебать землян, у тебя стоит только на вагинообразную марсианскую землянику. Или на голую пережопь.
   – А что это?
   – Не знаю. Но представить не трудно…

   Усач зацепился воображением за гвоздь с невиданной пережопью и завис. Я же переключился на сидевшую рядом диетическую даму, состоящую из одних мослов и огромного пиздливого рта. Рома просто спросил, как ее зовут, и тут понеслось нахуй…
   – Светлана Ротан, – затарахтела она. – Я режиссер-постановщик спектакля «Свора интеллигентов». Приходите к нам на премьеру в театр, все будет по-настоящему. И вешалка в третьем акте стрельнет в зрительный зал, и шляпу в гардеробе украдут, и пьяные актеры будут изысканно блевать на манишку...

   «Пиздец, Светочка, у тебя родители, – подумал я. – Они расщелину твою на лице видели, когда рожали? Нельзя было сразу в роддоме фамилию сменить? Это ведь старый прикол был, когда в семье скелетов родился мальчик, а его назвали Костян. Намучился ведь в школе пацаненок». Потом мой взгляд упал на аномально короткий, будто обрубленный ноготь на ее большом пальце. Почему-то я всегда думал, что женщины с такими грабками коварны, как моль, и время от времени продают душу сатане. Или ставят на ночь клизмы с ромашкой и этим пальцем затыкают выходное отверстие. А я этого страшно не люблю.

   – Роман Виктюк, – сходу подхватил театральную тему Рома. Он когда-то работал осветителем в ТЮЗе и шарил во всех этих Мельпоменах. Странно было то, что Рома, этот скромняга с патологическим прямодушием в анамнезе, никогда не был замечен в куртуазном пиздеже, а тут на него что-то нашло:
   – Ставлю сейчас спектакль «Рогатка Саломеи». Эдакий, знаете ли, ноктюрн с элементами сентиментального порно.
   – Да? И какая фабула?
   – Любовнику главной героини порывом ветра отрывает хуй. И она страдает от фантомных оргазмов. Ей кажется, что оторванный елдачок прилетает к ней по ночам, стучит в окно, робко заглядывает в комнату, смущенно краснеет... Потом делает свое дело и, вытершись о занавеску, улетает. Как вам?
   – Мейнстримненько... Но мне кажется, вы – идиот.

   «Как это, – думаю, – она Ромчика так сходу раскусила? Он, конечно, всегда говорил, что думал и потому слыл пареньком не особо умным. А тут вроде обставился красиво – и нате… Дьявольщина какая-то!». 
   Раскушенный тут же поспешил сменить тему:
   – Не отрицаю... Как у вас вообще дела, Светлана?
   – Плохо! – буркнула она. – У меня уже месяц не было секса. А сегодня я прыгала в водную мандалу и ударилась коленом. Если человек случится, смогу принять его только в позе покойника. Простите, я это сейчас вслух сказала? 
   – Да, – расплылся в предвкушении добычи Рома. – Говорят, коты снимают боль. Кыс-кыс-кыс, – подозвал он свою псину. – Можно вот этого котика примотать к коленке. Только в подорожник нужно обязательно завернуть. Пару часов так походите и – порядок. Это я вам как врач-орнитолог говорю.
   – А вы забавный, – большеротая погладила собаку. – А ничего, что это ротвейлер?
   – В душе он – кот. В тапки ссыт по утрам... Потом целый день сидит на шкафу, мурлыкает.
   – Как зовут?
   – Рома.
   – Тоже – Рома? Назвали собачку собственным именем? Прелестно! Вы такая няша, хоть и идиот!
   – Я ж и говорю он – Рома, я – Амур, бог оплодотворения. А хотите, я вам оздоровительную мантру спою?

   И, не дожидаясь ответа, Рома загудел, склонившись к ушибленному суставу. Певец из него всегда был, как из Дианы Гурцкой астроном. А тут он сам себя превзошел. Сначала было затянул вечный ом, а потом издал откуда-то из-под самого сфинктера такую отрыжку, что показалось, коленку выгнет в другую сторону, и Светочка станет на одну ногу кузнечиком.
   – Немного в ноты не попал, – проговорил он хрипло в образовавшейся тишине. – Леди и джентльмены, прошу пардону, я сегодня не в голосе. Эти ваши мантры, блядь, меня в Джигурду превратят. Пойдем со мной, косточка моя сахарная, я тебе суставчик вправлю. А ты потом мне мандалу свою покажешь, – погладил он Светлану.

   Тут я уже не имел сил сдерживаться и выпустил распиравший меня газ правды с истерическими нотками:
   – Рома, я настоятельно не рекомендую ходить с этой женщиной куда-либо. Посмотри, у нее пасть, как у волчицы. Она про тебя все знает, потому что сосет хуй у Люцифера, и на ночь затыкает себе пальцем жопу!
   – Я не знаю никакого Люцифера! – взвизгнула изумленная Светочка. – Я этот, как вы изволите хамски выражаться, хуй сосала только у бывшего мужа по большим церковным праздникам.
   – Вот поэтому я от тебя и ушел, – отозвался усач с ебанцой.
   – Это я от тебя ушла, тупица ты стоеросовая. Забыл? Потому что у таких, как ты, при вскрытии не находят даже размягченный, как хлебушек в молоке, мозг. Открывают черепную коробочку, а там тупо насрано! То ты пишешь стихи, то картины, то лозунги, то доносы. И хоть бы раз что-то путное получилось. 
   – И вовсе я не тупица, – меланхолично ответил бывший муж. – Это мир изменился: проституткам, вроде тебя, бросают цветы, поэтам – булыжники. Надо же и нам, простым стихоложцам, как-то выживать. Я, например, знал, что ты мне с Валериком изменяешь и молчал. Потому что его друг кто? Правильно – директор вашего занюханного театра. Кресло режиссера, которое ты всем здесь в лицо тычешь, обтянуто демократичностью твоего расхлябанного передка и моей упругой толерантностью. Господа, никому продажной пиздятинки не надобно? – обвел он вопросительным взглядом собравшихся.

    – Послушайте, Осип Сергеевич, вы не имеете права! – возмутился Валера. – Я спал с вашей женой, не отрицаю. Но никогда я этого не делал на хозрасчетной основе. Да, она не любит орально сосать, хотя данные ого-го как позволяют. Зато очень мило пукает во время оргазма, особенно, в ее любимой асане «собака мордой вниз». Мы с друзьями назвали это «шепот богини Кали». Всем эта ее пикантная особенность очень нравилась. Уважаемые коллеги, все было по любви, не так ли?

   Коллеги смущенно молчали.
   – Это было мерзко, – наконец сказал тощий йожик, похожий на загорелую какашку с грустными глазами. – Я терпел это только из уважения к остальным. Все говорили, что это прекрасно, что так высвобождается энергия кундалини… Но после крайнего раза, когда я кундалинил Светлану, а она пернула, я дал обет воздержания. 
   – А вы знаете, – Андрюха обратился к онемевшему усачу, – я однажды поймал за вылупень худенькую такую солидолу. У нее было четыре хлюпких вынималища и маленькие, но упругие брынзулетки. Я забрынзовел по ней, как пионер! Как же я хероборил эту красотку! У нее с лица аж накладные папилломы осыпались!   
   – Да идите вы в… в вынималище! Вот прямо не до вас сейчас, и так полна жопа бигудей, – отмахнулся Осип Сергеевич и повернулся к жене. Глаза его блестели. – Я думал, ты в розницу пиздой торгуешь, а ты, оказывается, оптовичка, каких поискать… 

   – Эдик, как это блядство называется? – взбурлила вторая йогиня, сочная дама лет тридцати пяти. – Пока я на каждом занятии в позе срущей собаки мимикой своего пердака изображаю влюбленность, ты Светку кундалинишь!? А теперь еще обет воздержания даешь?! Я ведь рассчитывала привязать тебя к своей писечке! А потом мы бы поженились, чтобы ты меня, прилипалу, обеспечивал, а я на пилатес ходила и на фитнесе с тренером шурымурила. Я на этой сраной йоге только потому и торчу кверху жопой. У меня уже все суставы хрустят, как чипсы. Эдичка, скажи, эта твоя нииббана навсегда?
   – Для тебя – да, – вздохнул Эдик. – Особенно после таких откровений. Ты ведь мне книжки про Гаутаму читать давала, про гармонию душ вещала… А  сейчас я бы к твоей писечке разве что буксировочный трос привязал и оттараканил нахуй в Тихий океан. У тебя ж между ног самая глубокая дыра в мире, в ней можно проебать все: и свободу, и комфорт, и обе квартиры в центре…

   – Воздержавшийся Эдик хуже, чем педик! – влез в разговор Рома, сочувственно развел руками и заржал. 
   Никто не засмеялся. Особенно не смеялся Эдик. Есть в жизни такие суровые несмеяны. Дай им волю, и они запретили бы смех законодательно. За шутку – штраф, за хохот в общественном месте – пятнадцать суток, за организацию стендап-притона – десять лет с конфискацией. О чем я и поспешил сообщить:
   – Ну вы, господа, и скоморохи мрачные из кондукторского резерва. Нихера не шарите в прибрежном юморе.  

   – Заткнитесь! – зашипела Светочка. – Разве вы не видите, что все идет не так? Валера, ты обещал, что мы вызовем духов и будем играть спектакль про Маяковского со случайными зрителями. А вместо этого, случайный зритель скоро выебет меня прямо в песке, без предварительных ласк и подстилки. Вон его собака уже яму за камнем роет. Это какая-то Варфоломеевская ночь откровенности! – чуть не плакала она. – Я такими темпами признаюсь, что мне больше нравится ипостась прожженной бляди, чем режиссера-постановщика. Ну, вот – пожалуйста! Что нам этот чумаход алтайский намешал?

   – Это зелье правды, – тихо проговорил молчавший до этого «чумаход». – Лжецы познают горечь истины, а люди честные – сладость обмана. Это происходит, если в настойку для встречи с духами добавить мочу ферганского ишака. Откуда она здесь взялась – не знаю. А спектакль начнется скоро и неизбежно. Но духи говорят мне, что такими играть вы не сможете и обрящете крупные неприятности.
  – Какие еще неприятности? – испуганно спросил усач.
  – Там увидите. Но есть выход. Один из вас должен остаться правдорубом навсегда. Такова их воля. Вы должны выбрать, кто это будет. Может, есть добровольцы?    
   – Есть только доброебцы! – заржал Рома и подмигнул Светочке. – Пошли?
   – Ромео, я как бы обеими губами за, но позже, – виновато улыбнулась она. – Господа, вы видите, мне нельзя правду говорить, я до конца своих дней ног не сомкну. 

    – Тогда возвращай бабло, волшебный пиздачес! И вот это все гонево назад отматывай, –  вскочил крепкий мужик с представительской харей. – Я в депутаты районные баллотируюсь, какая нахуй правда?! Я туда зарабатывать иду. Сто штук грина уже отдал, меня с вашими правдивыми раскладами на лоскуты распустят! – выпучив шары, он попытался схватить шамана. Но тот ловко увернулся, депутат уткнулся представительским рылом в песок и, отплевавшись, затих.
   – А я ведь вам поверил, Николай Степанович. «Город нуждается в порядочных людях! Во власть с чистыми руками!». Ме-ме-ме…  – передразнил его длинноволосый юноша, которого я мысленно обозвал «студентик». – Была б моя воля, я бы вас, дармоедов и взяточников, на каждом столбе вешал.

   – Я, конечно, свое отбогохулил, но это какая-то срань господня! Валера, получается, мы шаману по тысяче зеленых заплатили, чтобы он нас в итоге на дурку отправил? – возопил еще один йог с монашеской бородкой, похожий на сорокалетний воцерквленный баклажан.
   – Нет, ему – только четыреста, остальное взял себе. Гхм... Ну так получилось. – проговорился Валера. – А почему сразу в дурку?
   – Да нас прокаженными будут считать. Говорить чистую правду каждому встречному-поперечному – это прямая дорога в дурдом. Кстати, ты не опидорел на нас так наживаться?
   – Себе шестьсот? Валера, как ты мог? Ты ахуел, Валера? Это твой путь к просветлению, да, Валера? Валера, ты совсем мудак? – пока со всех сторон сыпались традиционные претензии к организатору праздника, шаман долил из фляги темной жижи в чашу.
   – А давайте Валеру сделаем честным человеком, чтоб неповадно было, – предложил баклажан. 
   – Нет. Лучше депутата, пусть хоть один пидор пользу приносит, – возразил студент. 
   – Я голосую за бездарного поэта. Пусть рубит правду-матку и на острие ножа висит, – влез Эдик. 
   – А давайте Ромео оставим таким, как есть. И волки сыты, и овцы целы, – вставила свои пять похотливых копеек Светочка. 

    Начался базар-вокзал. Все кричали и шли в отказ. Юродивым быть никому не хотелось. Тогда шаман оглушительно взвыл. Все разом заткнулись, и он пустил чашу по кругу. Затем трижды ударил в бубен и пробормотал нечто среднее между «иргикэл хулулкан кумнутчакэл» и «нахуй-нахуй». Я отхлебнул, а когда поднял глаза, увидел, что все сидят на сцене за большим столом. Дамы были одеты в пышные платья, на усаче красовался нелепейший картуз, Эдик застегивал френч, а студентик разглядывал на себе темно-синий мундир гимназиста. Депутат, слуга народа, в наряде полового стоял в стороне с полотенцем на руке. Мы втроем были обряжены в кожаные куртки, галифе и нечищеные сапоги. 

   Вдруг у меня за спиной раздались аплодисменты. Все со страхом стали вглядываться в темноту, отрезанную от нас софитами, за которыми угадывался полный зрительный зал. Декораций никаких не было, полукругом до неба висела непроницаемая черная кулиса.  Разве что с краю торчала деревянная вешалка с шаманской шляпой на крючке. 

   В театре стоял запах немытых тел, перегара и бедности. Другими словами, попахивало пролетариатом. И обещанными неприятностями, а именно – пиздюлями… Все было так, как сказал шаман: я откуда-то помнил свою роль дословно, но произнести даже самую малость казалось невозможным. Играть мог только запиздевшийся во все поля Рома. 
   – Товарищи, – повернулся он к зрителям. – Вашему вниманию представляется пьеса про испуг своры интеллигентов перед лицом революции «Облако в штанах». Мы, а это товарищ Щорс, – Рома указал на меня, – его верный соратник Казимир Квятек – ваш покорный слуга, и кронштадский матрос из Гельсингфорса, – он ткнул в охуевающего Андрюшу, – пришли вышибать из вшивой интеллигенции Лилии и Осипа Бриков ихнюю дурь.

    Прозвучали жидкие аплодисменты. 
    – Так вы говорите, – повернулся Рома к Светочке, – что хотели оставить рабочему классу фунт чистого кокаина, а Маяковский его разбодяжил какой-то дрянью и разницу снюхал? Правильно я понял? – Рома подскочил к разодетому в костюм-тройку Валере и схватил за лацканы:
    – Что ты вылупился, как цыган на микросхему? Простите, это вам еще рано, – обернулся он в зал и продолжил. – Что, говорю, зенками клипаешь, идолище продолговатое? Ты снюхал разницу, каланча рифмоплетская? Молчишь? Тогда одного из вас придется расстрелять. 
   – Прошу вас, не стреляйте! – фальшиво воскликнула Светочка, заламывая руки, и зашептала сидящим «актерам»: – Давайте, быстрее решать, иначе спектакль провалим. А если провалим, нас здесь измудохают до полусмерти. Я это чувствую...

   Повисла такая тягостная пауза, что я не выдержал:
   – Это я вам зелье разбавил. Я в кадушку нассал... Быть мне правдорубом. 
  – Как это нассал? Я что, твою мочу пил? – изумился впечатлительный Андрюша и начал блевать прямо на сцену. 
  – Так она ж кипяченая была… – попробовал я оправдаться.
  – Бей его, братцы! – студентик схватил вешалку и пребольно уебал меня по голове. В ответ я смог только упасть. Из зала свистнули.   
   – Э, фраер! Из тебя Щорс, как из зайца машинист! Халтура ебаная! 
  Вместе с криками и свистом на сцену полетели яблоки, огрызки и прочий недоеденный мусор. Мне страшно захотелось прекратить этот фарс. Каждая секунда на сцене казалась пыткой. Чтобы узкоглазое чудовище больше ничего не нашаманило, я поднялся, схватил шляпу и прыгнул в темноту, навстречу пиздюлям.   
   
  Я очнулся от страшной боли в голове. Вокруг стояла какая-то мебель, валялись поломанные музыкальные инструменты. Я осмотрелся и понял, что упал в оркестровую яму. Из нее наверх вела деревянная лестница. Вылезти удалось с трудом. 
   – Браво, Вольдемар, браво! – встретил меня наверху надтреснутый, хрипловатый голос. 
   – Ты кто?
   – Называй, как хочешь, хоть ебань неведомая. Но вообще-то, я твой ангел-хранитель, – яркий прожектор осветил говорящего. В первом ряду пустого зала сидел обычный забулдыга. Его опухшая рожа показалась мне знакомой. 
   – Что-то плохо ты меня хранишь, – ощупал я разбитую голову. – Я бы сказал, ты меня всего проебал.  
   – А я – ангел-похуист, – скромно улыбнулся он. – Из гильдии кротких похуистов седьмого дня.

   Тут я вспомнил, где видел эту щелезубую рожу. Под моими окнами находился пункт приема металлолома. Я шел на работу и увидел, как напротив приемника под грохот погрузки, подперев голову рукой, на траве лежал мужичок, похожий на недавно откинувшегося каторжанина. Он будто смотрел телевизор на диване, а рядом стояли грязные клумаки со всем его имуществом. На экране реальности крепкая девчушка в коротких шортах грузила железяки. Загорелые толстые ягодицы мелькали, как буханки бородинского по хлебзаводу. Мужичок не спускал с нее восхищенных глаз. Вот-вот должен был наступить катарсис. В этот момент грузовик резко тронулся, и с наваленной в кузове кучи слетела стиральная машинка «Малютка». Она наглухо уебала девчушку по загривку и выкатилась на дорогу. 
   – Ебушки-воробушки! Опять я зазевался, – всполошился мужичок, подхватывая сумки. Если бы у всего разочарования в мире были глаза, они смотрели на меня:
   – Слышь, мужик, закурить не найдется? Да не беги ты туда, там уже алес кадухес...
   Я тогда не обратил внимания на идущего за мной долбоеба. Но с той поры у меня началась черная полоса и уперлась в такую вот коричневую метаморфозу. 

   – Я, в общем-то, попрощаться зашел, – сказал он. – Ты теперь существо, как сейчас модно говорить, токсичное. Хлопот с твоей правдой не оберешься. 
   – Не сдюжишь?
   – Боливар рояль не снесет, – вздохнул он. – Передам тебя выше по разнарядке, пускай разъебываются. Да ты не парься. Что, собственно, в этом плохого? Правду говорить легко и приятно. Так вроде сказал Иешуа Пилату. Разве ты не согласен? 
   –  И что потом с этим Иешуа стало, не помнишь? Вот какую правду я могу сказать? Кто меня, обычного мастера по ремонту телефонов, будет слушать? У меня внутри пусто. Все мои мысли об устройстве этого мира – чужие. Я уже не придумаю колесо, эсперанто или нирвану. Политика мне до пизды. Стихов писать я не умею. В людях склонен видеть изначально хуйню. Толку в том, что я буду говорить им, какие они мудаки? Даже если это будет смешно. Какой в этом смысл? 
    – Смысла нет ни в чем. Но теперь это твой путь. Вот и все...

   Вдруг из оркестровой ямы грянула песня Сукачева «Право на выбор». Я машинально подпел: «тот, кто встанет на крыше на самом краю», и ангел-похуитель растаял в навалившемся отовсюду свете вместе с театром, кулисами и музыкой. 

  ...Я со стоном открыл глаза. Солнце выглядывало из воды слепящей полусферой. Я встал с единственной целью: найти хоть кого-то и высказать ему свое мнение по любому вопросу. Но на пляже не было ни души. Тогда я схватил телефон и зашел в интернет. Спустя только несколько сотен комментариев стало немного легче…

   Конечно, кому-то может показаться, что в некоторых местах ткань моего повествования побита молью оголтелого пиздежа. Я не собираюсь убеждать этих малочисленных скептиков в обратном. Но если когда-нибудь незнакомый человек в странной шляпе назовет вас мудаком, не спешите его бить, возможно, это будет просто правдой...

Tweet