1
На Хо Ши Мина 30, в самом конце улицы, в камышитовой халупе с маленькими окнами, жили два инвалида - поэт-песенник на костылях и композитор на инвалидной коляске. Они не всегда были калеками – преображение свершилось с десяток лет назад благодаря двадцатитонному Камазу, за рулем которого задремал пьяный Егор Кикоть, не берущий с тех самых пор в рот ни капли. Инвалиды довольно успешно вводили в заблуждение окружающих, притворяясь братьями, хотя на самом деле были любовниками. Покой их охраняла овчарка, свихнувшаяся от долгого сидения на короткой цепи, а продукты, лекарства и прочее необходимое приносили на дом добровольцы из числа неравнодушной молодежи.

Однажды парнишка-волонтер, сгибаясь под тяжестью рюкзака с провизией и пакетов со спиртным, открыл ногою, не стучась, дверь дома и застал инвалидов в неприглядном виде. Неприглядном – для общественной морали, а вот у парнишки моментально встал. Такой уж он был, этот доброволец. И вот, что он увидел – поэт-песенник, раскорячившись, словно гигантский паук, отсасывал у сидящего в инвалидной коляске композитора. Парнишка положил пакеты на пол; звякнули бутылки. Композитор отстранил голову поэта и застегнул ширинку. Поэт, медленно собрав воедино свои сочленения, встал вертикально, опершись на костыли. Двое смотрели на третьего и молчали.

- Дверь была не заперта, - сказал, наконец, парнишка. Сказал, как в кино. Но это было не кино.

Композитор, перебирая руками, стремительно подъехал к парнишке и придавил его ногу колесом. Парнишка охнул.
- ОХ, МАМА! Что вы делаете!
Подоспевший поэт-песенник ткнул его костылем в живот и когда парнишка согнулся, ударил в затылок. Парнишка преклонил колено и заныл.

- Да я все понимаю! Ничего такого! Все нормально, времена же другие… Не бейте больше, пожалуйста… Я и сам такой…
- Какой это такой? – спросил поэт, - ты себя с нами ровняешь, что ли, подлец?
- И что это ты понимаешь, недоумок? – сказал композитор, - Времена всегда одинаковы. Это людишки портятся.
- А вы всего лишь дурачье, потерявшее страх, - сказал поэт, щедрой рукою отвешивая подзатыльники, - мы вот под луной не целовались, вели себя скромно. В двери стучались и были вежливы. Не то, что вы, петюнчики.
- Я буду молчать, - простонал парнишка.
- Еще бы ты не будешь, - сказал композитор, - мы тебя найдем, если что. Я тебе горло колесом перееду.
- А я костылем в землю вобью, - добавил поэт.
- Ладно, ладно… Отпустите уже.

Композитор отъехал, парнишка поднялся и пошел на выход. По-прежнему со стояком. Не так уж и плохо все это было. Наезды, удары, мужская жестокость. Все то, о чем парнишка грезил, перед тем как заснуть. Жаль только, что не изнасиловали, но может в другой раз…

- Больше не приходи, пусть девчонку пришлют! – крикнул ему вслед композитор.
- Пидор, - сказал поэт и закрыл дверь на засов.

- Что с ними со всеми стало? – сказал композитор, разбирая пакеты, - Говно, а не молодежь. Надо быть распоследним дураком, чтобы стать волонтером и помогать таким козлам, как мы.
- Такова их убогая философия. Найди того, кому хуже, чем тебе и спасайся за его счет. Этот путь ведет вниз – к поискам самого адового страдальца. А того понять не могут, что хуже всего на всем белом свете – тебе самому.
- Войну им надо, - сказал композитор.
- Она грядет.
- Наше поколение подготовило ее.
- Да.
- А возьми, к примеру, копателей.
- Каких копателей?
- Ну, этих извращенцев, некромантов, что ищут черепа и кости на полях былых сражений. Как сказал кто-то – война не закончена, пока не похоронен последний солдат.
- Небось, у того мудилы, что это ляпнул, и плита, и оградка, все как полагается.
- А к нашим могилам никто не придет.
- Оно и к лучшему. Ненавижу всех. Хотя постой, ты подал мне мысль. Представь – парень-сирота копает, ищет кости и находит гильзу с бумажкой. А там имя. Подходит старший некромант, кладет ему на плечо руку и говорит – это твоя бабушка.
- Общая бабушка.
- Да, братская бабушка в братской могиле. Ну и далее – тра-ля-ля, день победы и все такое. Езжай к пианино. Пусть в припеве будет марш. Им скоро понадобится много маршей… Почему ты плачешь?
- Дерьмо это все. Банальщина. И жизнь прошла в дерьме и банальщине. Ты-то вот хоть на ногах стоишь.
- На ногах я, а стоит у тебя.
- А, да… На чем мы остановились?
- На припеве.
- Нет, раньше?
- Ах вот ты о чем… - сказал поэт.
Композитор расстегнул ширинку, а поэт вновь стал трансформироваться в паука. Это долгий процесс. Оставим их.

2
Егор Кикоть скатился с Яны и подошел к окну. Пока шел, пара капель спермы упали на его ногу. Егор вытер капли другой ногой, оставив грязный след.
- Блять, - сказал Егор, - блять. Ебал я в рот этих двух пидоров!
- Ты про кого? – спросила, потягиваясь, голая Яна.
- У меня ползарплаты отчисляют этим шарфикам, - сказал Егор, закуривая сигарету, - все нервы истрепали. Лучше бы я их тогда задавил наглушняк.
- Почему «шарфики»?
- Ну, шарфики, ШАРФИКИ, БЛЯТЬ! Поэтишки, актеришки, певуны, музыкантишки. Сброд, одним словом. В былые времена порядочные люди их на порог не пускали.
- Порядочные – вроде тебя?
- Да хоть бы и так. Я рабочий человек.
- Ты вахтер, Егор. А рабочих ты пасешь.
- Вот значит как? Ты меня обманула? Ты ведь не кончила, так?
- Не кончила.
- От того и злишься.
- Тогда почему злишься ты? Ты-то ведь кончил.
- У меня нервы, сказал же… А возьми этого театрального режиссеришку!
- О, боже!
- Не зови меня так. Так вот, его второй год посадить не могут. Тянут, как козла в стойло, где ему и место, а пидоры, вроде него самого, спасают его. Меня вот никто не спасал… Когда я сидел на общем, за три года по воле смотрящего, который, к слову, впоследствии оказался ссученным, опустили восемнадцать пацанов. Нормальных пацанов. Как им дальше жить?
- Пусть носят шарфы.
- По-твоему это смешно? Ты послушай…

А Яна перестала слушать. «Как же ты мне надоел, нудятина, кисель ебучий» - подумала она и принялась любоваться своими ступнями. Там было, чем полюбоваться. Ступни Яны были идеальны – одни на сто тысяч женщин. Изящные ступни с аккуратными, эстетически и геометрически правильными пальцами. Егор не ценил их. Он вообще их не замечал. Его интересовали жопа, сиськи и влагалище. Убогий дурачок, мыслящий стереотипами. А вот бывший Яны любил ее ступни. «Женские ступни пахнут приятно», - говорил он и целовал ее пальцы. И лизал их. И покусывал. И заставлял кончать по два-три раза. «Все увядает, - говорил он, - седеют волосы, глаза тускнеют, кожа покрывается морщинами, отвисает грудь. Даже пизда стареет. Бабий век короток, а в России женщины усыхают как-то очень быстро – как собачья какашка на июльском солнцепеке. И лишь ступни не стареют. Если, конечно, обеспечить им должный уход. Да и что за уход – не носить обувь с каблуками, вот и все…». Но однажды они расстались – Яна и ее бывший. Посрались из-за какой-то ерунды. Она сказала лишнее. Он ударил ее ногой в живот и кулаком в ухо. И сквозь пелену боли Яна увидела его глаза, полные страдания. Он ушел. Они созванивались потом пару раз, но дальше дело не пошло. А почему – неизвестно. Иногда все кончается, и ничего с этим не поделаешь.

- Ты меня не слушаешь, - сказал Егор.
- Почему? Слушаю. Все кругом пидоры.
- Я не это хотел сказать.
- Но сказал.
- Ладно… Тогда ответь мне, в чем разница между мужчиной и женщиной?
- Хороший вопрос. Тысяча различий.
- Но есть одно, фундаментальное.
- Ну, просвети.
- Женщину нельзя опустить.
- Ох, ты блять, ницшеанец выискался!
- В каком смысле?
- В переносном, конечно. Черт возьми, большинство твоих смыслов – переносные. Может ты и прав, физиологически женщину не опустишь, но разве женщины не опускаются, живя с занудами, нищеебами и дураками? И куда им деваться?
- Ты меня имеешь в виду?
- А в комнате есть мужчины?
- Иди нахуй, - сказал Егор и вышел прочь. То есть не прочь, а в туалет. А Яна достала из-под кровати бутылку вина.

Они помирились, конечно, и Егор в маршрутке по пути на работу прочитал пару страниц из «Веселой науки». И ничего не понял. Но на это говно купились тевтонцы, а это что-нибудь да значит.

3
Оно и правда – Егор работал вахтером на мебельной фабрике. День-деньской пялился в мониторы, а вечером обыскивал работяг. Работяги ненавидели Егора. Егор ненавидел работяг. На фабрике царила гармония. В рабочей бытовке была установлена скрытая камера с микрофоном, и Егор знал, что обрел обидное прозвище – Злопидор. Что ж, тем тщательнее он проводил личный досмотр.

В тот день он наблюдал через монитор за новенькими пацанами. Их было двое, работали они чуть больше недели и казались слабоумными. Но это ничего не значило, Егору иногда казалось, что он тоже слабоумный. Как и все остальные представители человечества. В любом случае за пацанами грешков не водилось. До нынешнего дня. Утром они зашли в бытовку, поздоровались с мужиками, подошли к своим шкафчикам, почти синхронно открыли их, и один из пацанов незаметно вытащил из-за пазухи нечто, похожее на папку и сунул ее на верхнюю полку. Казалось бы, кому какое дело? Но Егор, дождавшись звонка, призывающего работяг в цеха, взял ключ, зашел в бытовку и открыл шкафчик пацана. На полке лежала папка. Егор взял ее, пролистал. Это было уголовное дело об изнасиловании. Протоколы допросов, экспертизы, фотографии – все чин по чину. В голове Егора созрел план. Он вырвал из своего блокнота листок и написал на нем «После смены встаньте последними в очереди на КПП. Есть разговор.» Егор положил листок на полку, сунул папку за пазуху, закрыл шкафчик и вышел из бытовки.

Пацаны сделали так, как и было предписано. Попались, дурики. Они сидели в каморке вахтера напротив Егора и рассматривали его. А Егор рассматривал их.

- Тебе чего надо, мужик? – спросил один из пацанов.
- Мое имя – Егор.
- Мне насрать.
- В цехах тебя зовут иначе, - заметил второй пацан.
- Мне насрать, - сказал Егор, - что это за папка?
- Какая папка?
- А давай-ка мы вызовем мусоров, пусть они разбираются, - сказал Егор.
- Ладно, ладно… Ты мужик вроде порядочный, мы тебе скажем. Вчера одного отпинали, а он следаком оказался. Мы папку прихватили, продать ее думали.
- Кому?
- Подследственному. Без дела нет дела, он за любые деньги ее купит.
- Умно. А если вас найдут и следак опознает?
- Он свою маму не опознает. Мы у него на голове попрыгали.
- Ладно. Короче, у меня к вам предложение. Я вам эту папку верну за одну услугу.
- Какую услугу?
- Нужно двух пидарасов завалить.
- А что они тебе сделали?
- Благое дело – убить пидарасов, за это грехи спишутся.
- А что они сделали ТЕБЕ?
- У меня личные счеты.
- У тебя личные счеты с пидорами?
- Ну, не настолько личные… В общем, десять тысяч каждому и отдаю папку.
-Хм… Гм…
- За каждого.
- Ладно, идет. Где их найти?
- На Хо Ши Мина тридцать. Мы сейчас пойдем туда вместе, на разведку. Лесом пойдем.
Пацаны переглянулись. Тут бы Егору и бежать со всех ног, но Морта, как говорится, уже вовсю щелкала ножницами.

4
Они шли молча, по павшим листьям, среди запаха тлена. Воздух стремительно темнел. Они уже подходили к дороге, как вдруг один из пацанов вытащил из рукава молоток и ударил Егора в затылок. Егор, не издав ни звука, упал в перегной.

- Ты что, Мишаня? – спросил пацан без молотка.
- Что, Колян?
- Зачем ты это сделал?
- Да он пидор, сдал бы нас.
- А мы бы его сдали.
- А он нас еще раз. Это тупик. Возьми-ка молоток и ебани его в висок.
- Зачем?
- Положняк такой.
- А что это у него пульсирует?
- Это его мозг.
- Гляди-ка, у него мозг был.
- Ты зубы не заговаривай. Бей.

Колян взял инструмент, прицелился, размахнулся, как следует и слетевший с рукояти молоток пропал в кустах.
- Колян, где молоток? – спросил Мишаня.
- Улетел в кусты.
- Ах ты блять! Он же фабричный, там инвентарный номер, палево! Найди его!

Колян развернулся и скрылся в кустах. Мишаня расстегнул куртку Егора и забрал папку. Затем подошел к дереву и начал мочиться на ствол. И подумал, что зря. Мусора могут найти его ДНК. Да еще и молоток. А может, кто видел их вместе с Егором. Какой-нибудь грибник. Муторное дело – убивать людей.
Вернулся Колян.
- Нашел молоток?
- Нет. Но зато я наступил в говно.
- Охуительно. Давай валить отсюда. Как все уляжется, навестим этих двух пидоров. Они наверняка при деньгах.
- Откуда ты знаешь?
- Пидарасы, они как евреи – друг за друга горой и тянут вверх.
- А где они живут?
- Забыл. Какой-то китаец. Позже найдем – китайцев не так уж и много.
- А еще папку продать надо.
- Куча дел. Пойдем.

И они ушли. А Егор лежал в листве и умирал. Ни о чем таком не думал, вот только казалось ему, что он снова маленький, танцует на детском утреннике, в шортиках и с алюминиевой саблей в руке. Егор среди зрителей видит свою маму. Худенькую, с короткой стрижкой, глазастую. Она смотрит на сына с нежностью, машет ему ладошкой. Егор хочет подбежать к маме, обнять, уткнуться в живот, но не может остановиться – все пляшет и пляшет. Он с ужасом смотрит на свои ноги, на бледные коленки, на сандалики. Синие сандалики с дырочками. Синие, как черт знает что, нечеловечески синие. Синева растет, растет, и Егор видит синего боженьку на синем троне, подпирающим синий небосвод. Синева поглощает Егора. Егор делает последний вздох и спасается – окончательно и бесповоротно.

5
За окнами было совсем темно. Яна лежала на кровати. По-прежнему голая. По-прежнему пьяная, с лишним весом, скучающая, рефлексирующая, должным образом не выебанная, стареющая, без особых перспектив женщина. Но ступни были при ней. Ее чудесные маленькие ступни – эталон, музейный экспонат, да и только. Яна села на кровати, взяла ступню в руки, поднесла ко рту. Она лизнула свои пальцы. Засунула большой палец в рот и принялась сосать его. Через полминуты Яна потекла.