Запомнился мне этот таджик. Ни имени, ни лица не помню. Помню что был такой, и помню несколько эпизодов с ним связанных.
  Удивил он своим появлением, вернее даже не появлением, времена непростые были, начало 1996г, и народ прибивался к нам разный, от забулдыг, до обычных, нормальных работяг, попавших как сейчас говорят, «в сложную жизненную ситуацию». Так вот, появился он в середине февраля, обутый в солдатские ботинки, одетый в фуфайку и какие-то не первой свежести брюки, венчал весь этот наряд, головной убор под названием «петушок», который тогда уже был редкостью, тем более зимой.
  А зима была лютая, по утрам, когда с рассветом начинал давить самый сильный мороз, нас везли в потрёпанном КАВЗике мимо ДК Алюминиевого завода, на фасаде которого светилось табло с указанием температуры и точного времени. Ликовать мы начинали если температура была выше -28, считалось что тепло, и с наступлением дня, она повышалась на добрый десяток градусов, а в -18 то, чего не работать, Ташкент.
  Однако таджик так не думал, по его виду можно было понять, что это далеко не Ташкент, и уж точно, совсем не Душанбе. Днями напролет, он стоял у костра, грелся. Вид его вызывал сдержанную, с чувством легкого превосходства морозоустойчивых над теплолюбивыми, улыбку. Спрятав кисти в рукава ватника, втянув голову в плечи, он непрерывно притопывал ногами обутыми в легкие ботинки на тонкой подошве, и постукивал ими друг об друга.
  При этом, изо рта его слышались постоянные причитания на бусурманском языке, вперемежку с самыми незатейливыми русскими выражениями. Не знаю о чем он говорил, может вспоминал теплую родину и близких, может проклинал тех кто его сюда заманил, а скорее всего и то и другое, за рабочий день можно всю родню до седьмого колена вспомнить, свою добрым словом, а чужую, уж как придётся. И только видимо в минуту самого сильного отчаяния, он подвывая выдавал фразу, которую я запомнил, и которую неоднократно пускал в оборот в тяжелую минуту:
«Ууууу, Сибирь-козел мороз-пидарас».
  Первые два-три дня, мы пытались его привлечь к работе, во первых потому что, раз пришёл, надо работать, а во вторых, что бы согрелся. Но работник из него был никакой, поэтому неволить не стали. Пускай внизу стоит, целей будет.
  Работа заключалась в разборе двухэтажного бревенчатого барака, построенного пленными японцами после войны. Строение было сработано на совесть, и дерево простояло бы ещё многие годы, но просел фундамент, и его пришлось пускать на слом. Работа жаркая, горячая, шевелись, не стой, только бушлат расстегни, что бы не вспотеть сильно на морозе. 
  Стоял наш безымянный друг внизу, помогал костровому, Петровичу. Добродушному старичку, лет шестидесяти. Петрович всю жизнь отработал паркетчиком, циклёвщиком, объездил все стройки страны, заработал какую-никакую пенсию, да чего там, никакую, гиперинфляция и шоковая терапия всем изрядно сократили аппетиты и подзатянули пояса. В довершение всего, жена с детьми выгнали его из дома, и стал он на старости лет обычным бичуганом. Ещё, заработал он кроме пенсии, какое то профессиональное заболевание руки, не помню какое, но при тяжелой работе был абсолютно бесполезен. Что воспринималось им с лёгкой обидой, и норовил он всегда помочь, подсобить, подать, поддержать. Хотел, но не мог, в итоге придумали ему должность кострового и смотрящего за чифир-баком.
  Целыми днями он поддерживал костер, и варил густой чифир с молочным отливом, гоняя таджика за обломками досок, для поддержания огня. Раз в полтора-два часа звал нас пить чай.
  Бригада, состав которой по разным причинам менялся от восьми, до двадцати человек, спускалась вниз, становилась в круг. Из закопченной до черноты двухлитровой кружки,«чифир-бака», крепчайший напиток разливался в кружку поменьше, которая пускалась по кругу, каждый сделав два глотка, передавал её дальше. Курили Прокопьевскую «Приму», зубоскалили друг над другом, и над не вступавшим в наши веселые беседы таджиком. Впрочем все было беззлобно, и лишнего себе никто не позволял. Ибо народ был за исключением нескольких человек, сплошь сиделый, понятия чтил, и за определённые шутки можно было нарваться на спрос.
  Наш смуглый гость охотно отвечал на расспросы, но сам с разговорами не лез. Вечером возвращались в общагу, которой служил не до конца отреставрированный дом 19-го века постройки, до революции принадлежавший какому то купцу. А что нам, тепло, местами светло и есть розетки. Мы, пацаны помоложе, те которые заселились сюда раньше остальных, заняли единственную побеленную комнату с лампочкой и розетками. Прочие разбрелись по остальным помещениям, комнат было в достатке, кроватей с панцирными сетками тоже, ставь где хочешь.
  Конечно, как и в любом коллективе, обозначились сомнительные личности, которые не пользовались уважением. Были такие, которые неделями не мылись и не снимали одежду, так в робе, иногда даже в сапогах и спали, на сетке, не утруждая себя гигиеной и матрасом с одеялом.
  Но вскоре пришлось этим озаботиться. Появилась бельевая вошь, чесотка. Теперь несознательные граждане в принудительном порядке совершали утренний и вечерний туалеты, а их вещи, были вывешены за окно на 30-и градусный мороз. Каждый вновь прибывший, снимал трусы, и при нас просматривал все швы, на предмет обнаружения насекомых. Причём когда звучала просьба снять оную деталь гардероба, на лицах появлялось непонятное выражение. Смесь страха и удивления. Некоторые пытались возражать издавая невнятные звуки. Понятное дело, когда стоит перед тобой человек пять с маргинальными лицами, и озвучивают такое, мысли приобретают нехороший оттенок. Но во первых, мы быстро поясняли причину такого любопытства к мужскому белью, а во вторых, были непреклонны, ибо устали днем работать и чесаться, а ночью просто чесаться. Хотелось спокойно спать знаете ли. Если нехорошие организмы находились, все вещи тут же шли за окно, на сутки, на двое. Новичку выдавалось одеяние из пожертвований.
  Но окончательная победа хоть и была неизбежна, но потребовала сколько то времени. В период борьбы, вечерами мы сидели в кубрике, давили вшей в швах нижней одежды, пили чай, различной степени крепости и заедали его просто черным хлебом с луком и чесноком, это была профилактика простудных заболеваний.
  Таджик, приходя к нам, садился на лавку, снимал футболку, и просматривая швы, бормотал как водится себе под нос:
- Вошь, вошь, гиде ты вошь, вихади.
Очень радовался когда находил и тут же ловко раздавливал ногтями больших пальцев. При этом, от особо упитанных экземпляров, его же кровь могла брызнуть ему на лицо. Выглядели его заклинания очень забавно, и мы ведя свои разговоры, посмеивались над его мантрами. Эта фраза тоже врезалась в память, и до сих пор приходит на ум, когда ищу что либо.
  Но однажды всё кончилось. Произошло это так. Вечером после работы, южанин поехал к землякам, вернулся часов в 10-11, и ворвался к нам в комнату.
Включив свет, он победно взмахнул рукой с зажатым в ней предметом,
Пацаны, кому?
Мы опешили от такой наглости, обычно люди стучатся когда заходят, а тут такое. Ещё больше опешили, когда увидели что это у него такое в руке. Это был шприц с желтоватой мутной жидкостью. Никому не надо было объяснять, что это. Ханка. Ханка которую продавали в этом районе на каждом углу. Проходя по Советской площади, постоянно натыкались на различных субъектов предлагающих, или ищущих «ханку» или «гидру». Через дорогу был цыганский район, «Форштадт», зловещее место, в яме, и до горизонта, оттуда и тянулись щупальца.
  Щедрый парень незамедлительно был послан в очень грубой форме, от чего впал в немалое удивление: «Зачем мол ругаетесь, я же для вас старался, как лучше хотел».
  Но печальный опыт проживания наркоманов в нашем тесном коллективе уже был. Кончился он исчезновением всей мало-мальски приличной одежды, вместе с персонажами. Поэтому изгнав гостя, между собой решили, что утром его выгоним совсем. Хотели прямо сейчас на мороз выставить, но упоротый, точно замерзнет. Пожалели.
  Часа в три ночи, состоялся второй акт насилия над нашей психикой. На этот раз, потребовались спички, прикурить. От побоев его спасла обычная сонная лень, которая усиливается обыкновенно во второй половине ночи. Таджик опять удивился, «Чего вы ругаетесь. Я же только спичек спросил», и удалился.
  И только стали проваливаться в сон,  опять включился свет и раздались голоса, «Всем встать, выйти с документами и построится в коридоре, милиция». Первая мысль была, «Бабай, убью суку», как потом признались пацаны, они подумали так же. Но, щурясь сквозь яркий свет на вошедшего, третий раз за ночь, взгляд обнаружил посредине кубрика двоих блюстителей, с дубинками и при пистолетах, в кобурах. Охренев от такого расклада все встали, и вышли, как было сказано. Мысли пришли в порядок, «Документы у меня в наличии, у соседей правда через одного, но это не смертельно. Надеюсь таджик никакого криминала не натворил».
  В коридоре уже были построены неопрятные жильцы второго этажа, один из стражей, в процессе беседы даже кому-то заехал с локтя в фанеру, по моему Боре, безобидному алкашу, который при Союзе не вылезал из ЛТП, а сейчас жил где придётся, спокойному, в общем работящему мужику. Уж больно лицо у него криминальное было. На это, на фоне тревоги неизвестности, никто не обратил внимания. По тем меркам, удар в грудь, рукой, локтем, сущие пустяки.
  Когда весь сыр-бор мало-мальски стих, Саня, так звали сержанта, мы потом с ним общались, рассказал следующее.
  Они с товарищем, имя которого стерлось из памяти, «калымили», брали на свой страх и риск под охрану ларьки на Советской площади, и сидели всю ночь, грелись в его «Ниве», в том числе и горячительным. На них то наш смуглый друг и напоролся в поисках спичек. А они парни горячие, опять же выпимши, решили посмотреть, что тут за притон.
  Рассказали ему в ответ примерно следующее «Так и так, дескать, живут здесь порядочные граждане, которых судьба злодейка лишила крова и работы. Занимаются благим делом Трудятся на подсобных работах по восстановлению Спасо-Преображенского собора, бесплатно, за еду, курево и теплую крышу над головой, как говорится, во славу божию, разбирая для его нужд барак в Байдаевке. Если кто из нас когда закон и нарушал, то наказание понесено, а новых грехов здесь ни за кем нет. Безобразий тут отродясь не бывает, а что до этого негодяя, так и так, утром собирались выгнать. Не обессудь начальник, лучше присядь чайку попей, да угости вкусной сигареткой, потому как «Прима» Прокопьевская конечно хорошо, но LM поинтереснее будет».
  Услышав эту отповедь, Саня разогнал всех по местам, включая и коменданта, заспанного студента духовной семинарии Костю. Зайдя в наш кубрик, попил чаю, и ушел. Время было около 4 утра. Переведя дух, мы собрались найти и проучить таджика.
  Но раздавшийся стук в дверь и крик «Милиция», слегка подкорректировал наши планы. Это был наш давешний сержант. Он пришел с напарником, и двумя полными пакетами баночного пива, баночной же водки, лимонадов и прочих орешков и чипсов. Мои доводы о том что скоро на работу, действия не возымели. Саша извинялся за беспокойство, и хотел нас отблагодарить, за наш нелёгкий труд. Коллектив, разделил с сотрудниками трапезу, не все в этот день вышли на работу. А наш таджикский друг, в своих легких ботинках, пользуясь суматохой скрылся от заслуженного возмездия.
Спустя несколько месяцев я его встретил на площади, в компании земляков, похудевшего, но в той же фуфайке и петушке, завидев меня, он кивнул головой и отвернулся.

Tweet