- 19 -

                                    Санкт-Петербург. Россия.
                                    Загородная резиденция губернатора.
                                    Пятница.
                                       
  Как и подобает любому большому событию, торжество по поводу дня рождения великосветской красавицы Софьи Ушаковой-Вайман преобразило имение Навроцкого задолго до официального начала празднества.
  И сам губернаторский дворец, выстроенный в виде точной, хотя и несколько урезанной копии петербургского Эрмитажа, и бескрайний, местами похожий на непроходимый лес губернаторский парк; и знаменитый «имперский» амфитеатр (уменьшенная копия римского Колизея), горделиво возвышающийся в центре необъятной дворцовой площади - всё это было украшено тысячами и тысячами живых цветов и буквально утопало в многослойной паутине праздничных инсталляций.
  «Сонечка, мы тебя любим!» - ослепительно-яркий в лучах июньского солнца гигантский пурпурный аэростат, парящий над имением Петра Валерьяновича, был виден за многие километры вокруг, а на всех близлежащих автострадах появились - через каждые триста метров - заботливые указатели «Сердечные гости дорогие, вам - сюда!».
  С раннего утра добрая сотня слуг, чью роль временно (в связи с важностью государственной задачи) исполняли сотрудники ФСБ, занимались подготовкой к стремительно приближающемуся торжеству. Вдоль главной аллеи парка, а также в центре дворцовой площади крепкие молодые люди, выряженные в огненно-красные костюмы стрельцов эпохи Ивана Грозного, проворно расставляли летние столы, натягивали шатры, вкапывали столбы для аттракционов и устанавливали бочки с напитками.
  Одновременно с этим другая многочисленная, но уже менее заметная команда молодцов заканчивала последние приготовления к предстоящей операции: настраивались датчики слежения, проверялись каскадные инфра-видеокамеры, тестировались коммуникации и подводились недостающие элементы системы наблюдения. Все понимали: каждый квадратный сантиметр губернаторской территории должен быть под прицелом.
  Наконец, ближе к полудню суета начала стихать. Появились первые проверяющие. Сначала в имение прибыл переодетый в костюм итальянского шеф-повара заместитель главы Службы контрразведки генерал ФСБ Черновец, а вскоре после него - и непосредственный руководитель операции полковник СВР Грачёв, также, как и его коллега, облаченный в пестрое, почти шутовское одеяние заморского метрдотеля.
  Ещё примерно через час к имению подкатили два огромных грузовика-фуры, груженные «потешным народом». В грузовиках привезли закованных в цепи холопов, расписных скоморохов и клоунов, а также - пойманных на улицах бомжей для охоты (последних предстояло пометить светящимися электронными чипами и выпустить в лесопарк - для гостей, желающих поупражняться в стрельбе из помповых ружей и арбалетов).
  Вслед за фурами подъехал автобус с отборными тайскими массажистами и массажистками - мастерами своего дела, дабы уставшие от веселья гости могли в любую минуту предаться расслабляющему массажу или иным, крайне полезным для здоровья процедурам. С этой же целью в имение были приглашены около сорока юношей и девушек из элитного модельного агентства «Русские петушки» - им полагалось в обнаженном виде прислуживать во время празднества и утолять любые потребности сиятельных гостей. После них - самыми последними - прибыли музыканты.

  Сам же губернатор, несмотря на весёлую праздничную суету и общее приподнятое настроение домочадцев, начиная со вчерашнего вечера, пребывал в состоянии перманентного невроза: запершись у себя в кабинете, он взвалил всё на плечи помощников, стараясь при этом избегать любого общения.
  Сидя в огромном кресле перед не зажженным камином, закутанный в тяжелый махровый халат Пётр Валерьянович лишь коротко отвечал на звонки да время от времени переводил взгляд на огромный, во всю стену телевизор, где непрерывно, хотя и без звука, транслировались европейские деловые новости.
  Навроцкий испытывал страх.
  Согласно утвержденному плану, его роль в надвигающейся церемонии сводилась к встрече гостей, включая сенатора Килпатрика, а также - к краткой поздравительной речи, с которой, собственно, и должен был начаться праздник.
  «Ну же! Соберись, Петро!» - мысленно приказывал себе губернатор. – «Всего-то делов - дожить до обеда да речь толкнуть. А потом - хоть трава не расти. И прощай, великая Россия...»
  Он посмотрел на часы. Тринадцать двадцать. Скоро начнут прибывать гости, не пора ли переодеться? Словно в ответ вкрадчиво затарахтел телефон. Губернатор поднёс трубку к глазам и непроизвольно скривился. Грачёв!
- Алло.
- Пётр Валерьянович? - голос полковника был елейным, почти ласковым.
- Да. Слушаю.
- У нас тут проблемка одна образовалась... Никак не можем дозвониться до вашего заместителя - господина Грызлина. Вы случайно не подскажете, как с ним можно связаться?
- Связаться? - Навроцкий удивленно вскинул брови, как если бы собеседник мог его видеть. - Вы знаете, я сам в полном неведении. Владлен Архипович не звонил и не появлялся со вчерашнего вечера. Может быть, он приболел?
- Возможно, - недоверчиво протянул в трубке Грачёв. - Что ж поищем... Вы-то сами как себя чувствуете, Пётр Валерьянович?
- Да как всегда, замечательно, спасибо Государю. Вот, облачаюсь в парадное, гостей пора встречать, знаете ли...
- О, да! Прошу прощения! Не смею больше задерживать, ваше превосходительство. До встречи!
- До встречи, - угрюмо кивнул Навроцкий и отключил телефон. - Хрен вам, рыла суконные, а не Гуню!
  Он швырнул мобильник на диван и, потянувшись, стал медленно выбираться из кресла. Прямо напротив окна на специальной вешалке его ожидал новенький праздничный костюм, стилизованный под маршальский мундир эпохи Наполеона Бонапарта. Это был ослепительно белый, расшитый золотой нитью и с золотыми эполетами френч, к которому прилагались не менее ослепительные, но уже черного цвета ботфорты, а также - самая настоящая сабля французского маршала. Именины Сонечки, с подачи главного «массовика-затейника» мероприятия - ныне исчезнувшего Владлена Грызлина, изначально задумывались как праздничные гуляния с элементами маскарада, поэтому приходилось терпеть.
  Впрочем, терпеть осталось совсем недолго - если всё пойдёт по плану, то уже через каких-то пару часов Навроцкий покинет этот, давно ставший для него тяжкой обузой дом, а еще через пару часов - и Родину. Тоже превратившуюся в изрядно надоевшую обузу.
  Губернатор невесело усмехнулся и машинально посмотрел в сторону камина.

  *    *    *

  Два часа спустя.

  Его необычайно звонкий, раскатистый и многократно усиленный мегафоном голос грохотал, казалось, с самых небес.
- ...И я, верный и преданный слуга Его - до крови своей, до смерти, до камня могильного своего - был, есмь и буду русский патриот! Я - мудрой волей Его губернатор великого Питера - колыбели-града русских царей и земли, Его породившей, вновь и вновь в верности тебе клянусь, любимая Отчизна моя, великая и святая Россия-мать!
  Навроцкий перевёл дух и отсюда, с высоты своей, «императорской» ложи медленно обвёл взглядом замершую на трибунах Колизея сиятельную публику. Сейчас все смотрели только на него.
- И сегодня, когда я поздравляю со светлым праздником Дня рождения одну из лучших дочерей своей страны, нет для меня большего счастья, как сделать это вместе с вами - такими же, как и я - истинными патриотами России! Ибо, как и она, моя прекрасная кузина Сонечка, вы и только вы - и Государь наш! - есть самые ближайшие мои родственники!
  Губернатор вновь сделал паузу, и тотчас, словно по команде невидимого дирижера, грянули со всех сторон оглушительные бурные аплодисменты, многократно усиливаемые установками.
- Боже храни Государя! - раздались восторженные возгласы.
- Россия - вперёд!
- Поздравляем!
  Народ на трибунах ожил.
  В отличие от настоящего римского Колизея, места в губернаторском амфитеатре представляли собой не узкие каменные скамьи, а исключительно роскошные отдельные ложи с обеденными столами и диванами; снаружи - обильно украшенные цветами и разноцветными лентами.
  Сиятельные гости: женщины - полуобнаженные, в сверкающих прозрачных туниках и коротких кожаных доспехах а-ля «Высшая Раса», излучающие, казалось бы, свет собственных бесчисленных и поражающих воображение бриллиантов, мужчины - молодые и не очень, облаченные в пёстрые костюмы старо-европейской знати породистые джентльмены, представители самых разных слоев причудливой российской элиты - сейчас все они аплодировали стоя, возвышаясь над столами в своих вип-ложах.
  Виновница торжества, ослепительная и божественная Софья Ушакова-Вайман - полностью обнаженная, в одних лишь легких хрустальных туфельках и высокой палладиевой короне, усыпанной рубинами - сидящая на огромном золотом троне по правую руку от губернатора, медленно и величаво поднялась, улыбаясь всему миру своей очаровательной и неповторимой улыбкой.
  Выждав несколько секунд, она шагнула к стойке микрофона.
- Я люблю вас.
  И тотчас смолкли все аплодисменты.
- Я люблю вас! - сказала она громче, и звук её низкого, чуть с хрипотцой голоса, усиленный фазоинвертором, заставил содрогнуться почву.
- И я чувствую каждого из вас. Ведь я знаю, что вы - есть кровь от крови и плоть от плоти моей. И сегодня, вместе со мною, вы вновь становитесь старше - ровно на один год. И так - год за годом - вы становитесь старше, старее и дряхлее. Вы теряете здоровье, красоту и молодость... Вы превращаетесь в прах, в пыль, и когда-нибудь все вы исчезнете вовсе!
  Люди на трибунах оцепенели. Потрясенные словами богини, гости застыли без единого движения в оглушительной мёртвой тишине. Губернатор торжествующе улыбался.
- Но я, - продолжала Софья, - я - нет! Я останусь вечно живой, вечно красивой и вечно молодой! Мне всегда будет двадцать пять, и вы всегда будете хотеть меня, словно в первый раз! А значит, весь этот мир, этот космос, он будет продолжать жить, дышать, бороться и развиваться. Он будет существовать! И да прибудет с нами истинное счастье, богатство и всеобщее благоденствие!!!
  «Колизей» взорвался овациями.
- Браво! Брависсимо!
- Мы тебя любим!
- Богиня!
- Живи вечно!
  Гром аплодисментов был таким оглушительным, что Навроцкий непроизвольно нахмурился. Он шагнул к Ушаковой и, обняв её за плечи, принялся осыпать поцелуями её лицо. На глазах у Софьи выступили слёзы.
  В этот момент грянул гимн. Оркестр из тридцати музыкантов и настоящий живой хор делали его исполнение совершенно необыкновенным.
- Россия - священная наша держава, Россия - любимая наша страна...
  Люди на трибунах, все как один, поднялись и стали подпевать величественной песне, раскачиваясь ей в такт, а губернатор всё продолжал целовать свою возлюбленную. Страсть, восторг, и одновременно острый приступ отчаяния захлестнули его.
- Поздравляю тебя, моё счастье... Поздравляю... Живи всегда, живи вечно...
- Свалить от меня решил, козлина, - отрешенно и без выражения произнесла Соня, глядя на беснующиеся трибуны. - Подонок... Иммигрант... Дерьмо собачье... Сволочь...
  Тем временем на арене Колизея - в самом её центре - происходило нечто грандиозное: сцена разверзлась, и прямо из её недр на поверхность стала медленно подниматься, движимая невидимым лифтом, исполинская скульптура - статуя Новой России.
  Публика взорвалась новым шквалом оваций.
  Величественная, высотой около десяти метров, созданная из сверкающего черного полимера композиция представляла собой обнаженную девушку с мечом и щитом в руках, сидящую на великолепном коне, которого - неторопливо и достоинством - вели под уздцы двое мужчин: с одной стороны - Государь, а с другой - Святейший Патриарх Московский и всея Руси. Голову девушки украшал тяжелый римский шлем с православным крестом, меч в её правой руке выглядел длинным и острым как пика, а на лице застыло суровое и решительное выражение: Россия всегда была мудра, справедлива и беспощадна к врагам.
- В-о-о-о-о-у! - торжествующе взвыла толпа. - Ура-а-а-а! Слава России!!!
  Поднявшись, наконец, из-под земли во весь рост, скульптура стала медленно вращаться вокруг своей оси - чтобы каждый из зрителей мог в полной мере насладиться её неповторимой красотой и величием. Гости продолжали неистово аплодировать, торжественно гремел, не умолкая, державный гимн, атмосфера «Колизея» наполнилась священной энергией благородного единства, любви и патриотизма. Это был самый настоящий триумф.
- Я дарю её тебе, - прошептал Навроцкий в ухо имениннице. - Это сделано из «смолы человеческих слёз» в мордовском концлагере - специально для тебя. Под заказ...
- Сука ты конченая, - резко и зло ответила Софья, не отводя взгляда от прелестного лица скульптуры. - Козел старый, сдохнешь под забором, вместе со своим Владиком...
  Девушка на коне была абсолютной копией её самой - точны были и фигура, и лицо и даже выражение глаз. Безымянный скульптор оказался настолько выразителен, что казалось, ещё секунда - и прекрасная всадница взмахнет своим мечом, бросится на врага и без малейших колебаний поразит его в самое сердце. Что, впрочем, вполне отражало реальность: с самого раннего детства София Ушакова-Вайман ни к кому не знала жалости и была патологически жестока.
  Статуя перестала вращаться.
  Смолкли звуки гимна, и оркестр грянул весёлый «Марш менестрелей»: начинался праздничный концерт.

  *    *    *

  Первыми выступали гусляры. Четверо розовощеких крепышей - в ярко-красных рубахах-косоворотках и заправленных в такие же красные сапоги изодранных джинсах - с громкими криками выскочили на арену, и закружились в безумном танце вокруг статуи. Каждый из них держал в руках цифровые гусли - все разных размеров, на которых, танцуя, умудрялся наяривать общую для всех мелодию.
  Вслед за четверкой музыкантов на арену выкатился и пятый - именно «выкатился», поскольку передвигался он на огромной ударной установке с велосипедными колесами, вращаемыми с помощью педалей.
- Убейте их всех! - истошно завопил ударник и принялся с бешеной энергией лупить в барабаны. - Оседлайте молнию! Смерть среди нас!
  Вся его команда тотчас заиграла «Дэмейдж инкорпорэйтед» - бессмертный хит группы «Металлика» - на своих «хэви-металлических» гуслях. Да как заиграла! Гости на трибунах, ещё минуту назад торжественно распевающие гимн великой России, теперь словно получили разряд тока: «Колизей» загудел вибрацией десятков трясущихся в сумасшедшей пляске человеческих тел - устоять перед напором чудо-гусляров было абсолютно невозможно.
  Навроцкий чуть привстал на троне и незаметно покосился на Софью. Так и есть - она отвлеклась на «баджи»: запрокинув свою божественную голову и зажмурившись, именинница вдыхала через трубочку тяжелый темно-синий дым из тонкого хрустального бокала. На её губах выступила голубоватая пена.
  Пора!
  Губернатор торопливо поднялся и вышел из ложи. Оказавшись в широком коридоре, он поспешно, почти бегом добрался до лифта и уже через минуту, никем не замеченный, покинул «Колизей» через один из ведущих во дворец переходов. Он направлялся к себе в кабинет.
  Во дворце ему попалось навстречу несколько занятых праздничной суетой слуг. Навроцкий приветливо кивал каждому, и на немые вопросы в глазах лишь с улыбкой разводил руками - дескать, что поделать, приспичило.

  Первый этаж, лестница, второй этаж... А вот и кабинет.
  Поспешно, дрожащими руками губернатор отпер дверь и нырнул в спасительный полумрак собственных апартаментов. Хлопнул за спиной замок.
  Возможно, в его отсутствие здесь похозяйничали незваные «гости», поэтому, оказавшись внутри, Пётр Валерьянович первым делом наглухо задвинул на окнах шторы и опустил жалюзи. Наступила полная темнота.
- Прощайте, родные березки, - шептал Навроцкий, торопливо раздеваясь. - Прощай, Питер...
  Он бросал вещи прямо на пол - складывать их не было времени. Оставшись в одних трусах, губернатор натянул на ноги теннисные туфли, после чего выдвинул из-под дивана спортивную сумку. На несколько секунд он замер над сумкой, а затем, повесив её на плечо, медленно подошел к... камину.
- Укрепи меня, господи, дай силы, не покинь на земном пути! - он нажал на спрятанный в недрах камина рычаг, и прямо перед ним, стала открываться внутрь небольшая квадратная дверца. Это был потайной спуск в старую канализацию.
- Укрепи, Всевышний, надежду мою!
  Окинув в последний раз взглядом сумрак родного кабинета, Навроцкий нырнул в проём, и холодная тьма туннеля поглотила его.
- Аминь.
  Дверь стала медленно закрываться.

  *    *    *

  Через полчаса из заросшего густой полынью и бурьяном оврага - метрах в четырехстах от стены губернаторского имения - на проселочную дорогу выбрался, тяжело дыша, полноватый человек с благородным лицом, в форме частного охранника. На его плече висела узкая спортивная сумка.
  Возбужденно оглядываясь по сторонам, человек достал из кармана мобильный телефон и выдохнул в него только одно слово:
- Снаружи!
  Минуту спустя послышался приглушенный рокот, и вскоре к Навроцкому подлетел наглухо затонированный внедорожник с надписью «Региональное управление инкассации». Почти бесшумно хлопнула дверца - и вот уже экс-губернатор стремительно удаляется от своего родного дома.
  В 16.30 - начало регистрации на рейс «Санкт-Петербург – Лондон».

  *    *    *

  Тем временем, в амфитеатре продолжал бушевать праздник.
  Словно в сказочном калейдоскопе, сменялись на арене «Колизея» великолепные танцоры и певцы, искрометные юмористы и невероятные фокусники.
  Вот знаменитый «Лагерный балет» - молодые девушки в кандалах и тюремной робе танцуют фрагменты из «Жизель», вот «Сибирские пельмени» - прославленные кавээнщики изображают гей-оргию в украинской Верховной Раде, а вот и ехидный оппозиционер-сатирик Иуда Шандерович, привезенный силою, потешно выплясывает голый на огромной сковородке. Стрельцы не дают ему спрыгнуть с раскаленного «танцпола», и лишь когда Иуда падает без сил, стаскивают его за ноги и подвешивают на столб в деревянной клетке: «а вот почирикай теперь оттудова».
  Здесь и очаровательные Анжелид Варутин с Леоникой Агум, впряженные ради забавы в тележку с коктейлями, и голосистый располневший Боря Моисеин в купальнике престарелой «дамы полусвета», и легендарная группа «Машина Времен» - в лаптях и белых косоворотках трижды сыгравшая «на бис» свои бессмертные хиты «Проворот», «Вагонные шпоры» и «Не пора ли прогнуться».
  Впрочем, лидера «Машины» Андрея Захаревича так же, как и многих других, ожидал озорной праздничный сюрприз. Едва утихли неистовые овации публики после завершающей песни, как Захаревич был стреножен упругой сетью, и удалые стрельцы поволокли его к позорному столбу.
- Правильно! - закричали с трибуны. - Так его, проститутку пендосскую!
- Майданутый хорёк! - подхватила толпа.
- Прихвостень фашистский!
- Подстилка!
  Позорные столбы были вкопаны по всему периметру арены, и на некоторых - под жарким июньским солнцем - уже томились коленопреклоненные окаянные горемыки: провинившиеся холопы, бомжи, зубоскалы-блоггеры и губернаторские должники. Привязав Андрея Вадимовича, стрельцы облили его, как и полагается, ведром свежих нечистот и, подбодрив весёлыми шутками, удалились под навесы.
  Празднество продолжалось.
  Сразу после выступлений артистов начались гладиаторские бои.
  Поскольку в этом году организаторы мероприятия постановили не нарушать закон, то убийство противника на арене оказалось под запретом. Что, впрочем, отнюдь не облегчало достижение победы для сражающихся: стороны были вынуждены биться до тех пор, пока победителя не назовет именинница, которая, ввиду погружения в сильнейший наркотический транс, сделать это была просто не способна.
  В итоге судейский жезл решили передать одному из её приближенных - сидя у ног своей госпожи, придворный паж должен был внимательно следить за малейшими движениями её ресниц, после чего интерпретировать их в тот или иной вердикт. И сражение началось!
  Первыми выступали четверо бойцов СОБРа - в полной экипировке, с дубинками, щитами и электрошокерами они должны были одолеть дюжину «взбесившихся либерастов», которые, в свою очередь, были вооружены арматурными прутьями, камнями и «коктейлями Молотова».
    Гремела музыка, неистовствовала публика, в ложах пели, плясали и совокуплялись обезумевшие болельщики, официанты на трибунах собирали ставки.
    Уже через десять минут бой был окончен. Одного из «собровцев», обгоревшего от зажигательной смеси, увезла «Скорая», второго «вырубили» булыжником по голове, зато двоим оставшимся удалось переломать ноги практически всему составу «либерастов». И теперь «звездная пара» победителей триумфально обходила корчащихся на земле врагов и под улюлюканье толпы добивала каждого слезоточивым газом в лицо, а также - поставленным «на максимум» электрошоком. Что ж, трусливая демократия всегда проигрывает настоящим мужчинам в честном бою.
  Следующее сражение было посвящено недавним страницам истории.
  Немногочисленная, но дружная команда «вежливых людей в форме», вооруженная по последнему слову техники (включая самонаводящиеся скорострельные автоматы с резиновыми пулями и гранаты направленного действия с психотропным газом) вступила в неравную схватку с целой ордой полуголых папуасов с копьями и бумерангами, символизирующих армию независимой Украины. Примечательным было то, что роль «вежливых людей» исполняли реальные бойцы российского спецназа, а их противниками были самые настоящие украинские «киборги», купленные специально по такому случая у официального Киева. Так что дрались все яростно, с остервенением и без притворства.
  Победила, конечно же, Россия.
  Навалившись поначалу толпой и создав кучу-малу, украинские военные, казалось, не оставили никаких шансов своим русским соперникам, однако первые же прицельные выстрелы - с попаданием в лицо или пах - мгновенно изменили расклад сил. Через считанные минуты «киборги», побросав свои копья, рассеялись по арене, кто - пытаясь вырваться за пределы «Колизея» и затеряться в парке, а кто и просто - падал на колени и сдавался, умоляя о пощаде.
  Пленных сильно не били: днем позже всех этих бедолаг заклеймят в холопы и продадут богатым россиянам, да и вера православная не позволяет истязать поверженного врага, даже если тот - украинец.

  После гладиаторских боев наступало время самых сокровенных, а значит - и наиболее любимых публикой мероприятий, среди которых особо выделялись «страстные сказки», купание в дерьме и гонки на девках.
  Как только арену очистили (под звуки победного марша) от следов гладиаторских боев, на ней тут же возвели невысокий открытый бассейн, который сразу стал наполняться зловонной массой человеческих нечистот - из специального подземного резервуара.
  Народ на трибунах вновь оживился, но теперь уже по-особенному. Согласно новому обычаю, погружение в «исконную суть русского всенародья» считалось процедурой возвышенной, очищающей и священной. Любой представитель знатной семьи или клана, сумевший прилюдно с головой окунуться в смердящую жижу, приобретал пожизненное право говорить от имени народа (на деле это означало привилегию начинать любую фразу словами «я и мой народ...»), а также получал почётный титул «говнаря», освобождающий от уплаты церковной подати.
  Однако на деле желающих всегда оказывалось немного. Благородные люди предпочитали пользоваться «правом откупа», жертвуя определенную сумму денег кому-нибудь из «очищающихся», и наблюдать за духовным генезом со стороны. Говнари же относились к «откупным» презрительно. «Несть благодати, аще не в какахи ныряти», - говорили они, и в этом тоже была своя правда.
- Ну что, сиятельные?! - загрохотал с небес усиленный мегафоном голос ведущего. - Будут ли сегодня добровольцы на купание в говнах людских? Будут ли исконные?
  На несколько мгновений «Колизей» погрузился в тревожную тишину, словно онемев от ужаса. Перестали жевать и пить дорогие гости, прервались в стараниях своих массажисты, застыли в проходах официанты с подносами. Нахмурились напряженно государевы стрельцы.
- Будут! - истошно прокричал кто-то в одной из центральных лож. - Самолично желаю! С превеликой радостью!
  И вздох вселенского облегчения пронёсся над трибунами - согласно обычаю, использование «права откупа» разрешалось только там, где находился хотя бы один желающий.
  Через минуту на арену вышел сам великий князь Никита Михалкин. «Колизей» взорвался аплодисментами.
- Давай, Никитушка! Покажи им всем!
- Вот так говнарь!
- Респект, Бесогом! Купнись-ка и за нас!!!
  По рядам тут же бросились стрельцы с холщовыми сумами - собирать откуп. Процедура сопровождалась шутками и весельем, тут и там раздавались взрывы хохота. Кто-то пытался сунуть кредитку, женщины предлагали в оплату себя, люди искусства громко и забористо матерились.
  Тем временем, Михалкин - в ослепительно-ярком белоснежном костюме и не менее яркой пурпурной мантии - с достоинством обошел вокруг бассейна и остановился возле позорного столба с привязанным с нему коленопреклоненным Захаревичем.
- Братцы вы мои, - хрипло и как всегда негромко промолвил он в микрофон на лацкане пиджака. - Народ православный. Люди добрые!
  И снова притихла публика.
- Все вы знаете меня. Я за Россию не только в дерьме, но и в кровушке людской с радостью искупаюсь.
  Великий князь сделал паузу и обвел трибуны своим мудрым и выразительным взглядом.
- А за Государя нашего я и вовсе - ни вас, ни себя, ни детей своих не пожалею! За Государя и Отчизну умереть - вот оно подлинное счастье русского человека! Вот оно - счастье дворянина!
  С этим словами Михалкин шагнул к Захаревичу и, расстегнув брюки, принялся мочиться ему в лицо.
  Андрей Вадимович зажмурился и жалобно замычал. Оркестр взорвался торжественным маршем, захохотали стрельцы, публика захлопала и одобрительно загудела. На арену вышло еще несколько желающих искупаться.
- Пора! - сам себе скомандовал Михалкин.
  Перестав мочиться, он, как был - в костюме и мантии, взбежал на невысокий помост перед бассейном и, наскоро перекрестясь, с криком бросился в темно-коричневую жижу.
- Ура-а-а-а!!! - грянули трибуны. - За Россию! За Государя! За Родину!!!
  Вслед за Михалкиным в дерьмо один за другими стали нырять остальные добровольцы, кто - раздеваясь догола, а кто - и в одежде.
  Оказавшись в бассейне, все они не сговариваясь принялись грести к установленной в его центре скульптуре из цветного пластика, изображающей современного Русского Мужика. Это был невысокий, щуплый и кривоногий мужичок в армейской тельняшке, огромных шортах, белых носках и сандалиях; в одной руке он держал смартфон, а в другой - бутылку пива. Из ширинки его чуть приспущенных шортов горделиво выпирал обнаженный, внушительных размеров фаллос - в полной боевой готовности.
  Голову мужичка украшала бейсболка с эмблемой «BMW», а его скуластое небритое лицо излучало то презрительное и самодовольное выражение, которое вот уже много веков подряд вдохновляет поэтов на песни о великой русской духовности.
  Оказавшись возле постамента, купальщики во главе с князем поднялись во весь рост (уровень дерьма в бассейне был примерно по грудь) и, окружив скульптуру, стали со смехом бросать в неё и друг в друга полными пригоршнями нечистот. Говнари ликовали, ведь только что они сделали невозможное - ради Отчизны, ради великого народа своего они переступили через себя, и теперь их восторгу не было предела!
- Да-вай! Да-вай! Да-вай! Да-вай! - оглушительно скандировали зрители.
  Не в силах устоять перед этим раскатистым триумфальным хором и достигнув, очевидно, апогея переживаемого им экстаза, Михалкин ухватился за край постамента и стал карабкаться на скульптуру. Остальные купальщики бросились ему помогать, и через минуту взъерошенный, перепачканный испражнениями князь уже взобрался на постамент.
Стоя на коленях, он победно помахал рукой трибунам, после чего обнял пластикового мужика за ягодицы и, широко раскрыв рот, решительно вобрал в себя его огромный исконно-русский фаллос.
  Овации, казалось, были способны взорвать «Колизей».
  Зрители хлопали, свистели, кричали и даже рычали от восторга. Оркестр грянул всей своей мощью, заиграв нечто непередаваемое - смесь государственного гимна, молитвенной симфонии и народного плача. К шумному ликованию гостей присоединились все - стрельцы, официанты, обслуга и даже стоящие у позорных столбов нечестивцы. Ведь сегодня снова - уже который раз в своей жизни! - великий князь Никита Михалкин оказался выше, чище и самоотверженнее остальных, и это было потрясающе.

  *    *    *

  Сразу за купанием в дерьме наступал черед персональных поздравлений, а также – «страстных сказок».
  Суть праздничной забавы заключалось в том, что выходящие по одному на арену гости должны были сначала подышать бесцветным кисловатым паром из «сосуда откровений», и только после этого - поздравлять именинницу. Содержащийся внутри «сосуда» мощный синтетический наркотик вызывал, помимо глубокой эйфории, еще и полную «расторможенность» нервной системы, поэтому любые слова, сказанные под его действием, были переполнены самыми откровенными эмоциями и страстью.
  Стрельцы вынесли на арену особый пьедестал, куда должны были подниматься поздравители, установив его рядом со статуей Новой России, техник проверил исправность «сосуда откровений», и церемония началась!

  Первыми, как и положено, выступали представители властных структур и духовенства.
  Зрелище было необычайно захватывающим. Глотнувший «волшебного дыма» вице-спикер Законодательного Собрания Санкт-Петербурга господин Гойко, более известный горожанам как Жемчужный Прапор, буквально через два предложения сбился с общей канвы поздравительной речи и принялся увлеченно повествовать о своей связи с собственной дочерью, называя её при этом Кончиттой и беспрестанно сравнивая с именинницей. В завершение он опустился на четвереньки и изобразил свою дочь в момент интимной близости, издавая громкие гортанные звуки и виляя задом. Публика неистовствовала.
  Сменившие его ораторы были не менее искромётны. Председатель областного комитета по культуре господин Шлыко с выражением и «в лицах» прочёл непристойную поэму «Байконур», глава отдела образования фрау Крик призналась имениннице в любви, обнажив тату с её портретом в весьма неожиданном месте, представитель епархии отец Пиландрон и вовсе ничего не говорил, а лишь восторженно кукарекал, пока не обмочился от усердия - под хохот и улюлюканье на трибунах.

  Королева праздника, тем временем, постепенно приходила в себя. Она чуть пошевелилась на своем троне, и застывший рядом лакей - розовощекий юноша в белых колготках и голубом камзоле - набросил шелковое покрывало на её обнаженное тело.
- Пить, - негромко приказала София, и он подал ей хрустальный бокал с ледяным «Боржоми». - Что у нас сейчас?
- Страстные сказки, - сообщил лакей почтительно. - Полным ходом поздравляют, болезные.
- Долго ещё?
- Да минут тридцать не меньше. Только ж начали.
- Понятно...
  Королева сделала несколько глотков из бокала и вновь обратилась к юноше:
- Слышь, дырявый...
- Да, госпожа?
- Метнись на парковку. В машине, в бардачке возьмешь чёрную пудреницу - и мухой назад сюда. «Коксом» надо бы закинуться, взбодриться...
- Слушаюсь, госпожа.
- И ещё... Когда пойдешь обратно, распорядись, чтобы всю эту бодягу заканчивали. Во сколько у нас танцы и оргия?
- Ровно на 18-00 назначено.
- Ну, вот пусть прямо сейчас и стартуют. Хрена ли мне тут бычиться...
- Понял, госпожа. Уже бегу.
  Лакей поспешно вышел из ложи.

  Однако, несмотря на желание именинницы, досрочно завершить «страстные сказки» так и не удалось.
  Как только очередной выступающий закончил свою речь и, обессиленный, сполз с пьедестала, на арену вместо следующего поздравителя вышел распорядитель со стрельцами.
- Милые да сердечные гости дорогие! - загремел над «Колизеем» его властный, многократно усиленный мегафоном голос. - Благодарствовать велит вам и кланяться наша любимая Сонечка! Так уж тронули её ваши слова добрые, что не в силах больше она слушать их без слёз! А потому, переходим мы сейчас к другим забавам: катанию на девках, танцам, да и оргия всеобщая уж скоро близится...
- Эй, ну-ка! - вдруг выкрикнул кто-то из гостевой ложи. - Что за фуфло ты там несешь, рожа халдейская?!
- Что?!
  Публика в один голос охнула, и над «Колизеем» повисла звонкая и тревожная тишина. Разговаривать так с главным ведущим праздника могли здесь очень немногие, а значит, сейчас происходило нечто из ряда вон выходящее.
- Вообще-то, ещё босс мой Софью Михайловну не поздравлял! - заносчиво продолжал смутьян. - А значит, давай освобождай арену, ты, говорун попугаевич, и псов своих уводи. Сейчас, вопреки всему этому сброду, благородный человек речь свою скажет!
  Распорядитель грозно нахмурился и уже было открыл рот, чтобы повелеть изловить, выпороть и усадить у позорного столба бесстыжего наглеца, как что-то (например, распоряжение куратора от ФСБ в микро-наушнике) его остановило.
  Сглотнув, ведущий неуверенно покосился на замерших рядом стрельцов и уже совсем другим тоном ответил:
- Ну, что ж! Коли просит добрый гость, так пускай и слово молвит. Поздравлениям искренним да душевным кто отказать посмеет? Уступаю пьедестал!
  В считанные мгновения он и его люди покинули арену.
  Оркестр тут же, как по команде, заиграл бравурную мелодию, а публика осторожно захлопала, предвкушая очередной праздничный сюрприз.
  Через несколько минут на арену, в сопровождении трех человек в незнакомой военной форме, вышел новый поздравитель. Разом смолкли все аплодисменты, оборвалась музыка, и над «Колизеем» вновь повисла напряженная тишина.
- Сэр Роберт Джулиан Килпатрик! - бесстрастно объявил громкоговоритель. - Гость из Объединенной Европы. Пожалуйста!
  Тишина на трибунах стала абсолютной. Всё замерло словно перед взрывом. Ни единого движения, ни звука, ни даже дуновения ветра.
- Здравствуйте! - негромко, с сильным акцентом произнес иностранец, приближаясь к пьедесталу. - Я хочу сказать несколько слов.
  Это был просто огромный - необычайно высокий и толстый человек лет тридцати пяти или сорока. Ростом чуть более двух метров и не менее метра в ширину, он весил, наверное, килограмм полтораста; при этом лицо его - без единого волоска, нереально розовое и свежее как у младенца - напоминало собой лик одного из ангелочков Рубенса, сочетая в себе детскую невинность и глубочайшую мудрость Вселенной.
  Сэр Килпатрик был одет в яркую и разноцветную ночную рубашку до колена, из-под которой выступали две мясистые голые ноги, обутые в золотые сандалии. В руках он держал изящную золотую лиру с пятью струнами.
- Здравствуйте, - мягким женственным голосом повторил он и, окинув трибуны приветливым взглядом, медленно поднялся на пьедестал. - Это будет песня-поздравление. Я сочинил её сам. Сегодня утром. Послушайте.
  Его телохранители встали рядом с пьедесталом и застыли как изваяния. Килпатрик прижал лиру к груди, поднял свое безмятежное лицо к небу, закрыл глаза и запел.

  И сразу же исчезла реальность.
  Всё вокруг превратилось в единый опьяняющий, неудержимый и захватывающий вихрь, органично сливающийся с величественной, безгранично блаженной песнью иностранца. Это была песня любви.
  В ней не было слов, а был лишь голос - безбрежный, наполненный всеми ароматами жизни и искрящийся тысячами оттенков поток, оставаться вне которого было невозможно.
  Люди на трибунах - все, кто был здесь, включая слуг, челядь и охрану - поднялись на ноги и, закрыв глаза, стали подпевать этой восхитительной песне. Каждый делал это по-своему, отдаваясь пению целиком, погрузившись в волшебный поток полностью, включая сердце и разум, и каждый видел своё собственное откровение - свои прошлое, настоящее и будущее. Пережив эти откровения, уже нельзя было оставаться таким как прежде - всякий, кто познал собственную жизнь, ощутил в этой жизни безграничную любовь к себе и другим таким же живым существам, больше никогда не сможет вернуться назад на землю - отныне и навеки он принадлежит небесам.
  Люди подпевали всё громче и громче, на лицах многих появились слёзы; некоторые, будучи не в силах стоять, выдерживая проходящие сквозь них и пульсирующие тёплые волны вселенской любви и блаженства, падали на колени и продолжали петь, раскачиваясь в такт чарующему ритму. Кто-то лишился чувств.
  Килпатрик пел. Его голос постепенно становился всё выше, освобождая человеческих существ от последних оков разума, и вскоре в пространстве «Колизея» не осталось ни одного человека - ибо все присутствующие превратились в ангелов.

- Неужели, это - оно? - спросил Грачев, не отрывая взгляда от монитора. - Связи с «Колизеем» нет, связи с агентами нет, молчат даже снайперы - похоже, все в отключке...
- Да-а-а, - протянул сидящий у соседнего монитора Ревзлин. - Ничего себе, молодцы англичане! Как им это удалось?
  Он обернулся к сотрудникам, работающим за компьютерами в центре командного пункта.
- Внимание всем! Последние данные по «Колизею»?
- Получены!
- Хорошо... Изменение радиационного фона?
- Нет.
- Химическая опасность?
- Отсутствует.
- Может быть, ультразвук или ещё что-то?
- Не обнаружено.
- Хорошо, продолжаем искать! - Ревзлин снова повернулся к Грачеву. - Ну, что, Игорь Иваныч, пора заканчивать «концерт по заявкам»? А то потом всю эту «элиту» от земли отскребать придется...
- Не спеши, - хмыкнул полковник, продолжая напряженно вглядываться в монитор. - Возможно, это еще не финал. Спеленать певца мы всегда успеем...
  Он коснулся наушника мобильного телефона:
- Алло, «Молния»! Выпускайте «стрекозу». Готовность «ноль», по первому сигналу - удар газом в центр поля, и сразу берём. И чтобы не единой жертвы!
- Вас понял! - отозвался невидимый подчиненный. – «Стрекоза» уже в воздухе, к арене не подходим, время сближения для удара четыре и три секунды. Ждем сигнала.
- Ничего себе, - в который раз подивился Ревзлин, разглядывая застывшие фигуры людей на экране монитора. - Они все как будто в трансе. Или умерли...
  Килпатрик продолжал петь.

  Протоиерей Всеволод Чаблин крепко спал уже несколько дней.
  Началось всё с того, что где-то глубоко внутри себя он вдруг стал осознавать, что с ним происходит нечто странное. Мысли теперь появлялись в его голове совсем не так как раньше - он больше не думал их, а как бы получал извне, словно от самого Бога. Кроме того, он начал ощущать в себе скрытое присутствие кого-то (или чего-то) постороннего - того, кто контролирует каждый его поступок или действие, да и вообще - весь этот хрупкий мир, и это было совершенно невыносимо.
  В итоге разум Чаблина не выдержал и заснул, хотя внешне протоиерей оставался бодрствующим - он ел, пил, говорил и постоянно куда-то шел, не отдавая себе ни малейшего отчета - куда и зачем.
  И вот сейчас он внезапно проснулся.
  Это было похоже на вспышку. Короткая резкая боль ударила по глазам, и одновременно с ней в уши ворвался всепроникающий и беспощадный, но при этом - абсолютно божественный звук. Звук пробуждения.
  Он пришел в себя и с удивлением обнаружил, что находится на трибуне небольшого стадиона или амфитеатра, но при этом - не на простой скамье для зрителей, а за столом - в уютном отдельном кабинете типа ложи. Рядом в соседних креслах застыли с остекленевшими глазами еще двое мужчин, которых, как ему показалось, он когда-то знал. Оба они были не то мертвы, не то парализованы, но, в любом случае, выглядело это жутко.
  Протоиерей медленно поднялся из-за стола и на негнущихся ногах приблизился к краю ложи. Да, этот странный и высокий, пробудивший его звук исходит именно оттуда - из центра арены. Там, рядом с огромной нелепой конструкцией, напоминающей скульптуру, на аляповатом постаменте с сеточным ограждением стоял и оглушительно громко пел свою песню круглолицый, невероятно толстый человек - чужеземец, похитивший и присвоивший пленительный звук, циничный и вероломный узурпатор.
  Кулаки Чаблина непроизвольно сжались. Он ощутил страшное отчаяние: пробудивший его поток в любую секунду может прекратиться, исчезнуть, а вместе с ним исчезнет и сам протоиерей - туда, обратно в спячку, в черные глубины своего небытия.
  Этому нужно любым способом помешать. Лишить поющего толстяка власти над волшебным потоком. «Я больше не хочу туда возвращаться!»
  Лихорадочно оглядевшись по сторонам, Чаблин увидел стоявшую на полу корзину с шампанским, из которой сочилась вода - таял принесенный в ней лёд. Рядом с корзиной валялся небольшой декоративный топорик для колки льда, забытый, очевидно, одним из официантов.
- Годится, - выдохнул Чаблин, хватая топорик.
  Теперь осталось добраться до арены. Но он не помнил даже как оказался здесь... Протоиерей решительно бросился к дверям. Сейчас ему нельзя терять ни секунды. Он должен успеть!
  Полутемный, слегка изогнутый коридор; узкая, ведущая вниз лестница; люди, лежащие тут и там без признаков жизни; разбросанные в беспорядке предметы... Чаблин бежал по первому этажу, не разбирая дороги и ориентируясь лишь по свету - где-то среди этих бесконечных «античных» колонн должен быть выход на арену.

  Увидев в мониторе непонятно откуда взявшегося на арене человека, который почти бегом приближался к пьедесталу с Килпатриком, Грачев остолбенел.
- «Молния!» - воскликнул он.
- На связи! - ответили в наушнике.
- Движущаяся цель по направлению к объекту. Уничтожить!
- Вас понял.
  Тут же на экране - над «Колизеем» - возникла едва заметная точка: «стрекоза» изготовилась к удару.
  Прошла секунда, вторая, третья...
- Почему не стреляем?! - взревел Грачёв.
- Уже не успеть, он слишком близко к объекту.
- Тогда без ракет! Бейте «лазером»!
- Вас понял. Приступаем.
  Полковник максимально увеличил «картинку». Бегущий по арене человек был уже в нескольких метрах от Килпатрика. В руках у него поблескивал какой-то предмет. Похоже, оружие...
  Пух! Пух! Пух!
  Вокруг бегущего вырастали поднятые пулями фонтанчики земли. Он не обращал на них никакого внимания. До пьедестала оставалось буквально пара шагов.
- Давай! - заорал у соседнего монитора Ревзлин. - Убейте его!
  Пух! Пух!
  Одна из пуль попала человеку в ногу. Он споткнулся, но каким-то чудом не упал, продолжая - уже с огромным трудом - продвигаться к цели.
- Ещё! - скомандовал в микрофон Грачёв. - Точнее цельтесь, ребята...
  Пух! Пух! Пух! Пух!
  Вторая пуля попала Чаблину в грудь. Окровавленный, но ещё живой, протоиерей взобрался на пьедестал и, размахнувшись изо всех сил, со страшным криком ударил Килпатрика топором. Хрясь!!!
  Удар пришелся в плечо. Сэр Роберт оборвал пение и обернулся к Чаблину.
- Чем могу помочь, сэр?
  Из его рта тут же хлынула кровь.
- Падла! - заорал Чаблин, замахиваясь для нового удара. - Умри, сдохни, нечисть окаянная!
  Он выгнулся словно пружина и, держа топорик обеими руками, обрушился на Килпатрика всей своей оставшейся мощью. К-р-р-у-х-х-х!!! Лезвие топора глубоко вошло в череп англичанина, и в ту же секунду его необъятная туша стала медленно валиться назад, увлекая за собой изрешеченное пулями тело убийцы.
  Сэр Роберт Джулиан Килпатрик умер на месте.

  *    *    *

  Четыре часа спустя - после того, как бойцы ЦСООР МЧС и ФСБ провели все необходимые процедуры по восстановлению конституционного порядка на вверенной им территории, всем благополучно очнувшимся и пришедшим в себя гостям позволили покинуть имение Навроцкого. Вслед за ними отпустили и остальных - артистов, слуг, подневольных, а также пленников позорного столба. Люди разъезжались потрясенные, молчаливые, никто ни с кем не говорил и не прощался.
  Тело Килпатрика – так же, как и тело протоиерея Чаблина - увезли медики ФСБ. Были собраны рапорты всех присутствующих на мероприятии агентов. Данные с видеокамер и подслушивающих устройств были надлежащим образом зашифрованы и отправлены на анализ в столицу.
  Вокруг уже почти стемнело, а полковник Грачёв всё продолжал бродить по опустевшей арене «Колизея», подсознательно надеясь найти, увидеть здесь нечто, способное дать ему ключ к пониманию. Он до сих пор не мог поверить в то, что долгие месяцы подготовки, усилия сотен людей, загубленные жизни и потраченные миллионы - всё оказалось впустую. Он не верил, что проиграл. И теперь Москва ждала от него подробного рапорта о причинах провала операции «Западный циклон».

  В наступивших сумерках к одиноко гуляющему по арене полковнику бесшумно приблизился один из сотрудников информационного центра ФСБ - молодой человек в синем халате, и оглядевшись по сторонам, негромко произнес:
- Дозволь же, Магистр!
- Говори, - устало кивнул Грачев. - Может быть, хоть ты мне что-то скажешь...
- У нас новость, Магистр, - склонил голову молодой человек. - Вчера был убит Охранитель. Мы узнали только сегодня, час назад. Я полон скорби, Магистр.
- Та-а-а-к, - протянул полковник. - Ничего себе - заканчивается неделька... Кто убийца?
- Владлен Грызлин, заместитель губернатора. Застрелил его в гостинице рядом с «Пулково». Причина неизвестна.
- Понятно, - Грачёв вздохнул, скорее, с облегчением, чем с грустью. - Где сейчас Грызлин?
- Отель «Ритц», Лондон. Какие будут указания, Магистр?
- Никаких. Его участь решит новый Охранитель. У тебя - всё, ведомый Вечностью?
- Да, Магистр.
- Тогда свободен. Через три дня - Великая Месса. Я объявляю.
- Сделано, Магистр. И да прибудет с нами жизнь Вечная!
  Юноша поклонился и исчез в сгущающейся темноте.

Tweet