Предзакатные сумерки сгущались, знаменуя окончание дня, приход ночи. Последние лучи заходящего за горизонт солнца поглощались темной синевой вечернего неба. Но только этого не было заметно в болотистом, густом лесу, где свет даже в самый ясный день терялся среди листвы и хвои, а редкие, пробившиеся сквозь первый заслон, ниточки света исчезали в тумане, который был столь же стар и вечен, как и сам лес.
Посреди этого тумана, удушающей влажности и несметного числа кровососущих насекомых, между древних, покрытых толстым слоем мха, стволов многовековых деревьев, там, где и намека не было на тропинку, тихо потрескивал костер. Возле костра, пытаясь отогреть и высушить промокшие ноги, сидело двое мужчин.
Один – был коренаст и высок, имел грубые, но простоватые, черты лица, и руки, одной которой можно было обхватить чью-нибудь шею так, что пальцы сомкнулись бы сзади. У него был слегка помутневший взгляд от крепкого напитка, которым он пытался согреть себя изнутри. Его облачение было местами изодрано и покрыто грязью – он не первый день скитался в местах далеких от цивилизации. Рядом, опершись о колено хозяина, стоял топор-колун, лезвие которого имело в двух местах заметные выщерблины, а рукоять была истерта крупными ладонями владельца.
Второй отогревающийся проигрывал размерами своему соседу, но, невзирая на это, выглядел более неприятно, даже немного пугающе. Острые скулы, впалые щеки, маленькие и быстро бегающие глазки, вкупе с искривленным изгибом губ и свежим шрамом на левой щеке, заставляли видеть в нем скользкого и жестокого типа. Длинные пальцы рук этого человека, игрались с не менее длинным кинжалом, выстукивая ногтями по лезвию незамысловатый ритм.
Эти двое встретились совсем недавно и совершенно случайно - вряд ли бы они сошлись при иных обстоятельствах. Но те вынудили их оказаться в хате лесника в одно и то же время, в надежде найти еду и выпивку. Делить добычу оба не захотели, как и выяснять, кто имеет на нее большее право. Это событие произошло нынче утром. Теперь же, измученные нелегкой дорогой и судьбой, что издевательски легко загнала их в эту глушь, они могли лучше узнать, с кем каждому из них приходится делить пищу и тепло костра.
Однако беседе между двумя скитальцами не было суждено начаться. Ее, словно пугливого молодого олененка, спугнул треск в кустах. Двое мужчин, не мешкая, вскочили на ноги и схватились за оружие. Кто бы там ни был – зверь или человек – это был нежеланный свидетель их постоя.
- Эй! Там кто? Ну-ка выходь! – выкрикнул тот, что был крупнее.
Треск в кустах усилился и в ореоле неяркого света показался третий мужчина. По степени изношенности и влажности одежды он мог бы дать фору первым двоим. Местами на его облачении висели целые комья грязи. Его лицо было испачканным и измученным, но ясные голубые глаза были отчетливо заметны даже при плохом освещении. Мокрые волосы крупными прядями прилипали ко лбу. На поясе у него, по бокам, висело два длинных широких ножа.
- Кто ты? – спросил второй мужчина.
Незнакомец ответил не сразу. Его дыхание было тяжелым, а взгляд блуждал по лицам нежданных встречных, силясь понять, на кого же он набрел в ночи.
- Путник. – наконец сказал он. – Как и вы двое.
- Э, мы не путники. – произнес своим гулким голосом владелец топора. – Мы, это, бегле...
- Да цыц ты! – зашипел, не давая закончить фразу, его более осторожный спутник. – Чего тебе надо здесь? – обратился он тут же к пришедшему из кустов.
- Лишь тепло и свет костра, чтобы пережить ночь в этом лесу. – не выказывая никаких эмоций, ответил незнакомец.
- С чего нам пускать тебя? – вновь спросил недоверчивый мужчина.
- Мне есть чем отплатить за доброту. – сказал пришелец, осторожно снимая заплечную сумку.
Он поставил ее на землю, а затем медленно, чтобы не нервировать тех, кто следил за каждым его движением, ощетинясь оружием, извлек наружу две бутылки вина и бумажный сверток, развернув который, мужчина продемонстрировал кусок аппетитной солонины.
Имея в наличии лишь буханку черствого хлеба и, едва плещущиеся на дне бурдюка, остатки рябиновой наливки, – вся добыча из хаты лесника на краю леса – хозяева костра были бы глупцами, если отказались бы от такого предложения.
- Хорошо. – сказал невысокий мужчина. – Но ты что-то так и не сказал, кто ты.
- И не стану. – ответил незнакомец. – А еще я не стану спрашивать ваши имена. Думаю, будет гораздо лучше, если я не смогу ответить, с кем встречался под сенью леса, когда меня об этом спросят.
Не дожидаясь новых вопросов, незнакомец подошел к поваленному дереву, на котором недавно сидел здоровяк, и достал нож. Двое других мужчин тут же напряглись и покрепче сжали в руках свое оружие. Но незнакомец этого не замечал. Он опустился на одно колено, спиной к костру, и разрезал солонину на три равных части. После этого он встал, взял одну часть себе, и, убрав нож за пояс, протянул развернутый сверток с остатками своим новым товарищам.
- Если вы все-таки хотите как-то ко мне обращаться, то можете звать меня Нож. – сказал мужчина, сев на край бревна и видя, что его спутники до сих пор смотрят на него с недоверием. – Тогда ты будешь Кинжал, а ты – Топор. Потому что у тебя в руках топор. – добавил он, в ответ на недоумевавший взгляд рослого мужчины.
- Ааа. – глухо отозвался, только что получивший имя, Топор.
Нож тем временем открыл бутылку вина и выбросил пробку в огонь, где та обиженно пискнула, перед тем как полностью отдаться в объятия пламени. Нож отхлебнул несколько добрых глотков и передал бутыль по кругу, впиваясь зубами в сочную солонину. Двум другим мужчинам ничего не оставалось, кроме как присоединиться к трапезе, наконец, опустив свое оружие.
- Мне нравится имя Топор. – набив рот едой, несколько невнятно, сказал здоровяк. – В отряде-то меня кликали слизняком. Эт было обидно.
- Ты был в армии? – спросил Кинжал. – На чьей стороне воевал?
- За Империю. – ответил Топор.
- За Империю… - брезгливо повторил Кинжал. – Так и сказали солдаты, забирая мою корову. И, видимо, Империи было наплевать, что только эта корова кормила меня и моего сына…
- Но я ж-то не хотел воевать! –  взревел Топор, а затем, уже тише продолжил. – Да я, это, и не воевал почти. Наш отряд захватил токмо одну деревеньку. У ней не было солдат – нам и драться-то не пришлось. Но нашему командиру так от этого засчастливилось, что он смеялся и приговаривал, что, так-то оно, больше сил для, этих, послевоенных забав останется. Я, вот, не понял, о каких забавах он толкует. Тогда мне и другим салагам было велено загнать всех стариков, ребятню и мужиков в баню, и запереть их там.  Когда мы, это, со всем управились и вернулись к командиру, то увидали, что он и другие солдаты гонят всех молодых девок в самый больший дом. Командир наказал, что раз мы салаги, то куролесить будем крайними, зато дал добро смотреть, как остальные резвятся. Мы вошли в дом, а там…
Здоровяк прервал свой рассказ, встревоженный воспоминаниями, и надолго припал губами к горлышку бутылки. Но даже вино не помогло ему подобрать нужных слов для продолжения. За него сказал Нож.
- Солдаты насиловали женщин в этом доме? – уточнил он.
- Угум… - тихо подтвердил Топор. – Девки кричали и ревели, они просили, это, отпустить их и умоляли сжалиться над народом. Но наши токмо ржали громче и продолжали… ну, делать, это... А я-то не знал даже, куда мне деваться и просто стоял у дверей. А опосля ко мне подошел командир. Он был без портков и курил что-то вонючее. Он сказал, что теперича пришла и наша пора сымать портки. Но я сказал, что так не позволено, что мать моя учила меня по-иному с женщинами обходиться, значит. Так он вдарил мне, назвал слизняком и велел убираться на улицу, а сам, это, опять ушел в комнату. Долго я прождал на улице, покуда не вышел командир и с ним еще пара наших. Они сказали, что коли я не хочу брать девок, то должон по-иному доказать, что я мужик. Они привели меня к этой, к бане и развели рядом костер. Как огонь-то разжегся пожарче, так командир достал оттудова горящее полено и дал его мне. Он велел мне, это, кинуть полено на чердак бани.  Чтоб, говорит, ни одна паскуда не удумала мстить, за то, что отымели их девок. Я сам-то не понял, зачем, значит, их жечь, ведь никто и не собирался с нами биться, а солдат не должон, это, бить безоружных – так говаривала мне мать перед уходом. Но командир сызнова обозвал меня слизняком и сбил с ног. Он и другие солдаты неслабо отдубасили меня ногами. А когда, значит, закончили, решили, что запалят всех перед уходом и пошли пить. Ночью, пьяные солдаты еще несколько раз колотили меня и все называли слизняком. А утром, когда все нажрались и уснули, я дал деру. Мать говаривала, что тот, кто с армии убег, тот трус и предатель, и его, значит, даже крепче наказывать надо, чем врагов Империи, вот я и не пошел домой, а решил бежать в лес…
Топор закончил свой рассказ и сделался совсем грустным. Алкоголь лишь усиливал это чувство, и на глазах здоровяка выступили слезы. Костер не давал так много света, чтобы спутники могли увидеть это, но им и без того было ясно, что бывшему солдату Империи пришлось нелегко. Тяжелое молчание, повисшее над троицей, нарушил Кинжал:
- Наверное, когда твоя мать была молода, в Империи были другие солдаты – смелые и честные. – сказал он. - А те, про кого ты говоришь, самые обычные преступники, только в имперской форме. Как и те, что оставили меня и сына без еды и крыши над головой. Будто нам без того не хватало бед… Моя жена умерла от холеры, когда сыну было только три годика. С тех пор прошло семь лет. Семь лет я трудился в поле, вел хозяйство и воспитывал сынишку - все в одиночку. Мне было тяжело, но глядя, как мальчонка подрастает, как радуется всякий раз, когда я с ним играю, я не желал иной участи. Разве только хотел, чтоб его мать была с нами. А год назад началась эта глупая война. По закону меня не могли забрать, ведь у мальчика не было родственников, кроме меня. Но армейские офицеры решили, что за отлынивание от гражданского долга я должен платить налог. Они забрали у нас почти все зерно и репу, что я вырастил за лето, оставив на зиму лишь жалкие крохи урожая. Если бы не соседи, которые из жалости согласились покупать у меня молоко, мы бы не пережили морозы. Когда наступила весна, она пробудила не только травы и деревья, она как будто вернула мне силы жить. Худо-бедно мы с сынишкой выживали, а это главное. Но стоило мне начать радоваться, глядя на то, как сын помогает мне, видя, как зреют новые колосья, и солдаты вернулись. Они потребовали у меня продовольствия и денег на нужды армии. А когда я сказал им, что у меня нет ни того, ни другого, то они избили меня на глазах у сына, оставив на память этот шрам. Потом они забрали мою корову, а свежие посевы предали огню. После побоев я был не в силах бороться с пожаром, потому мне оставалось только смотреть, как пламя пожирает наш будущий урожай, как оно перекидывается на дом и лишает нас всего, что у нас было…
Рассказывая, Кинжал смотрел на пляшущие языки костра, и будто бы снова видел тот пожар перед собой. Слова давались ему тяжело, голос уже заметно дрожал. Но он все же продолжил.
- Нас ждала бездомная жизнь и голод. Но я не желал такой доли для сына. Он был умный парень, как его мать. Да и руками работать я его научил. Соседи согласились взять его под опеку, а взамен я пообещал им заплатить хотя бы за год его проживания. Деньги я нашел быстро - обокрал пьяного торговца в соседнем поселке. А вот совладать с жалостью к себе и мучавшей совестью, увы, не получилось. Расплатившись с соседями и попрощавшись с сыном, я беспробудно пил, все в том же поселке, еще две недели. Там же меня и узнал торговец, который лишился денег по моей вине. На мое счастье, я уже достаточно протрезвел, чтобы убежать до того, как он приведет солдат.  Я знаю, что виновен и поступил подло, ограбив торговца. Но благополучие сына мне дороже всего на свете. Даже возможности видеться с ним…
Кинжал замолчал и опустил лицо в раскрытые ладони. Топор сочувствующе смотрел на товарища. Нож глядел сквозь огонь, не моргая, думая о чем-то своем. Затем он встал, не нарушая тишины словами, открыл вторую бутылку вина и протянул ее Кинжалу, коснувшись донышком его плеча. Мужчина принял бутылку, но так и не успел сделать ни глотка. В следующую секунду он издал невнятный хрип. Это Нож молниеносным движением выхватил свое оружие и вогнал его в живот Кинжала по самую рукоять. Оставив вора медленно заваливаться на бок, Нож направился к бывшему солдату, который еще не успел ничего понять. Нож с ходу ударил Топора ногой в лицо и тот повалился на спину с поваленного дерева, на котором сидел. Не давая противнику опомниться, нападавший одним прыжком оказался рядом с жертвой и с размаха всадил острое лезвие в ногу, чуть выше колена. Раздался неприятный звук – скрежета металла по кости – после чего крик раненого мужчины заставил проснуться лес, в ближайшей округе от костра. Нож не обращал внимания на крики и стенания. Он дважды прокрутил лезвие и только затем выдернул его из ноги – кровь из раны тут же хлынула бурным потоком. Нож, не торопясь достал из-за пазухи веревку и, перевернув на живот раненого Топора, связал тому руки за спиной. Нож схватил за шкирку свою жертву, подтянул к бревну, и уложил так, чтобы шея оказалась посредине ствола. Тем временем Кинжал успел доползти до ближайшего дерева и, прислонившись к нему спиной, клокочущим голосом спросил:
- За что? – слова давались раненому тяжело, он прижимал руки к торчащему из собственного тела ножу, не решаясь его выдернуть.
- Неужели вы хотите услышать и мою историю? – Нож спросил это, скаля зубы в жутком подобии улыбки. – Хорошо. Только моя история слишком обыденная, чтобы мне сочувствовать. Я - охотник за головами. Неплохой охотник. Моего улова обычно хватает, чтобы зимовать в трактирах, не заботясь о завтрашнем дне. Что меня побудило стать охотником? Да ничего. Я просто люблю деньги и возможности, которые они дают. А во время войны имперские офицеры неплохо платят за головы дезертиров. Даже самых невинных, как этот.
Сказав это, Нож вышел из круга освещаемого костром, а вернулся через полминуты уже с топором в руках - тем самым, с двумя выщерблинами на лезвии, за которое сам же дал имя своей нынешней жертве. Нож присел и приподнял голову Топора, схватив его за волосы. С разбитого лица мужчины капала кровь вперемешку с грязью.
- Честно – мне тебя немного жаль. – сказал Нож, глядя в испуганные непонимающие глаза дезертира. – Скорее всего, я бы отпустил тебя, если бы мы встретились в городе. Но этот лес выпил столько сил из меня, что возвращаться с пустыми руками было бы преступлением.
С этими словами он поднялся во весь рост и занес колун над головой.
- Не надо. – прохрипел Кинжал.
Это все, что он мог сейчас сделать. И, разумеется, этого было недостаточно. Колун рассек воздух, а затем и шею лежавшего плечами на бревне мужчины. Однако длины лезвия не хватило, чтобы отрубить голову здоровяка одним ударом. Нож уперся ногой в бревно, чтобы выдернуть завязшее в древесине оружие. Бывший солдат уже не мог кричать или сопротивляться, но те несколько секунд, что Нож готовился до второго удара, он продолжал чувствовать боль. Нож это знал. Знал, что если не перерубить ударом все нервы, то перед смертью преступник проживет самые мучительные секунды за всю жизнь. Но вот, наконец, последовал новый удар, и голова дезертира упала на сырую землю древнего леса. Нож поднял и упаковал отрубленную часть тела в заплечный мешок, из которого ранее доставал пищу. После, он обошел убитого Топора и оторвал герб Империи, нашитый на левом рукаве дезертира, бросив и его в сумку.
- Теперь ты убьешь и меня? – приглушенно спросил Кинжал, его глаза были полны ужаса и боли, а голос отчаянья.
- Я уже убил тебя. Только твоя голова мне не нужна. – со смешком ответил охотник за головами. – И я позволяю тебе самому выбрать смерть: медленную - если ты оставишь нож внутри, то проживешь еще несколько часов, правда будешь жутко мучиться; или быструю – если ты вытащишь нож, то истечешь кровью за пару минут. Решать тебе.
С этими словами, Нож закинул сумку за плечо, подобрал валявшуюся рядом с костром, и сохранившую меньше половины содержимого, бутылку, и направился в ту же сторону, с которой, несколькими часами ранее, появился. Обезглавленное тело Топора осталось лежать на бревне, и в свете костра было видно, как густая темно-алая кровь из его укороченной шеи медленно сочится на землю. Сидящий, прижавшись спиной к дереву, Кинжал, тяжело и часто дышал и никак не мог решиться, что сделать с ножом в своем брюхе. И только комары да мошки, как ни в чем не бывало, продолжали свою охоту.

Солнце уже несколько часов как поднялось над горизонтом, разогнав все ночные тени и страхи. Небо было ясным, лишь в некоторых уголках небесной лазури можно было отыскать едва заметные росчерки высоких облаков. Но только этого не было видно под пологом леса, где ужас минувшей ночи надолго оставил свои следы. Здесь, на полянку с затухшим кострищем, выходил седой, бородатый мужчина, чья спина уже успела согнуться под гнетом прожитых лет и накопившихся забот. Мужчина хорошо знал этот старый лес – это его хижина стояла на окраине. Поэтому, когда он увидел, в какую сторону от дома ведут следы, он уже знал, где остановятся воры, укравшие у него пищу и кое-что из одежды. Мужчина обошел последний кустарник и остолбенел. Его взору предстало два убитых мужчины. Один – крупный и обезглавленный, со связанными за спиной руками, лежал грудью на поваленном бревне. Второй – помельче, со шрамом на левой щеке, сидел, прислонившись спиной к дереву, и уронив голову на плечо, а из его живота торчала рукоять ножа. Впрочем, увиденное не испугало старика. Скорее он удивился тому, что на одном из трупов до сих пор были одеты украденные у него, совсем новые сапоги, а рядом с другим лежал его потерянный бурдюк, из которого всегда так приятно было пить брагу. Лесник забрал свое имущество, разворошил кострище, так, чтобы угли не загорелись вновь и не стали причиной пожара, и направился обратно, к своей хижине. Напоследок, стоя на краю полянки, он обернулся проверить, ничего ли не забыто и, вздохнув, проговорил скрипучим голосом:
- Поделом вам, негодяи! Неповадно будет в другой раз воровать у старого одинокого лесника и заставлять его бродить по этому проклятому лесу.

Tweet