Глухонемой прорицатель пальцами рисует в воздухе будущее своего собрата. Чего они там между собой не поделили - бог его знает, но большая его половина уходит сейчас на уничтожение собственных положительных эмоций. Орудием мести он назначает универсальную сущность BB-112, принимающую облик любой машинарии или другого неодушевленного предмета, с которой ей удается вступить в контакт. Рука прорицателя отделяет пустоту двора от асфальтовой пропасти между высотными блоками по обе стороны. С инопланетянами у него прямой провод, большинство из них он превосходит по интеллекту.

К грязному боку пустыря прилепилась коробка спортивной площадки. Футбольное пятно, турники, какие-то чугунные болванки и ржавая колесная пара, заменяющая штангу.

Выжать два веса и после надраться пивом. Повисеть на перекладине, растягивая мышцы спины. Тупо и бессмысленно носиться по облысевшему пятачку, пытаясь запинать мяч в покосившиеся, поломанные ворота. Вот один из команды глухонемых забивает гол - товарищи обнимают его, я вижу, как они порываются кричать и от радости катаются по земле. Судья, тоже глухонемой, поднимает указательный палец вверх, назначая пенальти - одни игроки возмущенно жестикулируют, другие радостно бьют в ладони и шлепают себя по бедрам.

Стоя у ограды, я буквально заливаюсь слезами, они катятся по щекам, капают с подбородка на кроссовки. Я вижу, как глухонемой с цифрой «9» на спине пытается подозвать прорицателя, машет ему руками, подпрыгивает и топает ногами, раскачивается на воротах, как обезьяна, пока они не падают, придавливая его всем своим чудовищным весом. Игроки, не замечая ничего вокруг, гуськом устремляются в свое общежитие, там они примут душ и переоденутся, а тот, «девятый», с проломленной головой, пролежит на пустыре до позднего вечера, пока нетронутая тарелка ужина не наведет остальных на мысль о какой-то странной ошибке, прокравшейся в их скудный, глухонемотный быт. Тогда они, молча отложив в сторону ножи и вилки, пойдут по его ускользнувшим следам, ловя носами тревожный запах осуществившегося уже несчастья, но обшарив глазами все углы и закоулки своей резервации, обнаружат лишь размытый отпечаток на вытоптанной собственными же башмаками траве, да запрокинувшиеся навзничь ворота..

Да и сам пророк исчез, растворился в общей, молчаливой их массе, ибо никогда не был отдельной личностью, а существовал лишь в виде коллективного бессознательного, слепо карающего любого, кто обнаружит хоть малейшие признаки своей индивидуальности, такие, как например цифра девять на футболке этого справедливо наказанного выскочки.

Кто-то позаботился о его трупе, и я, как журналист и единственный свидетель возмездия, спешу сообщить об увиденном коменданту общежития инвалидов. Он единственный, кто говорит и слышит, что говорят ему, и я рассчитываю на адекватную реакцию. У порога здания, где не жалуют туристов, огромные, лающие псы. Комендант замахивается на них кнутом - черная, раз яренная змея мелькает в воздухе и жалит их по косматым, свалящимся от грязи бокам. Я почти уверен, что он размахивает им не только на своих собак. Его подопечные заняты на производстве, а любое дело требует дисциплины.

Комендант встретил меня неприветливо, мутным потоком похмельной брани:

- Раньше надо было приходить! Я их уже запер.

Он пошел прочь, но я, воодушевленный тем, что прямо он меня не прогнал, потащился вслед за ним и не ошибся - старик уже стоял в лифте, поджидая меня.

- Посмотришь, как они живут.. Из какой, говоришь, газеты?

- Еженедельник "Связь и Слизь большого города».

- Не слыхал о такой. Я больше «Советский Спорт» уважаю.

- Ну все, приехали. А на втором у нас бабы живут. Гостям.. не положено.

Я понимающе кивнул и достал блокнот с ручкой, готовясь записывать всякие интересные мелочи из жизни глухонемых обитателей этого зоопарка.

Двери лифта отворились в просторный холл, предворявший длинный, захламленный всякой ненужной дрянью коридор-пенал, с несколькими десятками жилищных отсеков по бокам. В самом холле, кроме пыльной, ядовито-зеленой искусственной пальмы и рядка старых, облезших от времени кресел, больше ничего из обстановки я не заметил.

- Телевизор, гады, раскурочили еще в прошлом годе, ты об этом не пиши, я на деньги, что на новую технику выделили, ленинскую комнату обустроил, потом покажу.

Я снова кивнул. Справа от холла, судя по запаху, размещался туалет или общая кухня.

Исаич (так звали коменданта) пнул ногой хлипкую, обитую дермантином дверь, та с грохотом отлетела к стенке, откуда-то сверху, на головы нам посыпалась розовая штукатурка. На кухне, прямо в ее центре, стояла огромная, устрашающего вида электроплита, на которой громоздилась Кастрюля. Эмаль с ее некогда белоснежных боков местами была отколота, чорный чугуний давал знать о себе подоплеку. Изнутри она была полна желтого, покрытого толстым слоем пены молока, над этой, морщинистой, как испитое лицо Исаича пленкой, вяло роились жирные, отливающие зеленью мухи. Рядышком пристроились двое глухонемых с голыми, покрытыми коричневой сыпью спинами. Ребра выпирали с их синюшных боков как спицы с раздавленного велосипедного колеса. Они молча (слышалось только хрюканье и чавканье пары ненасытных ртов) пальцами выуживали со дна Кастрюли длинные белые черви разварившихся макарон - как мы вошли они конечно не услышали.

- Ах ты паскуда.. - кнут со свистом рассек пространство и опустился на голые спины негодяев.

Глухонемые подскочили от испуга и боли и со всех ног бросились к выходу.

Исаич успел стегануть еще раз - в пустом коридоре раздался звериный вой, эхом срезонировав по нашим, вполне еще себе неглухим ушам.

- Вот жешь оглоеды хуевы, - выругался снова Исаич, оттирая кровь с кнута серым вафельным полотенцем. -Опять завтра половине дефективных придется хлебать баланду. Хотел, понимаешь, побаловать молочной лапшой, а эти.. вон чего устроили. Ну ладно, я им, пидарасам утром покажу..

- Снова бить будете? - спросил я, делая пометку в блокноте.

- Зачем? - индифферентно сказал старик. - Построю просто весь этап у этой вот стенки, на первый-второй рассщитайсь! Нечетные двинут в столовку, четные обратно в цех, вместе с этими ворюгами. Пущай сами их на части рвут, руки еще не хватало марать..Знаешь, как говорят? Горбатого только могила исправит.

Мы вернулись в коридор и неспешно пошли вдоль дверей.

- У меня же все продукты на подотчете, - говорил Исаич. - Лишнего не держим. А то, что общество защиты шлет, я лучше своим собакам скормлю, от их всяко больше пользы. А эти.. только и умеют, что блокноты сшивать и это еще.. похабством по компьютеру заниматься. Вишь чо, интернет им проложили под землей. Я как-то раз глянул на этот интернет - поседел от страха. Вишь, седой совсем.. А еще..

Невзирая на острую потребность в интеллектуальной стимуляции, даже если обеспечивать таковую приходилось самостоятельно, периодически приходя восторг от сопения собственных вербальных волынок, Исаич вдруг с удивлением обнаружил, что его монолог сродни мастурбации, да и все, что он имел сказать - какой облом! - забыл на фиг, идиот.

Осекшись на полуслове, он смерил меня недружелюбным взглядом из-под белых кустистых бровей и сказал:

- А знаешь, сынок, я ведь могу запереть тебя здесь до конца твоей жизни. Ты не думай, что я такой старый, я не старый, я - копченый. Долго еще не стухну. Господь всемогущий, о чем ты вообще думал, переступая порог этого святого дома скорби? Что ты вообще о себе возомнил?

Исаич опустил тяжелые, копченые веки долу, расстегнул пыльный серый ватник и усмехнулся одними зубами. Под армейским ремнем, в расстегнутой кобуре поблескивал добрый копченый макаров.

- Ладно, дедушка, я все понял, - сказал я, убирая блокнот и ручку в карман. - На самом деле мне плевать, даже если я умру здесь. Страх, как и удовольствие, мне абсолютно чужд. На эмоциональном уровне я все равно что человек, находящийся под воздействием анестезии. Это реалити-шоу должно было стать для меня чем-то вроде шоковой терапии, но ничего подобного не случилось. Так что я испытываю всего лишь сожаление по поводу того идиота, которого вы убили, а труп спрятали где-то на задворках. Он этого не заслужил.Так же как и другие, которых вы мучаете здесь.

- Нет, сынок, ты меня не понял. Речь не о картонной оболочке, которая и так принадлежит мне. И комбинату. Как блокноты, которые он производит, прежде чем они будут проданы нашим клиентам.

Я непонимающе смотрел на Исаича, чувствуя неодолимое желание убраться отсюда поскорее.

- Ведь что самое главное при изготовлении блокнотов.. - продолжил он, поглаживая себя по дряблой, отвисшей щеке. - Это вовсе не способ их печати. И цифровые станки, и офсетные прессы выдают качественную продукцию. Для блокнотов важнее всего способ сборки. Клеевое бесшовное скрепление имеет свои недостатки. Низкая износостойкость, сынок, вот где собака зарыта.. Конечно, приятно, когда можно легко оторвать любой листок с нужной записью. Но если блокнот, проданный или подаренный важному клиенту, разваливается на глазах - это очень плохо. Негативное отношение к такому сувениру может перенестись на весь Комбинат, что в итоге скажется на ее репутации. Понимаешь теперь, о чем я?

Удар пришелся в самый центр лица. Боль пронзила переносицу и обожгла глаза сиреневой вспышкой. Я покачнулся и чуть не упал на спину, но Исаич предусмотрительно придержал меня за ворот рубашки своей твердой, копченой рукой.

- ...тот цуцик профукал старую добрую пружину на дорогой, но недолговечный клей. Поэтому так легко и лопнул. Променял тыкскать внешний вид на внутреннюю пружину. Не спорю, человек без пружины выглядит очень эффектно и дорого, как и подобает деловому инструменту. Но вся ботва, сынок, в том, что клей можно использовать только при изготовлении блокнотов толщиной не более ста листов. Чем их больше, тем ниже надежность и долговечность, поэтому обычно клеем скрепляют самые тонкие экземпляры. Он знал это, но собственные, прущие из всех дыр листы тщеславия его и погубили. Пружины в нем не было, вот чаво..

- Поэтому вы и вырвали последний лист и закрыли его никчемную книгу жизни? - кривясь от боли спросил я Исаича.

- Пружина, сынок, вот краеугольный камень нашего существования. Пусть она порой и режет чужие изнеженные пальцы. Но она никогда не будет лишней. Пружина может быть бронзовой, белой, черной, серебристой или цветной, и всегда, запомни, ВСЕГДА общий дизайн блокнота настоящие, живые люди подстраивают именно под нее. К тому же, блокнот, скрепленный пружиной, может вмещать в себя очень много листов. И у любителей их отрывать может жизни всей не хватить, чтобы добраться до самого сокровенного...

- Кажется я понимаю, что вы хотите этим сказать, - улыбнулся я одними глазами, с восхищением наблюдая, как мои руки сжимают пружину, втискивая ее острые зубчики в аккуратные круглые отверстия, заботливо продырявленные специальной машиной.

Комбинат ревет в моем сердце минуя атрофированный слуховой нерв - его вибрации я ощущаю всем телом. Лицо Исаича медленно растворяется в цинковом полумраке промышленного монстра. Зубцы пружины сходятся над белыми горячими листами с громким металлическим щелчком, но я его никогда не услышу.

Tweet