Если ты пытаешься управлять государством на стыке интересов раз­личных политических групп, будь готов, что рано или поздно, в тебя будут стрелять. Кто, где, и насколько удачно, предугадать невозможно. Охрана, какой бы профес­сиональной не выглядела, вникает в суть происходящего только после второго выстрела и способна лишь на то, что бы скрутить злоумышленника.

        Бывало достаточно, как в случае Авраама Линкольна или Ицхака Рабина  одного вы­стрела, но чаще, государственный деятель, оставшийся в живых, либо делает из случившегося позитивные выводы, либо поменяв, охрану, на таких же как и прежде остолопов, продолжает неуклонно гнуть свою линию и ждать второй серии  мыльной оперы под названием «Как опасно быть президентом», или что-то в этом роде.

        Безусловными номинантами в категории «Тяжелая мишень» являются старый добрый дедушка Адольф, которого пытались досрочно отпра­вить в Валгаллу около пятидесяти раз, и непреклонная французская жердина генерал Де Голль – тридцать один раз.

        Можно сколько угодно быть харизматич­ным, деловым, проницательным, или каким угодно,  но, лишь только отведав на вкус свинца, ты занимаешь почетное место в клубе настоящих политических лидеров. Только так и не иначе.

        Во Владимира Ильича Ленина так же стреляли, правда один раз, и не совсем удачно, но попали, и лидер первого в мире государства свобод­ных тружеников, занял свое место среди зубцов всемирно-исторического полити­ческого бомонда вполне заслуженно. Речь в данном рассказе пойдет не про дорогого сердцу Ильича, а про его, не состоявшуюся убийцу, злодейку Фани Каплан, едва не отобравшую у всего про­грессив­ного человечества самого человечного из челове­ков, кладезь мудрости и доброты, коммуниста номер один по фами­лии Ульянов-Ленин.

      Фанечка родилась в Одессе, в большой, не богатой еврейской семье. Отец ее Мордехай или Иосиф, значения не имеет, был не то преподавателем торы в еврейской начальной школе, не то портным, что впрочем, недалеко одно от другого. Все ее семейство, чуть позже, в начале века, со всем своим выводком,  подгоняемое нищетой, перебралось в Америку, в этот благодатный с их точки зрения край, где возможности материального обогащения любого человека ограничивались лишь моральными принци­пами и преподносились как равные для всех.  Там, на общем фоне, так называемые, «без комплексов» преуспевали быстрее и успешнее других.

      Однако Фанни осталась в России. С какого рожна, вопрос особенный. Видимо ко времени исхода родни, прыщавая пубертатница, дочь своих родителей, была насквозь пропитана анархической заразой, и мечтала об участии в великих свершениях, а если вернее и проще, как мне кажется, – быть  цинично отодранной каким-нибудь пьяным бомбистом на меш­ках с мукой, где-нибудь в подвале хранящим запас динамита.

      На первом этапе ее революционной деятельности, быть грозной, внушающий страх, подобно Нечаеву или Перовской, у нее не получилось. Еще до наступления совершенноле­тия ее застукали. Сдали  либо  свои, как это бывало не редко,  либо засыпалась сама - по неопытности. Бомба взорвалась плохо, и вовсе не там где хотелось, причинив ущерб, исключительно самой бомбистке.

      Еврейку Каплан контузило, от чего она практически ослепла. Ввиду юных лет, преступницу вешать не стали. Сослали на каторгу. Согласитесь, города Нерчинск и Акатуй не самые лучшие места для отдыха. Сами названия, у сильно впечатлительных людей, вызывают неприятный  холодок вдоль спины. Там, с позволе­ния сказать, наша революцио­нерка и сошлась с глубоко сомнительными личностями,  -  Машей Спиридоновой и кучкой ее единомышленников.  Эти носители  псевдо месси­анских идей,  и напитали убогое, несчастное существо, верой в собственную исключительность.

          Когда февральская революция дала волю каторжанам, среди массы злокоз­ненного, паразитного люда значилась и  экзальти­рованная неудачница, суфражи­стка Каплан. Сделать что-либо полезное,  для новой власти, она была не в состоя­нии. Не хватало образова­ния. Акатуйские  дипломы не котировались. В ЧК, куда пачками вербовали подобное  отребье,  Фаничку не пригласили. Была она без меры стервозна,  самонадеянна и плоха здоровьем. Мужчины таких,  иг­нориро­вали, или в лучшем случае предпочитали с ними не связываться. На роль боевой подруги  какого-нибудь  комиссара,  она не шла.

        Одно время девушка пребывала в жуткой депрессии, пока не случился знаковый момент –  случайная встреча с одним  из старых приятелей бомбистов-анархистов, перед которыми  она благоговела в девичестве. Без долгих раздумий Каплан отдала ему свою девичью честь, товар надо сказать, лежалый и мало востребованный. Ей  шел 29 год.

        Все произошло не романтично, в грязной, киевской  гостинчике, с орущими за стенкой пьяными пролетариями и при обилии юрких кусачих клопов. Наутро  вместе с хмельным угаром раство­рился и бомбист. Как говорили у них в Одессе – поматросил и бросил.  За душой у будущей  террористки было не много, а тут еще друзья ре­волюционеры отжали  девственность. Попользовались ей без удовольствия, и выбросили будто бы на помойку, или  на свалку истории, как лю­били выражаться в те времена. Именно в этот момент над Лениным, великим человеком, вождем всех трудящихся, и нависла роковая угроза.

      Не то что бы Фани Каплан имела к  Ильичу  какие-нибудь персональные счеты. Она просто ненавидела весь мир и каждого человека в отдельности, особенно тех, кто радовался жизни, дышал полной грудью, или имел хотя бы какие-нибудь надежды на светлое будущее. Такие люди по ее мнению не имели права на жизнь. Они должны были страдать а не получать разнообразные  удовольствия, их необходимо было ослеп­ить, заставить мучиться малокровием и ревматизмом, обречь на голод и холод, отнять близких и умиртвить.

      Именно Ульянов-Ленин и стал для террористки олицетворением того свет­лого, что она люто возненавидела.  Вождь выглядел веселым и жизнерадостным. Энергично выступал на митингах. Не стесняясь, врал, обещая хлеб крестьянам, а  фабрики рабочим. Проповедовал как Христос, о скором наступлении царства до­бра и справедливости, полной сытости и всестороннего благолепия. Именно на Ильича Каплан и экстраполировала свою ненависть. Стреляя в него, она стреляла во все то, что стало ей ненавистным, то, на чем можно было утвердить свое никчемное самолюбие, отомстить всем тем, кто не заслуженно о ней забыл.

      И еще, был, тот негодяй и мерзавец, который походя, распечатал ее старче­ские чресла, тот, которого в юности она называла товарищем и вдохновителем, он должен был узнать, какую замечательную, решительную женщину он обманул и бросил. Пусть осознает ошибку, покается, будет умолять о прощении, когда узнает, на что она, безродная еврейка Фани Каплан способна!

    Кто вложил вложил в руку этой полоумной женщине пистолет, к сожалению, уже навсегда останется загадкой. Разглядывая фотографии «браунинга», меня не оставляет мысль, что тот демиург вовсе не хотел смерти вождя, а просто вознаме­рился либо попугать, либо поиздеваться над ним. Что бы из такого пистолета, ре­ально убить человека, нужно было очень постараться и, безусловно, рассчитывать на везение. Из семи пуль, хранящихся в обойме, шесть необходимо было пустить в лысую голову намеченной жертве, и седьмую туда же в качестве контрольного.

      Из множества версий, более подходящим на роль злодея, мне кажется Яков Михайлович Свердлов. Этот черный демон октябрьской революции, уже тогда,  кардинально разошедшийся с большевиком номер один, по вопросу построения в России семитского государства, пытался претендовать на единоличную власть. Пер как паровоз, и не перед чем останавливаться не собирался. Но речь сейчас не о нем.

      И так, теплым августовским днем, ближе к обеду, Владимир Ильич заканчи­вал митинговать в одном из цехов завода Михельсона. Внимали ему и хлопали, как правило, самые нищие и самые тупые рабочие. Остальные либо угрюмо молчали, либо требовали доказательство сказанному. Руководителям страны уже тогда на слово никто не верил. Говорильня в скорости должна была закончиться - всем подошло время принимать пищу. Кому расстегайчики с вязигой и рюмкой водки и последующим цыпленком табака, а кому шмат хлеба с куском краков­ской копченой колбасы и желудевым кофе. К осени 18-го, в Петрограде голод еще не наступил и рабочие питались относительно не плохо.

      Именно здесь, внимательный охранник, мог бы заметить праздношатающуюся по территории завода, неряшливо одетую женщину. Не имеющую во внешности, ровным счетом никакой схожести с рабочим классом. К сожалению охранников, тем более внимательных, на то время, у первого главы рабоче-крестьянского государства, не было. Латыши появились чуть позже, а тогда и в голову никому не могло прийти, что на такого великого человека можно устроить охоту. Хотя звоночки уже были. Буквально накануне, в Петрограде как собаку пристрелили Моисея  Урицкого – главу питерских чекистов.

      В поведении странной женщины, между тем не прослеживалось никакой логики. Она,  то топталась на месте, теребя в руках дамскую сумочку, то прибли­жалась к «лимузину» возле которого скучал разодетый в «кожу» личный шофер Ленина по фамилии Гиль. Люди с фамилиями типа Иванов, автомобилей водить тогда еще не умели. Наконец она спряталась неподалеку в кустах. Вокруг было замусорено и сильно воняло мочой. К горлу то и дело подступал скользкий ком и душил ее,  она едва сдерживалась, что бы ее ни стошнило.  Женщина, достав из сумочки очки с толстенными линзами, подышав на них и протерев, нацепила на вороний с горбинкой, более похожий на клюв нос.  Стекла тут же, от волнения запотели вновь. Вскоре послышался не стройный хор голосов. Со стороны цехов, по направлению к сановней машине двигалась группа людей. Как и стоило ожидать, в центре , энергично жестикулируя и что-то при этом доказывая дви­гался Ильич. Окружавшие его, были из разряда  шутов и холопьев. Одни поддакивали,  другие  заискивая посматривали в глаза, угодливо хихикая. Было среди них и несколько, сурового вида, нацепивших портупеи людей, очевидно представ­лявших новое заводское руководство.
 
    Каплан насторожилась. Видела она плохо, однако интуиция ей подсказы­вала, что цель рядом и идет на нее. Пробил звездный час, никому не известной до сего времени, презираемой без сочувствия, террористки. Повторно пошарив в сумочке, она нашла пистолет. Маленький «браунинг», как влитой поместился в небольшой, обглоданной  ревматизмом,  узловатой ладошке. У разного рода обезличенных, прикормленных лизоблюдов - хронистов, я встречал упоминание о якобы отравленных пулях. Как можно отравить пистолетные пули, я не понимаю, до сей поры. Поэтому из уважения к ним, допускаю, что террористка извлекла обойму и поплевала в нее своей ядовитой слюной. Затем она  резко дернула затвор и вышла из сумрака и смрада на свет.

      Никто из группы людей, толкавшихся возле авто не обратил внимания, на вышедшую из кустов женщину. Справлять нужду по кустам, при новой власти стало настолько привычно, что уже никто, даже бывшие дворяне не видели в том моветона. Главное было при этом петь – «Мы свой, мы новый мир построим!» Каким должен быть  этот новый мир, в общих чертах, уже было понятно.

      Владимир Ильич полу стоял на подножке «лимузина» и выслушивал  какую - то наглую, назойливую бабу, клянчавшую у вождя  ни то денег,  ни то хлеба, ни то алиментов на мужа.

      Первая пуля аккурат ушла в эту бабу. Откуда той было знать, что общаться с большой властью в России, тэт-а-тэт стало крайне, вредно для здоровья. Баба упала и заголосила. Все вокруг оторопели, Ленин растерялся тоже. Отрезвила во­ждя вторая пуля, больно обжегшая ему руку. Он  замахал ей,  как на митинге и пошел в присядку, норовя спрятаться за спинами окружавших его зевак. Однако наш народец, по утверждению истых славянофилов, деланный не пальцем, быстро сообразил, что к чему и бросился в рассыпную. Третья пуля и она же последняя, пущенная Каплан, как я догадываюсь уже в слепую, могла реально сделать вдовой Надежду Константиновну Крупскую, уже тогда.  Свинец из «браунинга» попал в нижнюю челюсть вождя и вышиб ему пару коренных зубов. Конечно, неприятно, но дантисты, даже в Советской России, тогда уже были.

    Попытка покушения отнюдь не показалась Владимиру Ильичу занятной или забавной. Не желая искушать судьбу повторно, вождь мирового пролетариата, окружил себя охраной из шайки  злобных латышей.

    Яков Свердлов, желая убрать концы в воду, настоял на скором расстреле ажиотированной  мадам, покушавшейся на Ленина, а вскоре и его самого прикно­кала  распоясавшаяся матросня на одном из полустанков по дороге из Питера в Москву. Сам Ильич пережил их на несколько лет, и более, насколько я знаю, в него никто не стрелял.

    Вполне может быть, что вождь не был таковым, что бы с его убийством кто-то мог рассчи­тывать на реальные перемены в том обществе. Потому как много  колбасили других, и колбасили сразу и наглухо. А мотивы сумасшедшей  на половину, неудачницы Фани Каплан, с общечеловеческой точки сугубо личност­ные и презренные не могли привести к сколько-нибудь значимым результатам в этом на первый взгляд довольно простом деле.

Tweet