Жизнь  профессионального  революционера  полна  непредсказуемых, подчас неприятных поворотов. Те из них, кто  частенько позволяет себе  расслабиться,  как правило, плохо кончают, становясь легкой добычей полицейских ищеек.  Если выбираешь своей политической канвой двурушничество  и  беспринципность,  держать ухо в остро приходится  постоянно. В любой момент тебя могут сцапать  менты,  прилететь  камень в голову от благодарной толпы, или получить нож в спину  от соратников.  Положение революционера – подпольщика  в своем государстве представляется  куда более шатким и тревожным, нежели  у  резидента – нелегала в стане врага.
          Владимир Ильич  Ленин был далеко не дурак и простые истины понимал. Рисковать  собой, он всячески избегал.  Скажи ему – вождь, вот гранаты, бросайся под лязгающие гусеницы империалистической государственной машины,  и всему трудовому народу наступит счастье! Вождь бы покрутил у виска пальцем  и посмеялся – дурак вы батенька, а кто будет  распределять плоды революции!?
        Был эпизод, когда в эмиграции, в Париже, борзые местные  клашары  пресанули  жизнерадостного борца за права трудящихся, отобрав у него велосипед и бумажник. Владимир Ильич  беспрекословно позволил себя ограбить,  и  даже был в приподнятом настроении, по поводу того, что легко отделался.  В  полицию заявлять  не стал и отнюдь  не из-за симпатии  к обездоленным. Попросту  Ильич опасался  их  мести.  Да и партийная  касса не пустовала.
        Приехав в Россию в немецком пломбированном вагоне,  большевик номер один,  денно и ношно  был на чеку, постоянно ожидая  какой-либо подлянки, от кого не важно, ибо предпосылки были.  В июле 1917,  столичные  нищеброды  и босяки собрались в гудящий улей на Литейном проспекте и потребовали от временного правительства передать всю власть советам, то есть  им.  Демагог и истерик Керенский, возглавлявший  временное правительство, санкционировал отстрел  «народных масс». Малость  пошумели. Причем поговаривают,  что палили в  протестующих  с  двух  сторон – вдоль  улиц  жандармы, чтобы сбить спесь с  и успокоить толпу, а с крыш большевики, что бы разозлить ее еще больше.  В  этом эпизоде российской истории В.И. Ленин засветился по крупному и струхнул не по - детски.  Временное правительство выписало ордер на его арест, а толпа хотела линчевать  лысого  горлопана-главаря  и двух-трех евреев из его близкого окружения. Надо было  делать  ноги или  как говорят,  залечь на дно.  И тут,  в этом контексте, из тумана вековой истории выплывает пресловутый шалаш у  озера Разлив - четвертая  легенда  моей маленькой  ленинианы.
      Туристом  Владимир Ильич  Ленин  не был, если не считать пикничков в парках Женевы  с легким вином и    бутербродами. Он во  всем  обожал комфорт и был далек от романтики скитаний. Поначалу, после расстрела демонстрации вождь метался, не находя себе места. Он не знал, что ему предпринять для спасения собственной персоны.  Лидер  большевиков  только недавно вернулся из эмиграции и не успел здесь обжиться. Его соратники по партии Свердлов, Орджоникидзе и Сталин, и законная супруга Крупская,  те, которых арестовывать не собирались, весело подтрунивали над Ильичом,  давая разные советы, состязались друг с другом в идиотизме.  Наконец, натешившись  над  бедным патроном  сполна,  центральным комитетом партии большевиков было принято конструктивное решение  насчет того, как спрятать  «ум, честь и совесть той эпохи».  Ленину смастырили липовый паспорт на  имя  рабочего Иванова и вместе с Григорием Евсеевичем Зиновьевым, так же как и Ленин, попавшим в опалу, свезли на хутор крестьянина Емельянова, в район озера Разлив, в направлении  финской границы. 
      Сам Емельянов  был  угрюмым, не разговорчивым человеком, много  пил и политикой не интересовался. Однако ему хорошо заплатили.  Первые дни Владимир Ильич  и Григорий Евсеевич  жили в наскоро переоборудованном в гостевую комнату ,  курятнике. Пили гадкий самогон, мочились в ведро и читали газеты недельной давности. На улицу, подышать воздухом, крестьянин их выпускал только ночью.  Стояли жаркие денечки,  а Зиновьев,  между  тем, страдал тяжелыми приступами астмы. Вскоре корифея  политических наук и основоположника ленинизма  такое соседство с товарищем по партии стало раздражать. Во время одного из приступов, Ильич едва сдержался, что бы не удавить  Зиновьева  спальной подушкой. 
        Положение неожиданно спас Емельянов. Узнав, что за сокрытие политических ему грозит каторга, ушлый мужик построил шалашик на дальнем  покосе и туда переселил  двоих, скрывающихся от ареста беглецов. 
      Проживание на лоне природы, по сравнению с душным, загаженным курятником, не смотря на обилие гнуса, показалось будущим первым лицам советского рабоче-крестьянского государства, вожделенным раем.  По легенде, предложенной Емельяновым, двое скрывающихся в шалаше революционеров, если что, должны были сойти за финских  косарей.  Объективности ради, мнится мне, что после недельного заточения на птичнике, обросший и не мытый, одичавший Владимир Ильич, еще мог сойти за чухонца, но вот  во  внешности Григория Евсеевича, как бы он низко не пал, любой самый тупой жандарм сразу бы распознал  беглого еврея. Первые  несколько  дней  опальные  большевики  отсиживались в шалаше, выходя  наружу только по нужде. Ежедневно  их посещал  крестьянин, докладывал новости, какие слышал, оставлял корзинку с нехитрой снедью и самогоном, перекуривал и шел косить.
      Но уже вскоре бдительность  скрывающихся от правосудия, притупилась. Большее время они стали проводить на свежем воздухе, купались, палили костерок, баловались чайком. Жизнь стала налаживаться. Товарищи по партии пересылали им через Емельянова  деньжат. Существенно улучшился рацион. Вместо вонючего, бодяжного первача появилась  Смирновская  водочка. Особенно полюбились Ильичу расстегаи с визигой, а Григорий Евсеевич налегал на вареные гусиные яйца. 
      Приняв на грудь, матерые революционеры вспоминали о  беззаботной и сытой эмигрантской жизни, о прелестях заграничных кокоток, о жарких политических диспутах и тайном путешествии в пломбированном вагоне, где больная базедовой болезнью жена Ленина,  Надежда Константиновна, первый и последний раз спровоцировала между ними драку.  После  завтрака, как ежеутренний  променад,, Ильич  устраивался  не подалеку, у полюбившемуся старого пня и используя его как стол, писал бесконечное эссе, на тему  государства и революции. Емельянов даже смастерил вождю маленький удобный табурет, за что Ленин был ему очень благодарен. В ответ он вознамерился  помочь крестьянину с косьбой, но тут же сломал косу, о чем горько сокрушался.  Емельянов утешил большевика, обещая включить в общий счет стоимость инструмента,  и настоял на том, что бы интеллигент отдыхал и ни к чему более не прикасался.
      А черенок от сломанной косы облюбовал Григорий Евсеевич. Привязав к нему лесу и изобразив  из чурки поплавок, Зиновьев вечерней зорькой просидел на берегу, надеясь поймать какую ни будь  рыбу. Рыбы он не поймал, и уже на следующий день, Ильич  отобрал у него удочку, резонно полагая, что еврей, сидящий на берегу финского озера с дрыном в руках, может вызвать законный интерес у случайного жандарма.
      С конца июля  робинзоны скучать перестали. Все началось с неожиданного приезда  жены Григория Евсеевича, дородной, страстной женщины. Ее визит для Ленина прозвучал громом среди ясного неба.  Будущий глава советской республики считал, что место их пребывания содержится в глубокой тайне. Этот визит значил одно - конспиративный шалаш провален. Гришка  же Отрепьев, как стал именовать его Владимир  Ильич, был несказанно рад. Уплетая за обе щеки привезенную женой вареную  курицу, Григорий  Евсеевич, брызгая  слюной,  с жаром повествовал о том, какие они с товарищем Лениным молодцы, супруга же бросала на него томные, до неприличия похотливые взгляды, с нетерпением ожидая конца трапезы.
      Ильич  же был раздосадован на столько, что даже и не собирался  позволить уединится  страстолюбцам в их партийном укрытие. К  угощению не притронулся,  ходил в зад-перед  до ряби в глазах а после Зиновьевского  перекуса, демонстративно зевнув, залез  в шалаш.  Младший же соратник  его,  с истосковавшейся  по мужской ласке женщиной,  спрятались в ближайшие  кусты,  употребив  для своих  плотских  утех подаренный  Емельяновым  табурет.  Не рассчитанная  на это мебель, не выдержав  веса  двух грузных  тел, сломалась.  Величайший теоретик и по совместительству  практик Марксизма,  узнав об утрате полюбившегося ему стульчака, был крайне раздосадован и несколько  дней  с Григорием Евсеевичем разговаривал  через губу или вовсе молчал.
      Примирили их приехавшие на уикенд  друзья-большевики.  Шумная компания  появилась с утра пораньше. Как всегда  неуловимый Лев Давидович Троцкий под ручку с Коллонтай,  Яша Свердлов,  Луначарский с гитарой. Иосиф Виссарионович с Рыковым, Каменевым и Бухариным  перли объемные корзины с вином и закусками. За ними семенили Инесса Арманд с собачкой на руках и несколько танцовщиц кордебалета, весьма далеких от политики. Время провели чудесно. Погода стояла великолепная. Выпивали, закусывали, грелись на солнышке. Пахло свежим сеном.  Купались и играли в воде в салочки. Особенно веселым считалось хлопнуть по мокрой лысине вождя.  Сталин травил анекдоты про армян, Луначарский пел романсы. Закончили политической манифестацией типа – долой царизм.
        Владимир Ильич еще долгое время вспоминал с  теплотой те выходные, особенно когда он, как  великовозрастный озорник скакал в неглиже  по скошенным травам, преследуя  стайку  длинноногих  балеринок,  а Рыков, Бухарин и Иосиф Виссарионович,  загоняли их с флангов. На поляне стояли  визг и хохот. Жизнь  казалась прекрасной. 
        Перевалив с Июля на Август ночи стали холодными. В шалаше сделалось не уютно. Григорий Евсеевич стал не на шутку раздражать своей астмой, и в довершение всего Ильич подхватил насморк. Прочие руководители большевиков озаботились, прежде всего, психическим состоянием вождя.  На очередной сходке было решено  конспиративно  переправить  Ленина  в Финляндию, где тот и прятался до самого октябрьского переворота. В благодарность за это, после так называемой революции, вождь мирового  пролетариата  подарил финикам их собственную страну.
        А через несколько лет жизнь угрюмого пьяницы Емельянова круто изменилась. Освобожденные от вековых оков рабочие массы, в плане повышения политического самосознания, решили в разливе устроить мемориальный комплекс – Ленинский шалаш. Директором этого музея-заповедника, естественно сделали Емельянова. Вместо халупы с курятником, семью его переселили в особняк, самого его научили носить  пиджаки и есть с фарфора. Он бросил пить и перестал быть косноязычным.  Регулярно подновлял шалаш и водил к нему экскурсии, рассказывая о том, каким  добрым, отзывчивым и заботливым был «Наш Ильич». С особым благоговением, он демонстрировал гостям колченогий табурет, который некогда согревало сановное седалище вождя.  Прожил Емельянов долго, не бедствовал  и до самой смерти был при деле. Написал несколько книг о шалашестроении  и опубликовал воспоминания  о «самом человечном человеке». Имел ордена. Вот как бывает – коснешься в скользь чего-то великого и до самого конца морда в шоколаде. Диалектика, одно слово…

Tweet