Когда колотишь ломиком промёрзлую аж до самой Америки землю, шарф вылезает из воротника телогрейки и лезет в нос. С топором -  то же самое.  Самое лучшее – это когда свитер с высоким воротником, особенно на пуговицах если, так где его взять. А когда сварщиком стал, на высоте работал, та же история: горит он от искр. Конечно, шея не голая, но это не шарф. Потому, конечно, привыкаешь без него, куда деваться – то. Да и в солдатской жизни шарфы не предусмотрены Уставом. Так вот и после дембеля расхаживал с “голой шеей” – и ничего такого. В институт поступил без шарфа, учился без него, всё было нормально. Для меня нормально. Некоторые:  ах, как ты ходишь без шарфа, ах, простудишься, заболеешь. Да идите вы все далеко и прямо, я же не спрашиваю, почему вы кутаетесь так, что дышать нельзя. Не приставайте. И перестали.
  А тут Светик. Та-ка-ая девочка шикарная села рядом. Сама села, не звал. Я не думал ничего такого, не по себе сук рубить не собирался. Конечно, я не думал и соблюдать пост, только она не для меня. Просто приятно, когда такая сидит рядом. И туда же: почему без шарфа, холодно же. Не то чтобы вёл себя хамски в отношении остальных, но как – то не хотелось отвечать, как остальным. Привык, говорю, в Сибири, в армии, на стройке. И вообще, меня это устраивает. А её, как оказалось, не устраивает. К моему сожалению, потому что мне не по душе, если кто в мои дела лезет.
  До Чернышевской ехали вместе, а дальше - я один. Проводи, говорит, у меня сегодня сумки тяжёлые. Как раз пятница была, можно отоспаться в субботу, ну и не торопясь пошлёпали по Салтыкова – Щедрина. Поднялись к квартире, хотел отдать сумки, она говорит: “А почему ты всё – таки без шарфа ходишь? Холодно ведь, неужели не чувствуешь?” Положила горячие пальцы мне на шею, я аж завибрировал.
По – хорошему если, так надо было сбежать, а я струсил, если по правде. Как же можно, если такая… Ну и зря. Потому что когда к таким, как я, подходят такие, как она, ничем приличным это не кончается. Вот. Но я же говорю, надо было сбежать. Короче, она говорит, что родители сегодня свалили на выходные, так зайди погреться, а то ты дрожишь, замёрз же.
  Конечно, я страшно загордился. Ну как же, смотрите все, какая девушка шикарная со мной, это моя девушка, завидуйте. С трудом с учёбой справлялся, не до того было.
  Так вот, у меня день рождения, она дарит мне мохеровый шарф. Весь такой разноцветный, толстый и пушистый. Красивый такой, только что с ним делать, не пойму. Во – первых, очень жарко, во – вторых, как будто бюст образовался, грудь торчит просто по – женски. Шея зафиксирована, голову не повернуть. Пальто не застегнуть, такое ощущение, сейчас патруль подвалит на предмет нарушения формы одежды. Ну нафига козе баян!  Пришлось носить его в сумке с лекциями и на шею его только на эскалаторе.
  Как – то притёрся этот шарф, сессия пошла, не до шарфа. Только её сбросил, получаю вызов на междугородные переговоры, какая-то  Ак – Су. В жизни не слышал, хотя
что – то такое померещилось. А это Дуйсенбай, армейский кореш, оказалось, на каникулах дома. Что – то он говорил такое, помнится, вот отсюда и померещилось. Обрадовался страшно. “Здорово, Дуся, - говорю, - как торчишь в Ак – Се своей?” - “Я, - говорит, - сколько тебе говорил…” А мне смешно, так рад его голосу, слов нет. Стою и ржу. И хорошо, что служба кончилась, только жаль, что друзья поразбежались по своим домам. “Прекрати ржать, - говорит, - времени мало. Отец приезжает в Ленинград на несколько дней. Пустишь переночевать?” – “Да ты совсем офигел, что ли?” - спрашиваю. Он cмеётся: “ Ладно, пиши, поезд номер…, вагон номер…"
  Его отец приволок подарок от Дуйсенбая – толстенный мягкий верблюжий свитер с высоким воротником. Сбылась мечта идиота, как говорят. Это же такая штука, что никакой холод не прошибёт. Тот пуловер, что я носил, неплохой, даже красивый
где - то, с козлами, то есть, оленями, он просто никакой рядом с этим. Ай да Дуся, ну просто нет слов.
  Прекрасно, а только что теперь с этим шарфом делать, ё – моё? Пришёл я на лекции в этом свитере, а Светик так печально: мол, мой подарок уже ни к чему, да? И смотрит жалобно. Ну ёлки же с палками, она не понимает ничего, что ли? Это всё твой, значит, узкоплёночный сослуживец, казах дикий косорылый, сын степей – калмык. Мужику съездил бы по рылу, а так… Ну вот как в пах ногой. Только понял, что объяснять без пользы, не поймёт. Что друг, с которым три года стоял в одном строю, вместе тянул все эти “тяготы и лишения воинской службы”, как сказано в Уставе, докуривал один бычок, не может быть ни диким, ни косорылым и никаким другим. А может быть только другом. Я слишком недавно демобилизовался, чтобы забыть эти три года. Да и какой он дикий, даже если и не студент МГУ. Но понял, что не поймёт. И как что – то отрезало, шоры снялись. Конечно, красивая, но очарование рассеялось.
  Вспомнил её мамочку, которой я не понравился, вернее, не совсем я, а моя одежда и моя работа строителя. И её слова, что, мол, должен понимать: я не пара её девочке. Это просто студенческое, полудетское. И взгляд говорящий, направленный на рубаху и брюки, на мозолистые ладони, неаккуратно обрезанные ногти. Да и сам не очень по душе. Прежде всего потому, что три года отслужил. Умные не тратят время на эту ерунду. Помнится, сказал как – то, что каждое утро машу гантелями. А зачем, говорит. Мужчина, говорит, не должен быть сильным, как животное, у мужчины самое главное голова. Колхозник может, человеку с высшим образованием почти неприлично. Да и прочее подобное, что раньше казалось ерундой, незначительным и глупым, сейчас нехорошо выпятилось. Они со своей мамочкой, значит, одинаковые. Почему – то вдруг стало жалко её отца, придушенного своими женой и дочерью, не имеющего слова.
  По правде, до этого ни разу не появлялась мысль: а что дальше будет. А теперь появилась. Ведь на самом деле, не может это продолжаться долго. Вернее, почему это началось вообще? Сам я не сделал ни шага. Просто пошёл на поводу, не отказался. Привычка  самому добиваться своего. То есть, это не моё? Так неприятно стало! Ещё, помню, удивился: такая чудесная девушка, так с ней хорошо, а так сейчас что – то не то. Дуйсенбай, которого мы в роте иногда в шутку называли Дусей, оказывается, мне ближе и понятней. Что понятней, это само – собой. Один взвод, три года койки рядом – это три года, а не один семестр, хотя часто кровать одна.
  Как пришибленный стою, что сказать, не знаю. Мы – пересекающиеся прямые, сошлись и разошлись. И только. Хотя ничего такого не сказано.
  Уже дома подумалось: слушай, а  зачем я вообще ей понадобился? Ну вот кто я такой, чтобы её, всю из себя утончённую, фу ты  - ну ты такую, привлечь. Мама  меня упрекала: какой  - то ты хамоватый стал от своей стройки. И как только с тобой девушки общаются, говорит. Так зачем я ей?  Попробовать, что такое хам? Да ладно, думаю, оно видно будет, в любом случае не катастрофа.
Ну и пошло оно, вроде бы, как и прежде, а в памяти осталось. Заноза такая, что ли. Подруга её, заметил, посматривает на меня как – то странно. Как на редкую такую животину. Ладно, думаю, хам – строитель, понятное дело. Проехали.
  Весна подошла, зачётные времена, запарка. Сидели мы у неё, разбирали физику, пора было домой. И на выходе из лифта зацепил меня локтем какой –то, с виду пижон. Не люблю таких. Не будь он пижоном, просто пошёл бы себе.  А так гавкнул на него: не видишь, что ли, куда прёшь.  Он такой плотный парень, покрупней меня, но рыхловатый. Он, видимо, и решил, что в праве толкать таких, не так одетых. И полез. Пнул его под колено, сверху кулаком, повернулся и пошёл себе.
  Позвонила её подруга, мол, поговорить срочно надо. Встретились, она и говорит, что со Светочкой даже ходить рядом сейчас нельзя. Приехал её жених (!), вот уедет, тогда можно будет.  Чего-чего, какой жених? Понимаешь, говорит, его родители  работают за бугром, он живёт с ними, бывает здесь редко, а Светочка  с тобой  для здоровья, понимаешь. Он ведь там тоже не монашествует, у них договорённость такая. Вот она пару - тройку лет ещё поучится, а потом с ним уедет. Ей ведь всего восемьнадцать, замуж ещё рано. Понимаешь,  говорит, ты же на стройке работаешь, Светочка тебя ещё до этого своей маме показала. А потом, ведь это ты его зверски избил, наверняка ты, так жестоко. Нормальные люди так не дерутся. Это всё от твоей стройки.
Помоев на меня ни разу не выливали. До этого. Пришёл домой, злой, собака – собакой. Чем – то заняться надо, полез в шкаф, там шарф этот лежит. Ну и постриг всю его пушистость ножницами. Он сразу похудел. Пальто нормально застёгивается, всё путём. Потом купил машинку для стрижки, подравнял хорошенько, а потом покрасил в чёрный цвет. Шарф получился что надо.
  После сессии меня на военно-учебные сборы  ( я же вечерник), потом был отпуск, а потом сразу сентябрь. Сидели по – прежнему рядом, только  она ко мне домой больше не приезжала, я к ней – тоже. Это закончилось как  - то само по себе. Спокойно так, как ничего не было. Стало холодать, влез в пальто, на шею тот самый шарф, уже тощий и чёрный. Она посматривает, а потом: а мой подарок уже не носишь? Ну почему, говорю, это вот он и есть, только приспособленный к моим потребностям. Мне так удобнее. Она просто рот открыла. А чего, продолжаю, ты меня к своим потребностям применяла, а я твой подарок - к своим. Ничего такого, лайф, говорю, из лайф, и такая се ля ви вообще.
  Она повернулась и пошла в обратную сторону.
  Ну и всё. Потому что твоё – только то, чего ты сам добился, сам сделал.
  А шарф тот я носил почти до окончания института.

Tweet