6.


Вечер удался. Час отогревался в ванной, потом накрыл себе письменный стол водкой, оливками и селёдкой. Включил компьютер. Одно ценно для меня в нём, это её фотографии. Около пятисот.
С любовью наливаю, но стараюсь не частить. Мне хорошо, смотрю на своё-чужое счастье. Не заметил, как забыл про Женю. Один раз вспомнил и улыбнулся: сам дурак, это меня в телефоне надо записывать «Ваня-муд». Может и записывают давно.
После двухсотой фотографии начинаю смеяться и разговаривать. Воображаю, чего нехорошего наговорю ей завтра. Мы больше хохочем друг на друга, чем милуемся. Про нас, наверное, думают, что мы мерзавцы и друг для друга опасны. Так мы шифруемся и так мы счастливы.
А ведь в живую не видел её месяц. Понимаю почему. Пьянствовал.
Не, все пятьсот не посмотрю. Мозг уже почти обесточен, триста-то еле-еле. Люблю я её, и с ментовки ушёл, чтобы разлюбить.
Вдруг утро. Благополучно настал третий день, как мне нагадано сгинуть со свету. Я свежий, никакого похмелья. Голова ясная, глупая, как у младенца. Не болел бы ещё кулак…
К ней! На остаток денег покупаю шоколадку «Алёнка», прячу за пазуху. Пацан.
Тенью пробегаю по коридорам. Врываюсь к ней в кабинет.
- Здрасьте!
Она оглянулась из-за компьютера и всё, больше ничего. Сидит и дальше печатает. Будто не я вошёл, а дверь открыл сквозняк.
- Здравствуй, говорю! – улыбаясь шире плеч, повторяю.
На этот раз и не оглянулась.
- Что случилось-то? – уже шумлю.
Молчит. Не призраком же я стал, как в мистическом триллере. Она встаёт и идёт к шкафу, рядом с которым я стою. Далее делает так: отодвигает меня рукой, чтобы я подвинулся, но касается тыльной стороной ладони, словно брезгуя. Изумляюсь, но зато хоть не призрак.
Она берёт одну папку с полки и снова возвращается за стол.
- Чёрт побери, что я не так сделал-то?!
Не оглядывается. Опять меня нет.
- Ты скажи! Скажи! Объясни, что ты хочешь? Чтобы я больше не приходил?
Молчит.
- Да в рот тебя! Разве так с людьми делают?
Молчит, и я замолкаю. Смотрю на неё и, наверное, у меня лопаются капилляры в глазах.
- Я пойду?
Тихо в ответ.
Ухожу. Топаю.
Мне навстречу Слава. Тот самый, с кем она в тайне от мужа и без тайны от меня. Он тоже знает, кто мы друг для дружки. Никогда Слава со мной из-за неё не спорил, ибо - ментовское братство. Баб ради не собачиться.
Слава видный, женская мечта во плоти.
- Был у неё? – спрашивает он ерунду. – Пойдем, поговорим.
Мне интересно. Али дуэль? Выходим на улицу, он шепчет:
- Ты ещё не слышал? Ты же давно не был.
- Чего?
- Проверка с управления приезжала. Сам Ситников был. Помнишь его, гандона?
- Помню. Гандон.
- Он её прямо в кабинете изнасиловал. Только никому!
Часто говорят, онемел. Я не онемел, я забыл сам способ речи.
- И что она? – произнёс я наугад, как получится.
- Таится, конечно, - выпучивает он красивые глаза. – Где сейчас ещё работу найдёшь?
- А вы?
- Сам подумай! Если мы кто слово скажем, нас проверками задолбят, и так уж!
Ухожу от него. Быстро иду, ищу дворы. Быстро-быстро. Чувствую, что не успеваю. Сворачиваю за дерево и дышу, как перед рвотой.
Дышу, но спазм не удержать. Меня рвёт слезами. Вырвало, следом – второй раз. Дышу, дышу. Зачем-то произношу вслух её имя, и уже не рвёт, а плещет из меня.
Рядом шаги. Я отрываюсь от дерева и иду. Пытаюсь нахмурить лицо, но оно расползается. Слёзы прямо в открытый рот. Бежать! Взять у Серёги вещь.

Серёга встретил меня с родовой иконой в руках. Он блаженно улыбался.
- Ты один? – спрашиваю.
- Один.
Я прошёл к нему в комнату и утвердился в кресле. Он встал напротив, держа икону обеими руками, будто собрался благословлять.
- Она ушла от меня, - произносит он.
Длится пауза, живая, не театральная.
- Ночью все деньги извёл на неё, а утром говорю, что отныне будем жить по-любви, без денег. Она и ушла.
Я ищу в уме любое коротенькое слово, чтобы ободрить Серёгу, но искренне удаётся только:
- Да…
Ему этого достаточно.
- Брат! – говорит он. – Ты меня понимаешь!
Он заново пересказывает мне про остановку, ногти и уставшую спину.
- Я думал, что только в кино так, а она сама мне говорит: «Давай туда». Ты пробовал?
Он трясёт над моей головой иконой, а я думаю своё. Вспоминаю, что напротив здания Управления, в метрах ста, строится дом. Пока возводятся этажи. Я без проблем проберусь на стройку и размещусь в одной из комнат. Прицельная дальность винтовки 250 метров. Даже не потребуется оптика. Стреляю я лучше, чем вижу. Дано.
- Она там бреется! И мне сказала бриться, чтобы ей не лезли волосы в рот. Представляешь, какая талантливая?
Засяду вечером. Знаю, что никто из заместителей начальника (а он зам) не уходит с работы, пока у генерала горит в кабинете свет. Где окна генерала, мне известно. То есть: слежу, когда погаснет в окнах свет, и через 10-15 минут Ситников перед моими глазами.
- Ты не слушаешь меня? – возмущается Серёга. – Я спрашиваю, сколько, по-твоему, дадут за эту икону в антиквариате?
- Ты вконец ошалел? – скрипучим, ещё непросохшим голосом, говорю ему.
- Деньги нужны, Вань. Катю вернуть.
Я замолкаю на минуту, больше не желая вникать в горе Серёги, и диктую ему:
- Доставай винтовку-мелкашку…
- Думаешь? – перебивает он меня.- Чтобы Катя не досталась никому?
- Доставай винтовку, - повторяю ему, - мне надо, мне. Ничего не спрашивай. Помощь не предлагай. По телефону со мной больше ни о чём не говори, а лучше не звони совсем.
- У тебя-то что? – прозаично интересуется Серёга.
- Я сказал, не спрашивай.
- Вань, ты всё-таки согласись, что Екатерина для меня больше, чем девушка…
- Серёг, ты слышал, о чём я?
Он тискает икону и на вдохе произносит:
- Была и нет её…
- Ты дурак?
- Я про винтовку.
- Шутишь?
- Я же объясняю. Мне были нужны деньги, вот и продал.
- Почему именно её? Про меня забыл?
- Её-то как раз не продавал…
Я уставился на него.
- Винтовку я подарил. В довесок. Спешил что-нибудь продать, а соглашались купить только автомат и пистолеты. И то через неделю. Я пообещал даром КС и мелкашку, лишь бы деньги сразу.
Гляжу на него и не вижу. Нет Серёги. Пусто. Жизнь его пустая, как его же яйца.
- Обижаешься? - спрашивает из пустоты голос Серёги.
Я не хочу ему отвечать. Боюсь, что пустота ворвётся мне в горло и с силой вакуума взорвёт меня, расщепит. Я-то теперь имею смысл жить. А винтовка ушла, так и ладно. Всегда найдётся нож.
- Думаешь, не продавать? – из пустоты перед моим носом маячит икона.
Я отворачиваюсь от неё и жмурю глаза. Ножом, вручную, будет хлопотно, и уйти шансов почти не останется.. Стой, Ваня! Ваня стой!
Я замер, стало страшно. Почувствовал, как зудит мозг. Ещё минута или миг и в мозгу случится химический процесс, после которого я просто, пошло сойду с ума.
- Вань, скажи, что у тебя стряслось? Я же друг.
Всё, всё, хватит. Больше не думаю. Сойти с ума – это то же, что смерть. Думать – завтра.
С усилием выискиваю глазами в пустоте силуэт Серёги.
- Собирайся, пошли со мной к Вадику, - говорю силуэту.
- Кто это?
- Тебе какая хер-разница! - стараюсь говорить скорее, не думая.
Мы идём по улице, и я стыжусь Серёги, будто он педераст.
- Может, мне повеситься? – пыхтит Серёга, не успевая за мной.
- Иди на хер! – краток я.
- Вань, будешь грубить, я не пойду с тобой.
- Сука, замолкни! – выпаливаю, после чего он спешит смирно.
А правда, зачем я его тащу? Наверное, всё же жалко. Хочу, чтобы вместе со мной он сегодня отскочил от реальности… Не думать, Ваня! Не думать, гад!
- Шалом! – встречает нас Вадик в зелёных трусах.
Ему ничего не делается. Вечный Жид.
- Это свой, - показываю на Серёгу. – Вадик, есть у тебя?
- Как раз вовремя! Сейчас будем пробовать новый сорт. Мне с Питера прислали одну единственную семечку, и она взошла. Я увидел и упал. Чёрная конопля! Листья прямо чёоорррные!
На кухне те же неизученные лица. Их три. Сидит и четвёртый. Его лицо мне знакомо свежими шрамами, которые на губах, на лбу, и нос всмятку.
Он, как и все, здоровается со мной и спешит досказать историю:
- Короче, пришёл в «Камелию», а там даги гуляют, пляшут свою лезгинку. Говорю им: езжайте к себе и там пляшите. Ко мне сначала один, я ему хлоп в тык, он – с копыт. Второй тут. С отвёрткой. Я ему хоп подсечку, он тоже с копыт, и я его давай крошить. Там все остальные. Короче, замесили меня.
У битого сквозь синяки выступил румянец. Окончив сагу, он воинственно огляделся и остановился на мне. Узнал. Что-то он увидел в моём лице неотвратимое, отчего румянец с него спал.
- Как их назвать? – неуверенно спросил он лично меня.
- Неруси, - отвечаю, не задумываясь, - прохода нет.
Он кивает и кивком пытается спрятать опозоренное лицо.
- Это Евпатий, - представляет Вадик рассказчика. – Так-то Паша, но погоняло Евпатий. Скинхед. Люблю я, Вань, с тех пор скинхедов!
- Что не любить, - соглашаюсь с Вадиком. – Сам, бывало, за Русь какашку съел бы.
- Проверим! – торопится Вадик и поджигает готовую папиросу.
- Я не буду! – шепчет мне Серёга, но я, пыхнув, передаю ему со словами:
- Тебя спрашивают?
После первого же пыха у меня высыхает рот. Силён сорт.
- Что-то меня прибило! – говорит один из неизученных. – Давно так не было.
Я прикипаю к стулу и в голове моей запускается форматирование, после чего я забываю даже название предметов. Смотрю на стол и, убей, не помню, как сказать. Стена? Команда? Баланс?
Последнее, что удаётся мне более-менее связно сообщить, это:
- Парни! Пора каравай. Будем бульон? Не ленись рано вставать. Я умираю. Золотые слова.
Вижу, Серёга лежит на полу. Синий. По кухне мечутся трое.
- Вадик! – кричит кто-то из них. – Придавило конкретно. Не спалиться бы!
Не обуваясь, они выбегают из квартиры.
- Вдруг мать придёт, хана! – вскрикивает Евпатий и срывается вслед за троими.
Остаёмся я и Вадик.
- Свет уходит, - говорит он дрожащим голосом. – Хорошая анаша.
- Завтра в школу, - вздыхаю последний раз, и сердце моё встаёт.

7.

Смотрю на ножку табуретки. Давно, с час, смотрю. Знаю, как называется, а встать не могу. Кстати заметил, что перестал болеть кулак.
С трудом, деревянный, поднимаюсь. Оказывается, лежал на кухне лицом в пол. Далеко ходить не надо, сидит за столом страшный, синий Серёга. За его спиной окно, и там ночь.
- Как дела? – спрашиваю, едва двигая твёрдыми губами.
- Тебя жду, - внятно говорит он.
- Зачем?
- Просто.
- Вадика не видел?
- По квартире ходит. Разминается.
- Тут я, - появляется белый костлявый Вадик. – Отлежал ты рожу, Ванёк, за четыре дня. Поглядись-ка в зеркало.
Иду, роняя мебель. Долго попадаю пальцем в выключатель и вваливаюсь в ванную.
- Вадик! – кричу, разглядывая себя в зеркале. – Мы теперь кто?
- Думаю, зомби, Вань! – отвечает Вадик. – Урод ты, да?
- Сам ты, - тихо ругаюсь, изучая себя.
Обычный зеленоватый покойник. Ко мне и раньше не приставал загар. То, что смята одна щека, будто я прижался к стеклу, пускай, потом расправится.
- Вадик-иуда! Чем ты нас накурил?
- Не специально же! Не знаю, что за сорт. Хитрый какой-то, наподобие рыбки «фугу». Видать токсин в нём особенный.
- Серёг! Ты не сердишься на меня? – кричу я Серёге.
- Убил бы, - бурчит он.
Позвонили в дверь. Вадик прежде, чем открыть, несколько раз приседает, делает махи руками, как на физзарядке, хлопает ладонями по щекам.
В квартиру входит Евпатий. Он ужасен, в земле, лохмотьях и не то чтобы покрыт шрамами, а шрамы покрывают шрамы.
- Копал-копал, - рассказывает Евпатий, - вылезаю, вокруг темно и кладбище. Сидят на моей могиле дружки мои сатанинствующие, поминки у них по мне. Одни упали, другие убежали, а двое лучших друзей выломали с других могил кресты и, как мечами, давай рубать меня. Пробовал объяснить, что живой и здоровый, а они – взбесились. Кое-как сбежал.
- Везучий ты, Евпатий, - говорю.
Под утро прибыли трое. Голые. Они рассказали свой случай.
Подобрали их четыре дня назад на улице бездыханными и отправили в морг. Там – кто такие? Документов ни при ком не было и быть не могло, потому что паспорта они давно заложили за долги. Милиция взялась проводить проверку по установлению их личностей, а смысл, если родные забыли искать и ждать их. Получилось, что троих наших друзей ни для кого не существовало.
Не сказать, что как дома, но в морге к ним отнеслись любезно, не хуже, чем к именитым. Уложили, как людей, провели свои щекотливые манипуляции. Единственно что - не спешили. Обихаживали между делом, а до одного так и не дошли руки, чтобы укомплектовать обратно голову. Вот и лежал он до этой ночи, отдельно мозг и отдельно черепная крышка, пока не растолкали его очнувшиеся друзья.
- Вставай, лентяй!
Из коридора донёсся смелый топот, то ли сторожа, то ликого-то из персонала.
- Быстрей, педаля!
Слез он со стола и растерялся:
- Мозг-то брать?
- На хуй он тебе! Пошли!

Живём мы теперь вместе зомби-коммуной. Из квартиры выходим редко, так как вынуждены перед каждым выходом по-бабски румяниться. Про Евпатия не говорю. Обещаем выпустить его погулять в ночь на Новый Год. Купили ему маску хрюши, хотя, боюсь, он опять от кого-нибудь обязательно огребёт.
Неудобно, конечно, что на нас не заживают раны. Следим за собой. С каждой царапиной бежим к зеркалу.
Из дома мы выходим чаще для экспроприаций. Догадайтесь, кого регулярно навещаем? Верно, Женю. Он заколебался нанимать охрану и психиатров, а мы не спешим разорять его до последней копейки, потому что много нам не надо. Заплатить за квартиру да купить новые книги. Иногда берём на подарки родным, но тоже не злоупотребляем. И всего-то два раза я отправил по машине цветов.
Человечиной мы не питаемся. Еда нам вообще не требуется. Нам неведомы голод, боль и удовольствия. Вадик сначала опечалился насчёт наркотиков, а оказалось, что отныне мы можем наслаждаться другим. Да так, что ни с какой наркотой рядом не стояло. Я уже упомянул, это книги.
Кто мы? Законсервированные чудом мертвяки, в которых чудом же сохранилась оголённые души. Мы очень остро теперь всё чувствуем. Пытались сперва смотреть телевизор и орали. Во мне душа рвалась на части. Живой я этого не замечал, а оно, видите, так. Немного погодя мы открыли для себя книги.
Серёга день и ночь читает Серебряный век. Я уверен, Есенина с Блоком он знает наизусть. Всё равно читает. Иногда слышу то, как он сам пытается сочинять. Шепчет рифмы к заветному имени: «перина, витрина, балерина…»
Евпатий, выяснилось, не прост. Он объявил бой тяжеловесной классике. Особенно достаётся Толстому. Бывает, что, дочитав последнюю страницу, он возвращается на первую. Однажды «Войну и мир» Евпатий перечитал без отрыва три раза.
Те трое… Тот, что без мозга, захлёбывается «Мухой-Цокотухой». Мы закрываем его одного в комнате, когда он читает. Потому что надоел, хохочет.
Другие двое не расстаютсясосказками Пушкина. Ничего против сказать не смею. Правда иногда, я заметил, они крадут у друга «Муху Цокотуху» и давятся над ней на балконе.
Вадик превзошёл всех. Он ворочает жития святых. После каждого тома его худосочные мощи начинают мироточить. Где бы он не прошёл, всюду после него на полу масло. Мы не успеваем за ним подтирать, потому что нам нельзя поскальзываться и ушибаться.
Частенько Вадик зачитывает нам Евангелие от Иоанна: «Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего, Марфа, говорит ему: Господи! Уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе». Больше всего нам нравится, когда Вадик доходит: «…Он воззвал громким голосом: Лазарь! Иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идёт».
А я экспериментирую. Сижу в интернете и в нём ищу хорошую литературу. Современную. Хорошей очень мало, скажу. Просто не поверите, как мало. Но нет-нет да найду. Я же самой душой читаю.
Ещё изо дня в день смотрю 500 фотографий. Рядом с компьютером на столе у меня шоколадка «Алёнка» и череп Ситникова в милицейской фуражке.

Tweet