На факультете считалось, что проверять идеи космического масштаба (других просто не было) – это просто глупость и бессмысленное времяпровождение. Да и зачем? Типография альма, извините за выражение, матери  запросто печатала идеи и подогнанные под них результаты.  Разумеется, такое не могло пройти в реферируемых журналах с дураками-рецензентами. А в собственных мурзилках-сборниках из серии «сами пишем, сами печатаем – сами и читаем», пожалуйста.  Но, чтобы уж точно никто не постиг высот наших наук, на сборник ставили гриф «для служебного пользования». Это позволяло некоторым авторам печатать по двадцать статей в год, получать премии, и, не поверить, даже гонорары. Всё просто: студентов  заставляли покупать мурзилки. В целях повышения ликвидности процесса превращения чистой бумаги в макулатуру.

Но иногда, вопреки законам природы, эти сборники доходили до реферативного ЖХима или даже, не приведи Господь, Chemical Abstracts. И тогда неслись в нашу сторону письма-запросы на публикации, в которых запросто повергались ниц законы сохранения вещества, энергии и прочих химер образованной сволочи.  Но никогда и никто не ответил на эти запросы. Великий проректор Лукьяный, придумал хитрую систему взаимоотношений с иностранцами: только мышь могла проскочить в лабораторию к автору новой гениальной теории. Все же приглашения на союзные конференции поступали сразу в первый отдел. Для дальнейшей отправки в макулатуру. Так что вреда такая наука не приносила. Обычно.


Михалыч пил как верблюд примерно с пятнадцати лет. Есть такой тип людей, которые умеют это по-настоящему. И не важно что – от мерзкого белого крепкого до спирта любого качества, включая метиловый. Лишь бы был разбавлен этанолом в соотношении один-к-одному. Чтоб не ослепнуть. Однажды Михалыч выпил дихлорэтан. Затем, последовательно, чуть не умер, пролежал положенное в реанимации, выехал из больницы на носилках, месяц был похож на изнасилованную Бабу Ягу в ступе-коляске, бросил пить на несколько лет, омолодился, и, однажды, прийдя на факультет, продал полкило олова за поллитру и снова запил. Через месяц, на новый год, перепутал коньяк с хромовой смесью (а это на минуточку концентрированная серная кислота и бихромат калия – окислитель, от которго загорается бумага). Стакан с темно-оранжевой жидкостью стоял рядом с салатом. Михалыч поднял его к свету и, как говорится в известной повести про петушков, немедленно выпил. Наступила пауза. Кто-то от страха закричал. До Михалыча дошло, что он выпил нечно не то. Не меняя выражения лица, он тут же  съел две столовые ложки соды и продолжил банкет. 

В тот год уже заканчивалась перестройка. Все, кто мог что-то унести из лаборатории или с работы (слово офис еще не придумали), уже все унес. Продавать же недра или нефтяные вышки пока стеснялись. Наука благополучно сдохла. Зарплату не платили месяцев восемь. Люда, немолодая сотрудница из сашкиной лаборатории принесла школьную золотую медаль прабабушки-казачки с Малой станицы, чтобы продать на Никольском и, соответственно не помереть с голоду. Рябинин, факультетский коллекционер, предложил за медаль за пятьсот рублей – по двадцать за грамм царского золота 82 пробы. Люда согласилась. Рябинин через час перепродал золотую железяку своим друзьям по рыночной цене. За пятьдесят тысяч. О чем гордо сообщил Сашке. А тот, не зная предыстории, – самой Люде. Через три дня Люда отравилась сулемой, которую собственноручно изготовила в 333-й.  На похоронах Рябинин произнес пламенную речь. А затем ужрался. В пьяном беду он говорил о негативных последствиях новых рыночных отношений.


Осенью за неуплату вырубили фазу. Сразу умерли вытяжные шкафы. Хоть никто уже не работал, вонь в коридорах стала такой, что  приходить на факультет стало опасно для здоровья. В ноябре перестали топить. Студенты, в пальто и перчатках, мерзлыми воробьями сидели в малой химической и тянулись гелиотропами к обмерзшему окну: cвета не было уже неделю. Каратаев в последний раз рассказывал им про историю КПСС. Самой КПСС не стало еще в сентябре, но предмет остался. 

Дверь хлопнула. Что-то мягко упало. Послышались звуки чего-то лопающегося, а потом что-то шумно потекло. Запах рвотных масс с оттенком переработанного желудком алкоголя накрыл аудиторию  отвратительной тошнотворной волной. Каратаев замолчал. Постоял в полной тишине минуту, пока некто невидимый не принялся заново блевать.
Каратаев постоял еще минуты две. Алкаш сзади крякнул, шумно приподнялся и снова хлопнул дверью. Стало слышно, как он посыпался вниз по лестнице. Каратаев приподнял подбородок и произнес  фразу, которую я не забуду:

-    Никогда не доверяйте власть рабочим и особенно крестьянам! Никогда! Даже, если вы верите в победу коммунизма.

Каратаев ошибся. Михалыч был потомственным мещанином. Хотя, наверное, это все равно, раз третье сословие. 

В час дня он упал на пол лаборатории и проспал на ледяном каменном полу до трех ночи. В полчетвертого он привстал, зажег свечу и подполз на коленях к инкубатору. Это такой стеклянный куб, где коллеги-сотрудники под руководством другана Петровича выращивали плесень на плавленных сырках. (Пожалуйста, не спрашивайте меня для чего. Я не знаю).  Страшно хотелось есть. Все, что было пережевано и выпито утром было выблевано еще в обед. Протрезвевший Михалыч замотал руку полотенцем и выбил боковину инкубатора. К его удивлению, плесени внутри не было. Он залез в ящик почти с головой и съел все сырки.

Утром его нашел Петрович. Он едва узнал Михалыча в мумии, замотанной в драные халаты, лежащей прямо на лабораторном столе. Похмельный коллега храпел так, что во всех углах лаборатории позвякивало нежное химическое стекло.  Петрович коснулся  плеча спавшего, и произошо чудо – дали фазу. Загорелся свет, загудела вытяжка, а в инкубаторе занялась спираль нагревателя.

Петрович заглянул внутрь стеклянного ящика. Тот был пуст. Петрович, вежливый при н.у. - нормальных условиях (температура 293К и давление 700 мм рт. ст. – у нас там высоко), взревел сиреной, от которой, оглох бы Одиссей, и трахнул кулаком по столу у носа начальника. Михалыч подлетел кверху и заорал:
-    Что случилось?
-    Ты сожрал сырки!  А у нас сегодня в СЭС анализ на плесневое заражение, а в конце месяца - отчет! Ты что ли его будешь писать без данных? Говори, сволочь!
-    Я очень хотел есть...
-    Почему ты не съел цианистого кали? – Петрович не мог остановиться.
-    Я очень устал. Меня разморило. И, когда я проснулся на полу, увидел сырки..., -  Михалыч почти извинялся.
-    Ну почему ты не дополз до холодильника? Там же полно еды и спирта...

Михалыч вздрогнул, соскочил со стола, подпрыгнул к холодильнику, схватил заветную ёмкость  и отхлебнул прямо из колбы.  Петрович махнул рукой, спустился в буфет, поговорил с пергидрольной теткой и, с ее разрешения, выбрал сырки погрязнее из кучи непроданной гадости. Потом завернул добычу в газету и повез в санэпидстанцию, чтобы сдать на анализ грибкогого заражения.  Он ехал и думал, что же придется написать в отчете, если в сырках и вправду найдут что-то не то.

Через неделю пришли результаты анализа. В посеве все было чисто. Сырки были не заражены, и никакой посторонней флоры обнаружено не было. Теперь осталось найти обеззараживатель – смысл всего хоздоговора. Петрович по телефоны нашел Михалыча дома и попросил что-нибудь придумать.
-    Да чего тут думать. Никто же не будет проверять. Напиши тетрациклин!
-    Тетрациклин не убивает плесень.
-    Ну тогда что-нибудь из неорганики...
-    Что?
-    Напиши бром. Специальный патентованный бромо-гликолевый раствор. Пока получим деньги за договор, а там, или им надоест, или мы чего-нибудь придумаем.
-    А если...
-    Чего если? Пиши, я сказал!
-    Ну, - Петрович решил свалить проблему на номинального начальника, - тогда ты за все отвечаешь...
-    Ладно!

В трубке послышалось, как что-то звякнуло и полилось в пустой стакан.


Саня Мотовилов шел домой от Михалыча через парк имени гвардейцев. Он был очень нетрезв. До такой степени, что ему казалось он идет все время в гору. На же самом деле, он бежал вперед, на подгибающихся ногах, чтобы случайно не лечь на живот из-за усилившегося гравитационного притяжения к центру земли. Вызванного спиртом и нагнувшейся к низу головой. 

В нормальной жизни, я имею в виду до перестройки, Саня работал на устновке ЯМР, которую смастерил своими руками. (Автор как-то водил к этой установке самого Полинга, который Лайнус, чтобы старик лично убелился, что левши у нас не перевелись даже при совке). При этом, как профессиональный штангист, Саня запросто рвал 175 килограмм и точкал не меьше четверти тонны.  ЯМРские магниты, каждый по 150 кг, подчинялись его рукам, как иным коробки спичек.

Саня уже вышел на Гоголя к троллейбусной остановке, когда к нему подбежали два переростка и схватили шапку с головы. Саня успел ударить одного кулаком прчямо в лицо. Тот отлетел в сугроб и лег неподвижно. Второго он схватил за ремень и ворот и принялся бить головой о троллейбус, медленно проходящий мимо.  Водитель услышал призывный стук и открыл заднюю дверь. Саня не понял, что произошло, когда вдруг передним загорелся волшебный свет и открылись двери. Он вбросил внутрь несчасного грабителя. Двери захлопнулись, и троллейбус поехал по маршруту. Саня вернулся к остановке. Подобрал шапку. Посмотрел на неподвижного алкаша в сугробе и поплелся домой по свежей слякоти.

Отчет приняли. Приехал директор завода плавленных сырков. Петрович спрятался в шкаф от стыда.  Директор попросил запатентовать консервант. Так он назвал бром-гликолевый раствор, упомянутый в отчете. Пообещал миллион рублей – эквивалент нынешних двадцати тысяч баксов. Отсутствие просьбы на откат казалось подозрительным, но Михалыч согласился.  Директор сказал, что передал отчет другу журналисту из центральной газеты. К моменту допивания второго литра коньяка журналист позвонил. Михалыч сказал, что благодаря местной науке и конечно же его удаче, удалось изобрести лекарство, которое победит любую инфекцию. Он поглядел на этикетку коньяка и придумал веществу название. По названию места производства коньячного спирта.

Наутро  Михалыч проснулся героем. В трех центральных газетах, где подрабатывал газетах описывался уникальный субстрат. Телефон звонил непрерывно. Все искали чудо-зелье. В медицину, благодаря ее тогдашним достижениям, а также Кашпировскому с Чумаком, уже никто не верил. Позвонил министр здравоохранения из коньячной республики и пообещал столько денег на исследования, сколько понадобится.
-    Приезжай к нам! Я гарантирую тебе всё.
-    Но я же не врач... – чувство самосохранения пока работало у Михалыча на трезвую голову.
-    Я сделаю тебя академиком!
-    А как же патент – мне за него обещали миллион рублей, - вдруг снова понесло Михалыча.
-    Даю тебе сто, если завтра приедешь.
-    А как же Лука и первый отдел?
-    Считай, что я их уже купил...

Михалыч писнул в шатны от удивления и друхнедельного запоя и согласился.  Потом все пошло само. Сейчас он миллионер. И даже что-то там нашли в его консерванте. Правда не все он лечит, но ведь же делает кому-то. Ни одно из клинических исследований, не подтвердило лечебных свойств. Но и не опровергло. Так что все фифти-фифти.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Всегда берите большие деньги, если конечно их вам дают. Не стесняйтесь. Никогда не отказывайтесь.  И просите еще. И не важно, что вы сами пусты, как барабан. И нет никакого эксперимента. И в голове уже давно не мозг, а проспиртованный фарш. Потому что никто и никогда не признается, что потратил деньги впустую. Что оказался идиотом и простаком. И дал просадить огромную сумму непонятно кому и почему.  Клянусь абрамовичем и роснаном!

Удачи вам!

2012

Tweet