Бля, вот бывают жэ бабы са странностями. Познакомилсо я в этих ваших интернетах с одной Наташей. Фсе фпарядке у тьолачки, миниатюрная такая, лицо с глазами свисченной каровы, тушка, вазмутительно прекрасными сиськами украшенная, тюннинг нармальный вопщем. Но сцуко аказалась у ниё адна страннасть – прерывисто дышала ф сторону ипподрома. Не, она канешно не сабирала волосы на жеппе в конский хвост и не скакала па кругу, издавая ржач и разбрасывая ванючие конские каштаны па квартире. Просто па ее инициативе мы три раза хадили на лошадок сматреть, вместа накатанной программы цвиты-кафе-бухло-ибаццо, пака миня это не заебло. Я ваще вдуплить не мог, чо праисходит: нармальная тьолка, а шараебицца па канюшням, лошадей фсех па именам знает, ат запаха навоза в ниаписуемый васторг приходит. Пака не состоялась наша читвертая, беспесды ракавая фстречя.

    Вопщем, сидел я после этих паходоф дома, пифком стресс снимал, листая поваренную книгу ананиста. Как рас аткрыл страницу с рицептом «синяя рука», где жгут медицинский присуцтвует, и тут хуяк – званок, Наташка-лошадница сопцвенной персоной.
    – Привет, у миня седня родители братика младшева на дачу везут. Зайти не хочишь?
    – А чо делать будим?
    – Вино пить домашнее. У миня канистра целая.
Мне два раза про канистру павтарять не пришлось. Договорились, где чо, и я собираццо начал. А хуле там тех сбороф? Залупу сполоснул, сыру купил и приехал на трамвае.

    Все па инструкции, дом нашел, втарой этаж, сразу налево от лифта. Наташка открыла и почти с парога сразу заявила, што родители вернуццо могут, если не успеют на иликтричку, так што никаких лишних тело- и хуедвижений. И даже если приедут, двери им нельзя открывать ни ф коем случае, они нравов строгих и меня типо знакомить с ними пока рано. Пазванят нимнога и к бабушке в саседний дом пайдут. Я бля не удивилсо дажэ. Карочи, хуе-мае, сели пить. Пиздим о том, о сем, Наташка винище хуярит, рассказывает, што с мужиками ей не везет, и чешет прочюю бапскую синедольную пургу. На падаконник ф кухне уселась, курит в аткрытае окно и вещает, как савецкое информбюро, Левитан бля с сиськами. И главное, миланхолия на ебле такая мичтательная, типа не пэтэушница она синяя, а ебаная тургенефская дама с шелкавыми падвязками нах. Я слушал-слушал и срать пошол. Выхажу – оппа, нету Натахи.

    Ну, думаю, можэт, в спаленку пошла пат действием бургунскава. Я – туда. В спаленке босый хуй ночевал, в соседней комнате – та жэ пичяльная картина, в параше тимно, в ванной тишина и покой. Ну, я ф шкаф в децкой комнате заглянул и тут сцуко увидел эту низдоровую здоровую хуйню. Глижу, стоит сибе в угалке скромненько таг электрифицированное чучело палавова хуя невротебичезких размеров, па сравнению с каторым хуй у миня ф штанах – маленький кудрявый гномик без ног. Я такова самотыка дажы в кино не видел – как мая левая нога, с такой знаити ли приплюснутой залупой-грипком на конце. Штоб мне с маршрутки выпасть, если пижжу. Ни успел я задумацца, чо оно тут делаит, званок в дверь:
    – Тилинь тилилинь ёбана в рот, – предки пажалавали, ибать их стопкраном. Ну, а мне чо? Мне ваще похуй. Открывать запрещено. Пашол сибе на кухню, хуем резиновым в глазок ткнул и за бургунское принялся, папутно размышляя, где это Натаха падевалась. Наверна, вышла куда-то, думаю. Свет выключил, окно закрыл, сижу. А званок надрываецца пиздец. Как бутто какой-то мудак спичку в ниво фставил и ушол. Я так в децтве делал. Слышу, начали родоки даже ногами в двери хуярить, кричят, ругаюцца чота. Можэт срать хотят, или приступ сирдечный, а их дочура, блядь такая, не пускает, штоб таблетку от паноса или ат сердца взять. Прецтавляю, в каком они там бешенстве, гы-гы-гы. Я сибе бургунскава падливаю и ваще в хуй не свистю, пусть хоть усруцца, а репутацыю Наташке не падпорчю. Наушники в локаторы сунул, музон пагромче на тилипоне врубил, и еще пару стаканчикоф прапустил пад Дип Перпл. 

    Минут через тридцать наушники вынул, прислушалсо – вроде затихло фсьо. И тут вдрук каменюка в акно – нннна сцука. Асколки па все кухне разлителись – бипарядак ебануццо. Што скажут родители строгава нрава, даже бля догадываццо баюс. Еще дыра эта ф стикле для сквозничка, ни май месяц фсетаки, ноябрь сцуко на дваре. Ну, я так бес палева в окно патсекаю, смарю, а там футболка белая мелькает и силуэт Наташкин.
      – Ты самец козы и человек нетрадиционной ориетацыи, – сразу в окно кто-то Наташкиным голасом вапит. Там, конешно, другие слова были нелитературные ваще нихуя, я ф свой адрес их даже праизнасить стисняюсь.
    – Наталья, вы ли это? А я уж и заждался, – удивляюсь культурно, с подъебочкой, и сам думаю: «Где ж ты, падла, столько времени шлялась?»
    – Я! Дверь открой, гандон! – не поняла, видима, тонкой иронии нихуя.
    – Зачем же так грубо, сударыня? – вслух сказал, и «сама пидараска» – падумал.
    – Открывай быстрее, я замерзла вся! – кричит сука, надрываецца.

    Я к двери на званок пашол, аткрываю – ебаное днище – на пароге стоит мая Дюймовачька после аварии, покоцанная шопиздец. Как бутто, кагда от крота улетала, с ласточки наебнулась. Ебало грязное, руки в царапинах, трясецца вся ат холода, но целая так с виду, только капыто одно пагнула – хромает децл. Но ебать, вопщем, можно.       
    – Что, двери захлопнулись? – валнение на лице изображаю каг магу.
    – Нет, – всхлипывает, – я из окна выпала, – и выражения хлибала чумазова абиженное такое, как бутто я ее из этава окна вытолкал взашей. Миланхолии тургенефской зато как не бывало. «Ебать тибя ф сандалики, – думаю, – посношаццо седня мне точно не светит. Но может утешить как-нибуть получицца, в рот дать аккуратненько?».
    – Ничего не сломано? Может скорую?
    – Нет, не надо. Я в ванную, грецца.

    Ну я засуетился, аправдывацца стал, што честь ее перед родоками бирег, фсяхуйня, валнавался за ние страшное дело. Умолчал, канешно, что пока она тризвонила и замерзала, я неплохо время наедине с канистрой правел. Она тожи в кратце абъяснила, што заснула, пака я срал. Ну, кароче, равновесие патиряла и аб агарод с кустами тельцем сваим дюймовачным ударилась. Даже не поняла, што праизашло, паначалу. В общем, канфликт замяли, па винчику выпили и она купацца пашла. Через полчаса вылазит, распаренная фся такая, в халатике, улыбаецца ужэ. А я из кухни вышел, резиновый хуй знаком вапроса изогнул и какбэ спрашиваю «Што это?».
    – А, ты нашел уже…Так даже лучче, – нивазмутима гаварит. – Я тебя все хатела папрасить, но как-то стиснялась. А раз ты правинился так…Имею право.

    Я чота напрягся, худшии маи падазрения начали аправдываца. А она расслабленно, вальяжно так гаварит:
    – Понимаешь, мне лошади нравятся.
    – Это я уже понял.
    – Тогда не мог бы ты меня этим дилдо выебать, – так сцуко и сказала  «дилдо», извращенка хуева.
    – Да запросто, – а сам панимаю што нихуя не запросто – как в живова чилавека такую сваю пихать?
    – А я атблагадарю, – и, как собака, язык свой красный вывалила и кончик носа аблизала. Странная она, конечно, девчушка. Хуй знает, чо там у ниё за благодарность будит.     
    – Договорились, – саглашаюсь в надежде што атсасут хатя бы.
    – Ну и отличненько. Вот это надень, пожалуйста, – и из другова шкафа валасатую паибень с глазами за гриву вытащила. А это нихуя не галава прафессара Доуля, а кусок лошади. Плюшевой, к щястью. А то если б из мяса и костей, я б наверна заднюю фключил.
    – Вот. Будешь Гаврюша. Пабедитель всерассийскава дерби.
    – Чиво?
    – Не заморачивайся, Гаврик. Я уже вся горю, – с сибя адежду реска скинула, раком на кровать стала и па пизде пальцами рук елозит. Мать мая! Я красивей картины в жызни не ибал. Кое-как на себя лошадиную маску натянул. Бляяяяя. Душно внутри, видно только кусок пола и ваняет, как в перчатке боксерской. Видима, я не первый тут потел. 

    Круп Наташкин нашарил рукой и за караковую песду ие – хвать. И точно – влажная вся, хоть с разбегу еби. Разминаю рукой так ласкава ие гениталию, а у самаво ужэ хуй ф паталок уперся. Сунул пятирню целиком – хуяссе – свободно залезла, аж страшно стало стоять на краю этой пиздяной бездны. Это ж надо, такая Дюймовачка и с песдой от кашалота.
    – Цоб цабэ, Гавр! Давай, милай, не подведи, родимый! – раздухарилась, пакрикивает, как кучер запрафский. Харашо хоть кнутом не пиздит или шпорами в бочину не тычет. Я взял саматык на руки, как младенца, да и вкрутил ей иво паглубже. Аж сам ахуел –  санциметрикав на тридцать резьбы нарезал. Она ахнула только и давай падмахивать.

    Стал я, карочи, ее карстовую пещеру этим гиганцким масленком дабрасовестна так отшелушивать. Губами еще пержу, как жеребец, в роль вжился – Кентавр с Боливаром ебут друк друга за плинтусом. Сам вазбудилсо, нимагу – никагда не видел, штоб бабе такую корягу свабодна вставляли. Скользит харашо, смазки многа, и все глубже уходит. Я сматрю черес эту ибучую голаву, не появляецца ли зазорчика жигулефского какова-нибуть в песде, штоб сваиво малыша низаметно присунуть. Нету. Ну, я ат безысходности снял штаны и начал надрачивать правой рукой. Частоту увеличил, чуйствую вална первая паткатывает. И тут вдрук слышу крик.

    А мне в панамке валасатой нипанятно нихуя с какой стараны звук идет. Ну, заебись, думаю, кончает лошатка моя. И тоже дал залп за кампанию ей на спину. И тут апять кто-то арет, и чуйствую што нихуя не от аргазма. Панимаю ужэ, что откуда-то со стараны двери шум доносицца. Снимаю шляпу и вижу, как в проеме фсе пачтенное симейство с разинутыми ртами ахуевает с таво, как их миниатюрную кравиночьку только што здаровый голый мужычище с галавой лошади ибал агромным черным хуем и на спину абильна кончил.
    Тут пиздюк мелкий падбегаит ко мне, и как вцепицца в лошадиную морду.
    – Мама! – арет. – Какой-то чужой дядя мой кастюм коня без спросу взял! Он типерь ваняет. В чем я типерь на утренник пайду? – мне аж жалко пацана стало: у ниво ж травма психологическая типерь будет на фсю жизнь, аттаво што его весчь взяли. Да и весь утренник в ванючей боксерской перчатке стишки читать – не айс.

    Я конскую голаву атпустил, хатя ей хуй прикрывал, мелкий па инерции атлетел и ап шкаф пизданулся. Разнылся сразу, но сам же винават. Папаша, ветхий интеллигент, тоже раскудахдался:
    – Наташа, Наташа, боже кошмар какой! Какой он большой! Стыд и срам!
    – Наташенька, девочка бедная, он тебя насиловал? – мамаша прямо в истерике бьецца, руки заламывает. А эта кабыла Наташенька в прастыню завернулась, жалом сваим пацарапанным ва фсе стороны затравленно водит и акулярами каровьими бесталкова клипает. Еще и дар речи патиряла – ну натурально жвотное, лошадь бля приживальсква.
   
    «Ну что, бля, за бедлам?  – думаю. – Крик стоит, будто гопник с варабьями за падсолнух дерецца. Щяс в ментовку патащят. Не сиделось им в электричке, приперлись. Хатя я сам алень сцуко, дверь не закрыл». Вопщем, штаны падтянул и ф сторону выхода двинул, лактями работая. Думаете, зассал? А вот и хуй, просто бывает такое настроение, знаити ли, вдрук реско хочецца пабыть самому. Кросы сваи, правда, взять ни успел – такой силы желание адиночества нахлынуло. Так в носках в трамвае и ехал. Вот сижу щяс, падвадя итоги этой истории, и думаю, если Наташка весь мой хуй заглатнет, она языком сваим длинным до очка достанет или нет?

Tweet