Это было что-то. Было – заебись.
Почему сейчас, а? Почему не две недели назад? Без экзаменов бы взяли – точно! Настоящего урку развёл и развёл классически! Вот он, сидит напротив, болтает, как с родным. А я его пишу. И не на диктофон пишу, украдкой, а ручкой! В блокнот! Не скрываясь!
Развалившись на гостиничной койке, Генка ликовал. Предрасположенность к профессии, призвание, божий дар – теперь он узнал значение этих слов на собственном примере.
И всё же – по порядку.
В начале месяца Генка поступил в Омскую вышку. В Омскую высшую школу милиции, если точнее. Поступил и тут же загремел на курс молодого бойца, в специально оборудованный лагерь, далеко за городской чертой, на Черлакском тракте.
Началась новая жизнь. Распорядок дня был уныл и предсказуем. Наряды (далеко не праздничные), хозработы, строевая подготовка.
- Бошаев, блядь, - чудил сержант Пупков, - как ты носок тянешь? Ты как к преступнику подходить-то будешь, Бошаев?
- А что, - истекая потом, дерзил Генка, - к преступнику нужно строевым шагом подходить, товарищ сержант?
И так каждый божий день, всё по команде. В 17 лет! В 1992 году, когда кругом демократия, когда всем везде пути открыты, делай, что хочешь; он угодил в эту добровольную тюрьму!
Особенно его раздражала утренняя команда «перессать». Ротой  выбегали из казарменного барака, по холодку. Команду озвучивал громким, мерзким голосом обнажённый по пояс старшина. И она незамедлительно выполнялась. Раздавалось оглушительное журчание, и роту окутывали клубы пара. «Бегом, - орал старшина, - марш!» и новобранцы, гремя сапогами, уносились дальше, к реке. Генка бежал и раздражённо думал, что ему снова не удалось выполнить команду в коллективном порыве, что хочется это сделать именно сейчас, да уже поздно, бежать ещё, как минимум, минут двадцать, и придётся терпеть. Он был неисправимый индивидуалист.
За две недели обучения Генка подустал от коллектива и всего коллективного. Он решил, во что бы то ни стало, решил: взять увольнительную. Написал рапорт, указал «левый адрес». Не омич был Генка, родственников в Омске не имел, а без наличия таковых в городе могли и не отпустить. Поэтому он соврал.
«Прошу предоставить мне увольнение с 14.09.1992 по 15.09.1992, с пребыванием у родственников по адресу г. Омск, ул. Сакко и Ванцетти, д. 8, кв. 33».
Название улицы Генка вытащил из глубин памяти. Кто такие эти Сакко и Ванцетти, он не знал. Помнил, что есть такая улица в его родном Тамбове, и уверен был почему-то, что здесь, в Омске, её быть не должно. А если это так, то поймать его на незнании того или иного дома, магазина, памятника, будет ой как затруднительно.
- Сакко и Ванцетти? – искренне удивился майор Щурин. – Что это? Кто?
Генке повезло, что его рапорт принял именно Щурин. Среди всех курсовых офицеров он слыл наиболее тупым, и обвести его вокруг пальца считалось делом несложным. Соображал он долго, слов знал мало, подбирал их с трудом. Грех такого не обмануть.
- Где это? – нашёлся майор, наконец.
- На Сахалине.
«Сахалин», судя по рассказам омичей, был условным названием одного из самых окраинных районов города. Улиц там – не счесть. Как называются они, мало кто знает. Жители – сплошь безработные алкаши.
- Странно, - задумчиво произнёс Щурин, - семь лет там живу. А улицы такой не знаю…Ну, ладно, это самое… Езжай!
Долго сохраняла Генкина память скрип перьевой ручки Щурина о тетрадный листок. Ни грохот механизмов раздолбанного ПАЗа, ни отборный, внятный мат сидевших рядом мужиков не могли заглушить этот звук. Для Генки он был навроде праздничного салюта. Победного салюта над тупостью Щурина и над всесилием казарменного коллективизма.
…В Омске Генка был в полдень. С автовокзала рванул в центр, отстучал родителям телеграмму, пообедал в «Мантах». Он неслучайно зашёл именно в это кафе. Огромные, дымящиеся, политые кетчупом, манты будто открывали ему путь к таинствам Востока. Он ел эти пельмени и представлял себя Штирлицем в Харбине. Столь наглая привязка к былинному шпиону  объяснялась просто. Находясь посреди всей этой непривычности: широченные проспекты, громадные серые «сталинки», бурлящий под мостом Иртыш (в Тамбове отсутствовал такой размах), Генка полагал себя кем-то инородно-внедрённым. Ну, а Харбин…Эту ассоциативную цепь он разобрать по звеньям не мог. Разве, что Азия, да казахи, смахивающие на китайцев. Всё. Иных аналогий не напрашивалось.
Вдоволь побродив по городу, Генка зашёл в гостиницу. Электронное табло на стене показывало 18.31.
- Номера есть? – спросил он аккуратную тётушку-портье, кладя на стойку паспорт.
- Номеров нет.
Было только койко-место с подселением. И он согласился.
… Когда уркаганы впёрлись в номер, Генка, по совести говоря, струхнул. После всевозможных постирушек, ужина и просмотра ТВ, он начал было засыпать, и о том, что будет ночевать не один, позабыл напрочь. А они впёрлись. Резкие, нагловатые, крайне неприятные люди.
- Привет частной компании! – гаркнул с порога рыжий крепыш в бежевом плаще.
- Салют! – еле слышно, хриплым голосом поздоровался его спутник - дёрганый и худой субъект, которого Генка тут же окрестил дистрофиком.
Рыжий представился:
- Слава!
- Гена, - робко ответил Генка.
Дистрофик молча кивнул.
Он был одет в чёрные джинсы и кожаную коричневую куртку, а лицо, вытянутостью своей, пухлыми губами и выпученными глазами, делало его похожим на рыбу.
–  Пескарь! – отрекомендовал товарища Слава.
В руке у Пескаря был пакет. Из днища его торчала, как по началу показалось Генке, трубка. Присмотревшись, Генка опознал в этой трубке ствол. По всей видимости, ствол обреза.
- Всё-всё-всё! – Пескарь был явно чем-то обеспокоен. – Без меня пока….Всё!
Нервно озираясь, он бросился в ванную и, щёлкнув шпингалетом, чем-то загремел.
Слава прошёл в комнату и снял с плеча небольшую спортивную сумку. Протяжно зажужжала молния, и он извлёк литровую бутылку водки, банку огурцов, шпроты и батончик «Сникерса». Всё это Слава компактно разместил на журнальном столике рядом с Генкиной кроватью. Когда он выкладывал снедь, Генка заметил на его пальцах синие наколки в виде перстней.
«Это тебе не Щурин, - подумал он раздражённо, - Сакко и Ванцетти, блин... Сходил в увольнение, развеялся? Придурок!».
Слава разлил в стаканы граммов по сто пятьдесят и предложил выпить за знакомство. Махом опрокинув в себя налитое, Генка даже не почувствовал – водка это была или вода. О закуске забыл. Делать лишние движения побоялся.
- О-о-о,– оценил Слава, - молодца! Как насчёт повторить, Гендос?
- Нормально…
- Закусывай, давай, – великодушно предложил Слава, - или ты после второй не закусываешь?
Генка хотел что-то ответить, но вместо ответа икнул, и это крайне рассмешило Славу. Он хохотал минуты две, тыча в Генку пальцем и демонстрируя полную железных зубов пасть. Генке ничего не оставалось, как глуповато улыбаться.
«Не молчи, как баран, - сказал он себе, - налаживай контакт».
- А вы чем занимаетесь, Слав? – вырвалось у него неожиданно.
Слава снова расхохотался и хлопнул себя ладонями по коленям.
- А что? Не видно?!
Не в силах освободиться от своей идиотской улыбки, Генка неопределённо повёл бровями. Ну, да, мол. Наверное, видно.
Отсмеявшись, Слава открыл шпроты.
- Ты-то сам кто? Студент? На кого учишься?
- На журналиста, - неуверенно брякнул Генка.
- Да ну на хуй?! – восторженно воскликнул Слава. - В натуре?!
Новоиспечённый журналист приободрился. Он понял, что своим ответом попал в «десятку». И шансы наладить контакт существенно возросли.
- В натуре! - уверенно ответил он.
Слава протянул руку.
- Уважение, брат! Уважение!
Обменявшись рукопожатиями, они вновь осушили стаканы (Слава провозгласил тост за журналистику). На этот раз Генка настолько обнаглел, что залез пальцами в банку, вытащил солёный огурец и съел его. А потом ещё откусил «Сникерс». И всё это было проделано с достоинством, как показалось Генке, вальяжно.
В комнату, дымя папиросой, ввалился  Пескарь. Вид у него был весьма довольный.  В руке Пескарь держал обрез.
- Всё в норме, братва! – сообщил он хрипло.
- Волыну куда-нибудь положи, - посоветовал ему Слава.
- Ладно, ладно…
Обрез грохнулся на пол. Пескарь опустился на койку рядом с другом,  откинулся к стене.
- Ширнулся? – спросил его Слава.
- Ага, - довольно ответил тот и, поочерёдно задирая штанины, принялся чесать то одну ногу, то другую.
А потом Пескарь закрыл глаза. «Они спят» - прочёл на его веках Генка.
Слава вытащил изо рта Пескаря папиросу, затушил в пепельнице.
- Я журналистов уважаю, - сообщил он, - вот написал бы ты про меня очерк какой-нибудь, а? О жизни моей бедовой, о подвигах моих…Без фамилии, конечно. Славик, - и шабаш…
Генке понравился такой поворот.
Слава, тем временем, влил в себя очередную водочную дозу и уронил голову в ладони. В стакан упал рыжий волос. Слава начал рассказывать.
Он поведал о том, что рос в старом, задрипанном районе Свердловска, что родители беспробудно пили, и он был предоставлен самому себе. Как-то раз, пятиклассник Слава встретил в вестибюле школы своих знакомых - Пашку Меченого и Серёгу Шкета. Им было по 18-ть и оба были судимые.
- Пойдём с нами, - сказали они, и Слава пошёл, не раздумывая.
- ….портфель так по-полу – ш-ш-ш-ш, - улыбаясь, вспомнил он, - знаешь, как моторка по глади речной. Красиво…
Промышляли на автовокзалах. Меченый и Шкет подходили к какому-нибудь приезжему колхознику с чемоданом побольше, заговаривали его. Как только колхозник, подустав, ставил чемодан на землю, шустрый Слава хватал его и убегал. 
Похищенное он прятал в укромном месте, в промзоне. Под вечер подельники приходили туда, вытаскивали добычу и шли к скупщикам краденного…
Генка еле успевал записывать. Славины рассказы изобиловали матом, уголовным жаргоном и красочными примерами. Он поведал о первой любви, первом суде и первой отсидке. В какую-то минуту  повествования Генка действительно увидел себя журналистом и даже пожалел, что избрал другую профессию. Писал он много и размашисто. Страницы в блокноте заканчивались, и приходилось мельчить. Впереди должно быть что-то более интересное, чувствовал Генка.
- В восемьдесят четвёртом меня нелёгкая в Узбекистан занесла, - продолжал Слава, - чего я там только не увидел, братан! Баи в глухих сёлах целыми полями мак выращивали. Опий из него – на месте. К ним на машинах приезжали, покупали, потом уже наркота в розницу шла. А однажды, бродяга знакомый рассказывал, решили власти вертолёты туда пустить, на парочку плантаций химикаты скинуть! Так баи знаешь что учудили? За калаши взялись и по вертолётам стали шмалять! Да-а-а….
Слава сунул в зубы «Приму» и закурил, наполняя комнату едким, отвратительным запахом.
- Я туда, так сказать, на стажировку поехал. В Ташкент. Карманником мечтал стать, ага. Обучился этому делу, вроде, «мойка»  у меня была путёвая. Ну, чё, маршруты транспортные изучил, как положено. Выбрал денёк зарплатный, шмару одну заприметил, и в трамвай, за ней. Стою себе, тихонечко сумочку подрезаю. Вдруг….
Славино лицо исказила гримаса отчаяния.
- Водила, сука….Затормозил резко, народ падать стал. И я «мойкой» этой бабе по ноге прямо, в кровь…Взяли…Следствие, суд – три года, как с куста…Не вышло из меня карманника, Гендос. Не вышло…
Слава тяжело вздохнул.
- И пошёл я по разбойному делу. С Пескариком вон связался…Пескарь!
Он пнул друга в лодыжку. Друг вздрогнул и открыл глаза.
- Как ты?
- Нормалёк, - прохрипел Пескарь.
- Выпьешь?
- Не. На балкон пойду. Воздухом подышу.
- Ну, иди. Подыши.
Слава проводил его взглядом, наполнил ёмкости водкой.
- Пескарик у нас – ого-го был. Бывший липецкий авторитет! Он у них там чуть-ли не первым тему с рэкетом замутил. В восьмидесятые. Три трупа на нём. Один - мусор, другой – ссученый, третий – из новых, из братков…
Слава сплюнул между ног.
- Наехал на нас в Питере, в ресторане, вша дешёвая. Ну, Пескарь его цепярой и удавил. Его собственной цепярой! Обмотал вокруг шеи, и, - Слава затянул воображаемый узел, - удавил…На зоне его уважали. Короноваться даже предлагали, вором стать…
Генка не поверил своим ушам. Уж кто-кто, а Пескарь, по его представлениям, на роль вора в законе явно не годился. Вор, думал Генка, он такой – солидный, пузатый, в чёрном костюме, перстни на пальцах. А Пескарь? Они – спят! Конченый доходяга…
- …а он не согласился, - сказал Слава, - понятия потому что… Если ты вор, значит, семьи иметь права не имеешь, жить должен скромно, в тюрьму садиться раз в пять лет, а то и чаще, - так всегда было. Это теперь уже плюют: у воров – дома за границей, жены – манекенщицы, счета в банках, судимости снятые. Пескарь этого не приветствует. «Не смогу я, - сказал, - по воровским понятиям жить. У меня семья, я роскошь люблю». Чё смотришь? Была у него роскошь, была. Тачки, квартиры. Наркота всё…Проколол он её, роскошь. Потом и «крыши» из под него поуходили, а после последней отсидки один он остался, без семьи…Вот мы с ним по городам и гастролируем. То хату где-нибудь выставим, то магазин ломанём…Ну, давай! За нормальных парней!
Выпили. Слава заглотил шпротину и разжевал огурец.
- Всё, - подытожил он, - отдохнуть пора. Дельце одно нужно завтра обстряпать и на дно залечь. А то что-то через чур мы шурудим последнее время.
- Дело-то хоть толковое? – как можно безразличнее, для пущей естественности зевнув, спросил Генка.
- Толковое. Барыга шубы на рынке продаёт. Дениг – до херища! Возьмём с него долю малую и разбежимся.
Слава хлопнул ладонью по выключателю, завалился на кровать и ткнул носком ботинка в красную кнопку телевизора.
На экране появились поле, трактор и Борис Николаевич Ельцин в окружении крестьян. Президент держал в ладони картофелину и восхвалял её достоинства.
- Наш, - скрежетал он, - картофель…его, когда сваришь,…попробовать приятно…А их, европейский, понимаешь, ешь, а он как из пластмассы…
Слава начал подхрапывать, и Генка тоже решился прилечь. Растянувшись на кровати, зажмурился. Всё куда-то полетело. Какие-то искры, круги. Четыре стакана, один по сто пятьдесят, три других – по сто. Фактически без закуски. Это сурово.
«Завтра, - говорил он себе, - будет понедельник. Я явлюсь в управление и напишу рапорт. Может, мы возьмём их прямо здесь, тёпленькими. Предотвращение тяжкого преступления, два гастролёра-рецедивиста. Грамоту и отпуск внеочередной дадут, как минимум!»
Он даже знал, как назовут эту операцию. Её назовут «Сакко и Ванцетти»!
Однако заснуть Генка не смог, мутило. Он открыл глаза и увидел, как восхитительно залило комнату лунным светом. Комната стала неожиданно длинной, будто уходила в ночь. Ему захотелось встать и пройти по этой лунной дорожке. Кого он там встретит, интересно? Вдруг, он встретит там Бога?
Словно приглашая Генку в путь, открылась балконная дверь. Он даже приподнялся на локте, но Бог не предстал перед его взором. Скорее, наоборот – Генка увидал дьявола. Или его подручного.
В проёме появился Пескарь. Несостоявшийся вор в законе, он стоял крепко, не шатаясь, заслоняя собой лунный свет.
- Слышь, - прохрипел он, - журналист! А чья это рубаха ментовская на балконе висит?
Генка вжался затылком в подушку, выпучив глаза.
Пескарь сделал шаг вперёд.

Tweet