Последний нагваль

Констанеда был большим любителем учения Карлоса Кастанеды. Учение индейцев яки не совсем подходило к его внешнему виду. Индеец должен быть смуглым, брюнетом, с волосами собранными сзади в хвост, но Констанеда был маленьким, веснушчатым, слегка сутулым блондином, который очень коротко стригся и выступающий из его головы ежик не давал никому понять, что у него светлые волосы. Ранее он стригся менее коротко, поэтому только те, кто видел его прежде, могли это знать.
Констанэда произошло от «Костя» и, само собой, от «Кастанеда». Его увлечение тольтекским учением происходило сперва в форме чтения,книг Карлоса, как чисто художественной литературы. Постепенно характер чтения изменился. Вначале этому послужили небольшие отрывки, несущие в себе глубокий смысл, как правило, моральный,подобно старым этническим притчам.  Немного позже из всех прочитанных книг стало ощутимо составляться учение, которое применимо в повседневности, или может в религиозном смысле, но именно в его собственной, Костанеды жизни - точно. 
Это происходило, как восприятие одной единственной мысли автора до такой степени глубоко осознанной самим читателем, что возникает желание пересмотреть все, что уже прочитал и переоценить заново. При этом автор теперь уже не пустой романист, а писатель, обладающий знаниями, раз смог ухватить такую точную, проверенную самим читателем на опыте вещь. Перечитывая еще и еще, Констанеда обнаружил для себя жилу мудрости и духовного опыта очень высокой пробы. Что-то с чем он мог не расставаться никогда, сделав своей личной чертой и частью своего образа, для других.
Атрибутика и понятия, существовавшие в мире Дона Хуана, интриговали и приводили в тихое восхищение, от  мистических и древних истин, завораживали прямотой и точностью, с которой можно было смотреть на окружающий мир, видеть его тем же, но в новом свете. Весь этот фасад необычайно импонировал внутреннему эстетическому вкусу Констанеды, давая одновременно с этим объяснения непонятного и, иногда, ответы на обычные повседневные вопросы. То есть теорию, которая необходима для своих выводов, просто, чтобы знать, из чего исходить, и куда идти.
Через некоторое время Констанеда осознал, что в его руках учение, которое можно прировнять к учению в полностью религиозном смысле. О религии там не было не слова, но именно эта часть человеческой души должна была быть включена в  весь дальнейший процесс. Он должен не думать, что он тольтек, а стать им. Именно так становятся верующими любой религии. Можно креститься, но не чувствовать ничего, можно произнести мусульманскую фразу посвящения, и тут же стать мусульманином, но если не веришь, то получится только думать об этом. Когда веришь, то это становится личным, твоим и теперь уже есть дело до всего, что не так. «Божественное призвание», это не миф, не эмоциональное выражение ощущений от простого крещения, преувеличенное, для соответствия тому, что должно было быть в теории, но чего так и нет. Это реально существующий и очень важный, возможно трогательный момент эмоционального принятия, становления одним целым с какой-либо духовностью. 
Дальше пошли особенности, свойственные любому человеку, так как эмоции это стихия, не подвластная разуму и человеческой воле. Учение предполагало ряд серьезных и очень существенных изменений привычной Констанеде, обыденной жизни. Столь серьезные изменения не могли произойти без серьезных причин, толкающих, на это. Но все, что было понято и освоено, благодаря прочитанному, оканчивалось таким же придуманным и словесным. Может быть, мудрость и новое понимание было и неплохо, но чтобы перейти от размышлений к действиям нужен был, такой же активный толчок.
Этим событием послужило сновидение, которое однажды произошло. Оно, несмотря, на спорность, однозначно доказывало Констанеде истинность, изложенного в литературе материала, опровергая множественные мнения, об имевшей место мистификации. Констанеда очень долго пытался вспомнить во сне свои руки, но все попытки не приводили ни к чему. Он усиленно пытался это сделать в течение недели или двух, но затем все как бы покрывалось, туманом. Он не мог вспомнить не только руки, но даже необходимости начать вспоминать их перед сном. Это  длилось довольно долго, несколько месяцев. Затем он забывал об этом, но потом вдруг вспоминал опять.
Примерно через три года Констанеде удалось вспомнить свои руки во сне, причем это было при весьма необычных обстоятельствах. Он шел через двор, находящийся по соседству, держа в руках перед собой велосипедный руль. Все вокруг было до живого реалистичным, но нельзя было понять едет он или идет. Он чувствовал движение вперед, которое начало замедляться и его велосипедный руль повалился на бок, вместе с ним. Констанеда постарался перенести взгляд на посторонние предметы, которые находились вокруг. Но падение остановить не удалось и последнее, что было замечено его взглядом – это желтый пакет из-под кефира, который лежал на обочине дороги возле бордюра и белая машина, стоящая возле соседнего дома.  Затем образ растаял, он проснулся. Последние мгновения сна напоминали сны, наполненные событиями, развязка которых, иногда весьма неожиданная, совпадала с подъемным звоном будильника на рассвете.
Констанеда помнил подобный случай в книге и, проснувшись, тут же побежал в соседний двор, где к своему сильному удивлению, увидел тот же пакет, такой же желтый на том же месте и автомобиль, стоящий там же, где и во сне.  Возникло чувство радости от того, что наконец-то что-то случилось, и неодолимое желание идти по этому пути, жадно предвкушая, то, что возможно предстояло в будущем. Так Констанеда стал тольтеком. Приняв все рекомендации, какие смог найти, выполняя рекомендуемые упражнения, он все же придерживался рамок и делал лишь то, что  слишком  сильно не противоречило общественным нормам. Однако необходимость многих практик была очевидной. Перепросмотр, посильный отказ от чувства собственной важности, стирание личной истории и множество других, привели  к резкому изменению его жизни, которое стало просто ошеломляющим для него самого. Важность всех существующих практик, необходимых шагов, проявилась только по мере их выполнения, в течение длительного времени, которое они должны были практиковаться.
В конечном итоге Констанеда достиг непонятного результата. Он совершенно не мог понять, что в его развитии происходит в данный момент. Где он вообще находится, на какой духовной ступени. Он оказался в отчаянном и не имеющем видимого выхода положении, но продолжал жить своей обычной жизнью. Именно тогда, он заглянул в гости к Кислому, где увидел еще и сидящего у него в гостях Джона. Они оживленно обсуждали и рассматривали то, что привез Кислому его брат, проживающий за границей, а конкретно в Амстердаме.
Насколько понял Констанеда, в Амстердаме из-за конкурентных рыночных отношений остро стоял вопрос привлечения покупателей для покупки именно их товара. Поэтому упор делался уже не на качество продукции, которое, естественно было примерно одинаковым и безупречным, но в большей степени, на предоставляемые дополнительные услуги, одной из которых являлась подготовка к перевозке контрабандным путем. Это было логичным маркетинговым ходом, вытекающим из особенностей законодательства других стран. Перед Кислым и Джоном лежал журнал Плэйбой и упаковка кока колы, по одной банке из которой они держали в руках.
Журнал был обычным, но одна из страниц была выполнена в виде причудливого рисунка,  примерно в середине которого, находилось пространство, поделенное на равные квадратные секции, на поверхности каждой из них изображалась рожица с определенным выражением лица, которое было разным. Это были квадраты с нанесенным и высушенным раствором ЛСД. Непонятно как, но таможня пропустила весь груз без проблем, хотя они о подобном способе контрабанды наверняка знали.
В банках находилась обычная кола, которую вполне можно было пить. Но дно жестянок было двойным и в каждом лежало по десять семян марихуаны. Кислый собирался посадить их и посмотреть, как растет трава вообще и, разумеется, покурить урожай, если все нормально вырастет.
Кислый усадил Констанэду на стул и предложил ему банку газировки. Тот не отказался, взял протянутую ему банку, открыл и стал пить. Кислый тем временем аккуратно оторвал расчерченную на квадраты страницу журнала, стал разрезать ее ножницами на размеченные квадратики, которые складывал в блюдце, стоящее здесь же на столе. Получались небольшие забавные картинки размером примерно с ноготь пальца на каждой из которых была нарисована какая-то своя рожица.
Констанеда стал ворошить лежащие друг на друге квадратики, чтобы получше разглядеть выражение лица на каждой из них. Это различие заинтересовало его, поэтому он спросил:
- Любопытно, а зачем они делают их разными? Вещество то одно.
- Это для ребенка. – ответил Кислый.
Джон понимающе кивнул. Констанеда не понял что имел в виду Кислый, поэтому переспросил:
- Для какого ребенка?
- Не замечал, что в детстве дети верят всему? И в сказки, и в выдуманные рассказы.
- Знаю. – ответил Констанеда.
- Затем человек вырастает и становится разумнее. Он начинает соображать и отличать выдумку от действительности. Таким образом он становится взрослым, но ребенок никуда не девается, а точно так же живет в нем только уже заглушенный голосом сознательного разума. Однако, когда разум не действует, то ребенок снова выходит на поверхность. Например во сне тебе может присниться крылатая лошадь и ты будешь верить в то, что перед тобой стоит крылатая лошадь и это не будет казаться чем-то необычным и невозможным, а будет восприниматься просто, как факт. Вот именно для ребенка и предназначены эти картинки.
- Объясни получше. - попросил Констанеда.
- Человек рождается единым и целым. Он непосредственно воспринимает потоки информации приходящий извне без всяких суждений о той информации, которая к нему приходит. Отсюда и безоговорочная вера в то, что он слышит. По мере взросления появляются определенные знания, которые необходимы в прямом смысле для непосредственного выживания. Например нужно узнавать, что съедобно а что нет, чтобы не кушать зубную пасту, что опасно для здоровья, а что полезно и, наконец, что возможно, а что невозможно вообще, чтобы не выпрыгнуть из окна на метле, попытавшись взлететь, как персонаж из прочитанной сказки. Отсюда появляется некая «цензура» из здравого смысла, которая начинает фильтровать этот поток информации, отделяя лишь определенные вещи и отбрасывая остальные.
Постепенно характер «цензуры» меняется. Она захватывает все большую часть человека, определяя все остальные стороны его жизни, вплоть до таких, которые не должны поддаваться цензуре вообще, потому что не могут поддаваться ей в принципе. Все страдания роста и подростковый «переходный период» это ничто иное, как протест человеческого духа против этого рабства. Все «готы», «панки», «хиппи» и прочие это простые бунтари, которые не желают принимать общепринятую цензуру, определяющую стиль жизни, вкусы, социальное положение и интересы, поэтому они выбирают иной стиль. При этом, как и оставшееся большинство они ничерта толком не меняют, а просто выбирают запруду поменьше, где царят те же законы, но внешне это выглядит иначе. Там они облевавшись с перепоя будут скотами, а здесь клевыми чуваками.  При этом естественно им так не кажется и они считают себя исключительнее большинства, которое они презирают, которому тоже так не кажется и которое презирает в свою очередь их.
- А что за области, которые не могут поддаваться цензуре? – спросил Констанеда.
В разговор вмешался Джон:
- Ты нашел второе внимание? – спросил он Констанеду.
Тот не знал что ответить. Он перечитал на множество раз все книги Карлоса, чувствовал их потенциал, но не мог привести никаких убедительных аргументов в пользу учения, если они не относились к весьма шаткой для определения области сновидения.
- Нет. – ответил Констанеда.
- Ты все знаешь и у тебя есть все ключи. – сказал Джон. - Просто ты не можешь провести аналогию прочитанного со своим опытом. Тут нужна энергия. Как уже сказал Кислый, человек рождается целым. Впоследствии он выбирает из всего жизненного спектра доступного для человека какую-то определенную волну и живет в соответствии с ней. Эта узкая волна и является его интерпретацией окружающей действительности. Это его незыблемая «формулировка мира». Разумеется, что ни один человек так не считает. Уж кто-кто, а уж он то видит все так как оно есть, но попроси двух разных людей описать одно и то же событие без его предварительного обсуждения ими, и ты увидишь, что их видение будет отличаться, пусть и в мелочах, но оно всегда будет разным.
Когда человек перестает ставить себя в центр мира, то он становится на путь воина. На этом пути он независимо от чего либо начинает практиковать «сталкинг». Он становится охотником, выслеживающим единственное, что можно выслеживать – самого себя.
- Почему себя? – спросил Констанеда. – Я всегда считал, что сталкинг – это умение быть кем угодно. Что-то вроде актерства.
- Пока ты не выследишь себя, - ответил Джон. – ты не поймешь, что выслеживаешь в окружающем мире только то, что считаешь собой. Маленький ребенок может спокойно смотреть как мучают животное. Ему не будет никакого дела до этого. Но попробуй таким же образом отнестись и к ребенку и, пусть в меньшей степени, дать ему на собственном опыте почувствовать, что это животное ощущало. В следующий раз, когда перед ним будут мучить животное он уже не сможет спокойно смотреть. Это и так происходит, но постепенно и незаметно для человека. Все дети стукаются, падают, им больно, поэтому они понимают, что когда кого-то бьют, то ему больно и у них возникает сочувствие.  Однако не все понимают, что это сочувствие появляется из того, что они проецируют чужую боль на себя и видят в жертве себя. Поэтому сталкинг – это выслеживание именно самого себя,постоянное самонаблюдение.
Когда человек выследит себя достаточно, то он подойдет к поворотному пункту, когда он и становится магом.
- К какому? - с интересом спросил Констанеда.
- Перестав помещать себя в центр мира и начав выслеживать себя, человек в конце концов выслеживает и того, кто все это время находясь в центре мира, перестал помещать себя в центр мира и начал выслеживать себя.
Джон улыбнулся, понимая, что Констанеда его не понял. Однако Констанеда примолк. Все это время он практиковал учение, так и считая себя центром мира. Учение было «для него», чтобы привести к чему-то именно «его», и для этого «он» что-то делал. Он просто сменил шило на мыло, словно нарядился в другую одежду. Он стал клоуном, но ни к чему не пришел. Вдруг он понял, что все-таки пришел. Если бы он услышал все это раньше, то даже не придал бы значения этим словам, решив, что его практика нормальна и все идет как надо.
- И что делать? – рассеянно спросил он.
- Продолжать. – ответил Джон. – Все уже решено, тебе никуда не уйти. Ты никогда не будешь счастлив, живя как раньше. Человеческая «цензура»- это что-то вроде засохшей слюны в уголке рта, если ты уловил хотя бы отблеск бесконечности. Теперь вернемся ко второму вниманию. Узкая волна, которую воспринимает человек – это то, что доступно его первому вниманию. Это хорошо известно психологам. Они тоже обнаружили, что даже в разговоре с другим человеком воспринимается от силы двадцать процентов информации, которую хотят донести, остальное восполняется самим человеком, исходя из его соображений. Но когда во сне ты видишь крылатую лошадь, то ты видишь все как есть без всяких барьеров человеческой «цензуры». Ты видишь без суждений и определений. Это тоже известно психологии, которая утверждает, что человек воспринимает оставшуюся часть информации не сознанием, а подсознанием. Это и есть второе внимание. Первое внимание, повседневное внимание – это ничто иное, как узкий диапазон, который выбран из второго внимания, в соответствии с традициями, воспитанием и образованием. Второе внимание – это внимание сновидения. Когда человек достаточно выслеживает себя, то его первое внимание постепенно сливается со вторым. Сновидящим уже не нужно спать, чтобы вызвать сновидение и они могут сновидеть когда и где угодно. Вот это и является показателем.
Тогда меняется характер сталкинга. Ко всему вырабатывается отрешенность. Вещи становятся одна не важнее другой, поэтому сталкинг становится «искусством контролируемой глупости». Что бы ты ни выбирал – все одно, потому что результат всего будет одинаков и любой путь приведет в никуда, поэтому, понимая до конца всю бесполезность своих действий, ты все же совершаешь их, а не уходишь в монастырь или не кончаешь с собой. Отсюда название – «контролируемая глупость».
Обычно когда люди практикуют учение, то у них все заканчивается чтением. Затем они сразу начинают видеть «нити мира», подгоняя под них всевозможные воображаемые явления. Все сразу становятся нагвалями, при этом они все воображают себя не кем попало, а Сильвио Мануэлями и нагвалями. Так ведь круче. Но до реальной практики ни у кого не доходит.
Констанеда задумался. Он всегда считал, что он явно особенный. Пусть не нагваль, но и не никак не рядовой маг. Впервые он задумался а с чего он вообще считает себя хоть каким-то?
- А кто ты? – спросил Констанеда Джона.
- Я?... – Джон выдержал паузу. – Я – хуй в стакане.
Джон и Кислый взвыли от хохота. Когда они перестали смеяться, то Кислый сказал:
- Именно для второго внимания и нарисована эта картинка. Твое первое внимание воспринимает только то, что это кусок бумаги с нарисованной рожицей на который нанесен раствор диэтиламида лизергиновой кислоты или ЛСД. Или как его обзывали в советских сборниках научных статей – ДЛК-25. Это все, что ты можешь воспринять. Но ребенок в тебе воспримет и остальное, то есть и что там нарисовано и вкус и сколько ты ее держал во рту. Затем, когда вещество подействует, он выйдет на поверхность и это скажется на твоем приходе. Выбирай.
Констанеда долго перебирал марки, но на каждой из них было нарисовано то, что вызывало у него неприятие. Там были изображены выражения человеческих эмоций, разных мистических существ и даже религиозные символы. Все, что относилось к какой-нибудь сфере человеческих эмоций стало казаться Констанеде пресным. Он вспотел и сильно нервничал. У него возникло ощущение, что он стоит на пороге чего-то чрезвычайно важного, казалось что даже время в этот момент слегка замедлило свое течение. В конце концов он нашел подходящую картинку. Это был простой черный квадрат, видимо с самого краю расчерченной области на котором не было никакого рисунка.
- Неплохо. – сказал Кислый. – Я бы и сам ее сожрал. Чисто трансцендентальное переживание.
Кислый аккуратно свернул обрезки страницы, засунул их в журнал и сказал, что сожрет их потом, когда все остальное уже закончится. Джон сказал, что готов поспорить, что когда Кислый съест обрезки, то еще и оближет две смежные страницы между которыми находился лист, пропитанный ЛСД. Кислый только улыбнулся и неопределенно пожал плечами, словно говоря «может быть».
Джон достал из носка двойной полиэтиленовый пакетик туго набитый порошком и отсыпал немного на страницу журнала, ловко свернул небольшой пакетик и дал Констанеде.
- Это фен. – сказал он. – Если что-то не так, то съешь его. Очень хорошо перебивает всевозможные суицидальные и параноидальные идеи.
Констанеда взял предложенный Джоном пакетик и решил больше не задерживаться в гостях у Кислого. Объяснив, что у него дела он извинился за невежливость и поблагодарил за помощь. Джон и Кислый хорошо знали Констанеду и его особенность никогда нигде не задерживаться, не общаться на бытовые темы и держаться в стороне от всех, поэтому понимающе и снисходительно попрощались с ним. Несмотря ни на что у них были прекрасные отношения, а причуды есть у каждого.
Джон частенько ловил себя на мысли, что всю предыдущую неделю он жил, как автомат, но те недолгие промежутки времени, которые с ними проводил Констанеда были намного осознаннее и даже время начинало идти по другому. Словно при Констанеде Джон был самим собой, а во все остальное время он был лишь тем, что от него хотели другие. Джон заметил, что общаясь с Кастанедой он думает о чем говорит, причем ему самому этого хочется. Скорее Джону это казалось, а может такое действие оказывает присутствие человека, который добровольно выбрал путь если не от всего, то в никуда точно.
Кислый закинул в рот марку и показал пальцем на Джона:
- Смотри за мной. – сказал он Джону. – А то уйду.
- С каких пор тебе требуется присмотр? – спросил Джон.
- Мне так спокойнее. – объяснил Кислый.
- А ты не будешь? – спросил Констанеда Джона, заметив что тот не взял марку.
- Мне не нужно. – улыбнулся Джон. – Долго объяснять, но на меня так как на вас это не действует.
- Видишь ли, - добавил Кислый. – Джон считает, что результаты должны оставаться и после прохождения действия вещества. То есть пережитый и полученный опыт не должен исчезать с приходом трезвости. Отсюда у него свои методы достижения, которые лично мне кажутся полным бредом, но зато действуют дольше.
Констанеда вышел от Кислого и побрел в направлении леса. Он очень любил одно место за чертой города. Небольшой обрыв, нависший над старым, заполненным водой карьером, закрытый со всех сторон заброшенными гаражами. С него открывался приятный вид на широкую водную гладь и густой зеленый лес со всех сторон окружающий водоем и простирающийся во все стороны на сколько хватало глаз.
Констанеда присел и некоторое время наслаждался покоем и видом, открывающимся с высоты обрыва. Легкий ветерок тихо покрывал свинцово-серую поверхность воды небольшой рябью, преломляющей лучи осеннего солнца, которое отблескивало в каждой волне. Сухая, пожелтевшая трава, растущая на хорошо прогретой земле издавала приятный запах, напоминающий о скором увядании природы. В синем, прозрачном небе, покрытом странными полупрозрачными облаками, напоминающими размытые мазки или клубы тумана кружились черные точки каких-то птиц, которые иногда пикировали, сближались друг с другом, но затем вновь разлетались в стороны. Само их движение просто не могло не сопровождаться птичьими криками,  но из-за большой удаленности эти крики не были слышны. Во все стороны, на сколько хватало глаз широко раскидывался лес. Констанеда смотрел на противоположный берег и чувствовал необъяснимую тягу оказаться там. Он понимал, что тот берег такой же как и этот, просто расположен ниже, но после ограниченного городского пространства, где куда ни посмотришь всюду видишь какую-нибудь стену, этот вид манил своей многообещающей свободой. Чтобы описать ощущения, которое у него вызывал тот берег очень подходило слово «даль». В нем была какая-то поэтичность и легкая, томная грусть.
Посидев и понаслаждавшись окружающим пейзажем, Констанеда принял марку и стал ждать. ЛСД называют «толчковым» препаратом. Его эффекты наступают внезапно. До этого Констанеда не пробовал ничего подобного. Его сознание буквально смело потоком бесконечности. Он ощутил необъятность, безграничность вселенной, но ценой этого понимания стало осознание собственной ничтожности. Все слова дона Хуана об необходимости избавления от чувства собственной важности, чтобы понять и увидеть окружающий мир приобрели иной смысл. Констанеда понял, что он ничто, былинка на теле мироздания, что с его исчезновением, как и с исчезновением кого и чего угодно вообще, мир даже не шолохнется. Что существует иной, более высокий и вместе с тем более безличный уровень организации сознания на котором все его маленькие человеческие сентименты, мысли и желания просто никчемный мусор. Как он сейчас смотрит свысока на мышей или других мелких грызунов, которые так же как и люди озабочены своим выживанием, пропитанием и размножением, так существует и более высшие формы сознания для которых все человеческие дела не больше, чем мышиная возня. Причем даже не важно существует ли этот более высокий уровень. Даже если его нет, ничто не дает никому права ставить себя в центр мира.
Констанеда съежился, и согнувшись и обхватив себя руками тихонько побрел к заброшенным гаражам. Он захотел спрятаться от давящей на него необъятности открытого пространства в каком-нибудь маленьком и тесном месте. Он забрел в один из гаражей и забился в угол.
Он понял, что такое свобода и почему никто и никогда не хочет свободы. Все говорят о ней, но никто не хочет. Все хотят материальной независимости, свободы действий и поступков или свободы от воли кого-то другого. Настоящая свобода не имеет к этому никакого отношения. Настоящая свобода – это свобода не от других людей или от их мнения, а свобода от своего собственного мнения о себе. Это едкая смесь безысходности и неприкаянности. Настоящая свобода есть утрата всех надежд и представлений.
Никогда прежде Констанеда не думал, что свобода к которой он так стремился, о которой столько читал в книгах, которую представлял может быть настолько страшной, чуждой и ненужной. Он ощутил укол невероятной вселенской тоски, который острой иглой, превращающей все существующее в прах, шел из вечности и острием заканчивался на нем самом. Он дрожал в углу, забившись, как мышь и пропитанный застарелой мочой воздух заброшенного гаража воспринимался им как запах канализации всего мира. Трясущимися руками он развернул пакетик данный ему Джоном и высыпал содержимое себе в рот. Затем он лег прямо на землю и стал ждать.
Вокруг что-то явно происходило, но через некоторое время его перестало волновать что именно. Констанеда понял, что происходящее с ним было настоящим откровением, что это и было переживанием абстрактного, безличного, невыразимого ничто, которое столь смертельно для всего, что составляет обычную человеческую жизнь. Он понял жизненную важность и абсолютную необходимость безупречности о которой столько говорил Дон Хуан Кастанеде. Только она могла помочь вынести невыносимую безжалостность смерти собственного эго. Смерть символическую, но от этого не менее настоящую, окончательную и бесповоротную. Стирание личной истории, отказ от чувства собственной важности, принятие идеи смерти, как советчика в повседневной жизни – все это просто приведение дел в порядок, чтобы не сойти с ума и выстоять в такой момент.
Констанеда понял, что его переживание не закончилось. Но теперь он больше не дрожал и был в состоянии его выносить. Он вспомнил, что амфетамины принимали камикадзе, перед тем как идти на верную смерть, совершить заведомое самоубийство и в его сознании все встало на места. У него не было достаточно личной силы, чтобы пережить все, что с ним происходило, но приняв стимулятор он все же стал способен на это.
Констанеда встал и выглянул наружу. Но мир стал другим. Отовсюду тянулись невидимые нити, мириады невидимых нитей, которые исходили из середины его живота. Он понял, что любой предмет соединен таким образом со всем существующим, иначе он просто не существовал бы и что он видел эти нити всегда, но просто не придавал им значения. Окружающее перестало быть материальным, а стало невероятным полем игры энергий. Все вокруг словно состояло из золотой пудры и представляло собой единую, взаимосвязанную систему. Констанеда вспомнил про квантовую теорию строения мира. Что все вокруг состоит из единого поля и что любое изменение, которое может произойти в мире оказывает влияние на все без исключения явления. Все это лишь вопрос времени. Как в рассказе Бредбери о том как убийство бабочки в далеком прошлом, миллионы лет назад, может совершенно неожиданно изменить настоящее. Любое движение в настоящем точно так же постоянно меняет далекое будущее. И нет разницы в том какое же это движение – один единственный простой шаг или подпись президента на важном документе. Последствия того и другого одинаковы, просто одно из этих действий очевиднее в настоящем. Но очевидность в настоящем не означает ничего. Точно так же одно может привести когда-нибудь к другому. Микроскопические изменения, которые производит один единственный шаг через какое-то время, через тысячелетия может отразиться в таком же микроскопическом уровне на молекуле ДНК будущего тирана, который потом вырастет и в результате не станет тираном вовсе. Констанеда вспомнил слова из книги Экклесиаста, которые как нельзя пришлись к месту: «Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек».
Констанеда шел к обрыву. Каждым взмахом своей руки он поднимал и усмирял будущие революции, вершил судьбы мира. Он понял, что каждый человек – это бог, но время – это фактор, который мешает ему осознать это. Время существует только для того, что смертно. А все что человек знает, думает, чувствует является таковым. Все что человек знает о себе, все кем себя считает – не есть он. Все это приобретено, узнано, принято, но точно так же уйдет с приходом смерти. Останется лишь то, что вечно, что никогда не рожденное никогда не исчезнет. Останется лишь...
Констанеда замер на месте. Ошеломляющим расколом в его сознании пронеслась парадоксальная, но неопровержимая истина – он существует, но никогда не существовал. Он стоял и жадно глотал воздух. Он постиг, он пришел, но выразить это в словах не представлялось возможным. По его щекам потекли слезы благоговения перед этим великолепием и непостижимой мудростью, которая, являясь всем, есть ничто. Он понял так же что никогда не существуя, он существовал всегда. Констанеда закрыл лицо руками. Жизнь, смерть, любовь, боль больше не имели значения. Он понял значение слов Иисуса: «Я был и до Авраама». И он был.
Констанеда двинулся вперед. Ноги сами несли его к обрыву.
Первая причина по которой после приема психотропных веществ человек может выпрыгнуть в окно является основной и единственной. Все остальные это просто ее видоизменения. Человек перестает понимать, что происходит, что его окружает, где он находится и из-за этого возможен несчастный случай.
Второй причиной которая может побудить на такой шаг является сильное эмоциональное переживание вызванное чем-либо не существующим. Это может быть неконтролируемый страх, отчаяние или другое потрясение, которое будет настолько сильным, что смерть в результате падения с высоты (или как-нибудь иначе) будет казаться «меньшим злом». При этом будет сохраняться четкое представление о том, что же человек собирается сделать. Будет осознание окна, высоты и возможности смерти. Именно этим и отличается вторая причина от первой, при которой человек не поймет вообще ничего.
Третья причина связана с верой в появления способности летать, или с иллюзией изменения физических условий природы, например, гравитации. В любом случае человек начинает чувствовать, себя способным на чудо, что не будет никаких последствий, если он сделает то, что раньше считал для себя смертельным.
Четвертая причина, по которой возможно выйти в окно немного сложнее для понимания. Ее бесполезно представлять, потому что это все равно будет не то. Человек выходит в окно, потому что он уже внизу. То есть, в принципе, никуда и не выходит. Подобное бывает при курении сальвии. Мысленно человек оказывается в каком-то другом месте (в квартире соседа через стену, на лужайке за окном) причем настолько полно и реалистично, что он ощущает себя там. А самый быстрый путь на лужайку для тела это конечно не спускаться по лестнице и выходить из подъезда, а залезть на подоконник...
Пятая причина – это причина Констанэды. Он никогда не был и всегда был.
Констанеда подошел к краю обрыва и наступил на воздух, лежащий за ним. Нога провалилась в пустоту, его лицо обдало ветром, а затем он был один.

Tweet