Глава 6

СССР, Ярославская область, пос. Переборы. 1940 год.

Со строительством плотины на Шексне явно в срок не укладывались. Год начинался, а планировали уже к лету запускать. Начальник строительства Осипчук каждое утро на разнарядке матерился на чём свет. Приходилось работать в две, три смены. Павла почти всегда назначали в ночную по «политическим мотивам». Днём в бараке тоже не поспишь - хавчик приготовить, подлечить кого или убрать за блатными. Правда, его особо и не трогали. Только Круглов иногда по жопе похлопает, или пристроится сзади, когда Пашка стоя раком полы моет. Для всеобщей ржачки, вроде бы.
«Не любите свет советской власти – будете хуярить по ночам» – любимая поговорка Осипчука прижилась и в жилзоне. С этими словами Днепр каждую ночь напутствовал «политических».
Завьялов ещё с вечера почувствовал, что Круглова сносит - видать долгое воздержание ему в голову ударило. Посматривал масляно и влажно, поглаживал. Чуть в задницу не залез, когда Пашка блатным накрывал. «Добром не кончится», – подумал тогда Завьялов. Так и вышло.

Под утро, уже выходя с объекта, Павел краем глаза уловил в темноте суетное движение. Дёрнулся со страху и зажал в кармане шаровар заточку. Попытался бежать, да кто-то ухватил за ворот телогрейки. Прижал к бетонной диафрагме и дыхнул в лицо гнилым. Так и есть – Круглов.
- Что паря, смыться хотел?
Круглов припёр Пашку локтем к стене, сильно передавив шею. Другой рукой шарил между Пашкиных ног.
- Пусти, – выдавил из глотки Павел. Получилось хрипло и неубедительно.
Круглов громко дышал, похрюкивая, словно боров, и пытался стянуть с парня штаны. Мешали Пашкины руки в карманах. Павел ещё сильнее сжал заточку. Она вспорола штанину и запуталась в рванье. Он начал выкручиваться, пытаясь освободить руку. Круглов ещё сильнее прижал Павла и выставил вперёд колено, упёрся в живот. Сверкнул в темноте зубами.
- Думаешь, если Днепра подлечил, твоя жопа под пакт Молотова-Риббентропа попадает? Сейчас мы её причешем, паря…
Павел извернулся и высвободил руку. Закрыл глаза и мысленно прочитав первую строку из «Отче наш», запустил руку по дуге, что сил было. Получилось не очень сильно, но зато точно. Как раз между задравшейся короткой телогрейкой и штанами. Прямо в белую полоску неприкрытой одеждой кожи. Круглов ухнул и ослабил хватку. Потом отпрянул и схватился за бок. Но Пашкин кулак с заточкой уже летел Круглову в живот. Ударил в мягкое. Круглов перегнулся пополам, ушанка свалилась с бритой головы. Пашка даже по сторонам не смотрел - не интересно было, видит кто или нет. Уставился на Круглова и отступал, держа заточку в вытянутой руке. Круглов шёл на него, хватая ладонью воздух перед собой. Другая прикрывала живот. Пашка видел, как пузырится между пальцами кровь.
Круглый опустился на колено и привалился к стене. Сказал что-то. «Сука» – вроде, Паша так и не разобрал толком. Ему вдруг стало интересно - вот она – смерть. Не из тех, что раньше… Те, что раньше, приходили откуда-то свыше. Это совсем другое. Это его, Пашкиных рук дело. Страх сразу пропал куда-то, как не бывало. Павла накрыло мыслями иного рода - вспомнились бабкины затёртые манускрипты. Силу забрать, чем чёрт не шутит. Круглов детина здоровая, быстро не загнётся. В бараке Пашку не хватятся до утра. Старостин, сосед его, на ночные работы не ходит – спит поди. Остальные так устали, что не загоношатся. Им бы только до вагонки доползти и в сон провалиться.

Пашка побежал к бытовке - там, под вагончиком, чуть прикопана в мёрзлую землю заначка. С вышек не видно, фонарь на сторону светит. Пашка задолго место подбирал.
Откинув смёрзшиеся комья, Павел потянул свёрток и запихнул его за пазуху. Теперь вниз, к котельной. Там стол есть железный, а дверь можно «козлом» подпереть. Рядом весь день столярничали, он видел сегодня.
Пашка спустился в котельную - бетонный бункер с одним отверстием для вентиляции и дверью. Скинул лишнее с металлического стола, приготовил нож, пару свечей, которые удалось тайком стянуть из материной посылки. Осталось только наверх подняться и Круглова сюда дотащить.
Круглый не сопротивлялся, только пыхтел и постанывал, когда Пашка тянул его по ступеням вниз. Сил у него почти не осталось, видать крови много потерял. Павел раздел его прямо на земле и битых полчаса пытался приподнять и перекинуть тело на стол. Пару раз поскользнулся на бетонном полу, обильно смоченном кровью. Еле выкатил Круглова на столешницу, сам перемазался в кисло-солёной вязкой жиже, перевернул на живот. Присел возле стены передохнуть и покурить. Круглов ещё дышал, но даже повернуть голову в Пашкину сторону у него сил уже не было.
Павел зажёг пару свечей в изголовье и ногах Круглова. Достал из свёртка молоток, зубило и нож. Нож был необычной формы, с поперечным расположением рукоятки. Делал его на заказ один из «политических», бывший слесарь и шпион по совместительству. Пашка отвалил за него восемь рублей и шерстяной свитер.
Завьялов подошёл к столу и вспомнил смутно, как ещё совсем пацаном лежал на овчине в пещере Машука, выпив травяного зелья. Страшно было тогда аж до жути. Он прислушался к своим ощущениям - страшно ли ему теперь? Посмотрел на тело Круглова, на свою руку, сжимавшую нож. Нет, не страшно. Наоборот, внутри свербело, и ему хотелось быстрее начать ритуал. Тогда время тянулось, будто расплавленная смола, а сейчас всё скрутилось, сжалось в пружину. Странная штука – время. На воле оно по-другому идёт, незаметно. А тут что ни день – вечность.
Паша думал о чём угодно, только не о том, что будет, когда его завтра увидят в окровавленном ватнике. А потом хватятся пропавшего зека. Неважно, другого такого случая может и не представится. А телогрейку и отстирать можно. «До утра высохнет, если на трубу от буржуйки накину», – подумал Пашка и положил руку на затылок Круглова. Шепча по памяти прабабкины заклинания, сделал неглубокий надрез по всей длине позвоночника. Круглов невнятно замычал и попытался приподнять руку. Паша ещё раз провёл ножом по заполненному кровью надрезу, теперь с усилием нажимая на рукоятку.
Дело оставалось за малым. Вынуть позвоночник, зажав его с двух сторон, чтобы ни одна капля спинномозговой жидкости не пропала. Разогреть воду, но так, чтобы она не закипела. Сцедить туда прозрачный ручеек из трубчатого канала, дать отстояться и выпить. А позвоночник лучше всего закопать в землю. Правда, земля сейчас мёрзлая, на это уйдёт куча времени, а Завьялову нужно до подъёма попасть в барак…

***
- Круглов!
Старшина выдохнул в морозный воздух очередную фамилию и шмыгнул носом. Выругался. Над шеренгами поднимался пар; серая масса топталась, согревая ноги. Никакого Круглова не было ни видно, ни слышно.
- Круглов!
- Нет его, – кто-то подал голос.

Всем велели оставаться на холодке и не разбредаться. Первым делом обшмонали и перевернули всё в бараке. Потом хозблок, баню и кочегарку. Когда уже собирались осматривать периметр, со стройки прибежал запыхавшийся конвойный. Перетёрли невдалеке. Было слышно, как начальник лагеря Коваленко орал на Осипчука. Начальник стройки плевался словами в ответ. Старостин пихнул Пашку локтем в бок, кивая в сторону начальства.
- Глянь, Завьялов. Чисто как псы. Только что не гавкают.
Всех загнали обратно в барак и пристегнули на ворота четверых конвойных. Присматривать, чтобы не переговаривались. «Ночных» сразу на допрос, в том числе и Пашку. По одному заводили и выводили на улицу через противоположную дверь. Вопросы задавал лично сам Коваленко. Когда настала Пашкина очередь, он почему-то подумал: «Пускай узнают. Особо ничего не сделают, зато в бараке бояться будут. Ну, срок накинут. Один чёрт - где десять, там и пятнадцать. Сразу рассказывать не стану, как пойдёт, по ситуации».
Пашка был уверен, что его скоро не будет в лагере. Откуда мысль такая закралась, неизвестно. Предчувствие, скорее всего. Пашку оно последнее время не подводило.

Завьялов вошёл в кабинет, назвал номер и фамилию. Сел на стул прямо по центру кабинета. За спиной навис глыбой Костенко – конвойный.
- Во сколько со смены пришёл?
Пашка уставился на Коваленко. Сделал вид, что вспоминает.
- Не помню, гражданин начальник. Светало уже. Да и откуда мне знать, часов то нет.
- Старостин сказал, что ты под утро заявился.
«Сдал, хрен старый, – подумал Пашка. – Ну, значит, так тому и быть».
Оправдываться не стал, только пожал плечами и уставился в угол. И вдруг его словно током ударило. Перед глазами мгновенно почернело, и он стал одну за другой называть фамилии и имена. Помимо своей воли, как будто говорил не Пашка, а кто-то сидящий внутри.
- Каверзнев Геннадий, Самойлов Пётр, Устименко Олег, Кашин Илья, Свиридов, Панин…
Сбоку ударили в висок, и Пашка упал вместе со стулом. Удар у Костенко был плотный и сильный. Пашка припомнил, как осенью тот два ребра одному из зеков сломал.
- Ты бредишь что ли, малахольный?
Конвойный подхватил его под руки и снова усадил на стул. Голова гудела и Паша, наклонившись вперёд, смотрел теперь на дощатый пол. Слышал, как Костенко тихо сказал:
- Товарищ майор, у него телогрейка сырая… Там же кровищи было. Наверняка застирывал…
Коваленко жестом остановил конвойного. Поднялся, обошёл стол и встал напротив Пашки. Завьялов теперь видел начищенные до блеска сапоги начальника лагеря. Тряхнул головой, пытаясь собрать воедино разбросанные от удара мысли. Коваленко решил больше не ходить вокруг да около, а задал вопрос в лоб.
- Ты куда позвоночник дел?
Пашка решил повременить с откровениями об убийстве Круглова. Его мысли занимали теперь имена и фамилии, которые он только что произнёс. Ему и самому было непонятно, откуда они взялись. Он не знал и половины из этих людей. Только Кашин и Самойлов были из их барака. Оба блатные. Устименко вроде арматуру вяжет на соседнем участке, но он не уверен. Остальные ему вообще неизвестны. Но он точно знал, что их нужно записать, фамилии эти. Пока он ещё помнит. И тут его снова накрыло какой-то тёмной волной предчувствия. Пашка увидел шестерых, одетых в телогрейки людей, пробирающихся по весенней размазне дороги.
- Я скажу, гражданин начальник. Только условие одно…
Пашка зажмурился. Знал, что за «торги» может ещё раз по голове получить. Его никто не трогал, и он открыл глаза. Огляделся. Коваленко всё так же стоял напротив, скрестив руки на груди. Вопросительно смотрел на Пашку.
- Фамилии запишите, гражданин начальник, – сказал Завьялов.
- Какие фамилии?
Пашка снова повторил фамилии и имена. Коваленко кивнул, и конвойный записал со слов Завьялова. Начальник лагеря взял листок и пробежался по тексту глазами.
- Кашин… угу. Устименко. Ну, этих я знаю. Что за Каверзнев? Свиридов? Кто это?
- Побег будет, – сказал Пашка и откинулся на спинку стула. – Эти шестеро уйдут в мае. Не возьмёте ни одного. Все уйдут.
- Ну, допустим, если уйдут Каверзнев со Свиридовым, мне похуй. Я их знать не знаю и знать не хочу. Ты мне друг любезный расскажи про Кашина, да про Устименко. Ну?!
Завьялов промолчал, и конвойный снова ударил его в ухо. В то же место целил, но на этот раз Пашка удержался на стуле, пошатнулся только. Да и удар был не сильный. Так, для острастки больше.
- Я не знаю.
- Ладно, твоё условие я принял. Фамилии записал, вот! – Коваленко потряс листком перед глазами у Пашки, – теперь ты мне расскажи, куда позвоночник дел. Хирург-ортопед, мать твою!
- Нейрохирург, – поправил его Пашка.
- Что?
- Нейрохирург, говорю.
Конвойный уже собирался в третий раз приложить Пашку своим свинцовым кулаком, но Коваленко его остановил.
- Да погоди ты… Он мне живым нужен. Рассказывай, куда дел позвоночник Круглова.
Пашка рассказал всё от начала до конца. Скрыл только, что убил и вырезал позвоночник Круглова, чтобы совершить ритуал. Ему вряд ли поверят или наоборот – слишком много вопросов станут задавать. А беседовать с властями Завьялов не хотел. Не любил он Советскую власть, и чем дальше, тем больше. Поэтому решил всё списать на месть. Сказал, что Круглый домогался его и проходу не давал. И заточка не его была, а Круглова – пойди теперь докажи. Указал место, куда закопал кости. Про тайник с ножом, естественно, промолчал.
Павла почти неделю держали в карцере. Приезжал подслеповатый следователь из Рыбинска, и Пашку пару раз водили к нему на допросы. Повторил то же, что и Коваленко. Не упомянул только про фамилии. Следователь очень интересовался, зачем Завьялов позвоночник у жертвы удалил. - Осерчал я, – ответил Завьялов, – уж очень он меня допекал.
За всё про всё, включая особую жестокость, Пашке накрутили ещё пять лет. Запихнули подмышку свёрток с мотлохом и пихнули в спину: «Дуй в барак, срок догуливать».
Пока шёл по притоптанному снежку в сторону «дома родного», где-то в ладонях и ступнях ещё изворачивался страх. Когда толкнул дверь и вошёл в барак, уже и страха никакого не было. Значит, вышло с Кругловым именно так, как Пашка и задумывал. Видимо правду говорили прабабкины писания, что через позвоночник можно на себя чужую силу перетянуть. Где же ей ещё быть, если не там? Где стержень, там и сила.
Завьялов вошёл и бухнулся на вагонку. Старостин тут как тут. Присел рядом. Перепуганный какой-то - помнил видать, как нашептал товарищу начальнику зоны про Пашкино опоздание в ночь убийства.
- Как ты?
- Нормально.
- Говорят, накинули тебе?
Пашка только плечами пожал и поморщился. На Старостина он зла не держал. Затюканный человечишка, что с него взять.

***
С тех пор Завьялова больше не трогали. Он не убирал, не готовил для блатных. Только лечил иногда, правда, под присмотром кого нибудь из сотоварищей. Днепр приблизил его к себе и разрешил не ходить на работы, всё допытывался, зачем Пашка из Круглова позвоночник выдернул. Так и говорил – «выдернул». Паша всё больше молчал. Сильно изменился за последнее время, заматерел и повзрослел.
А в середине марта его к начальнику лагеря дёрнули.  Коваленко сидел за столом и просматривал бумаги. Почёсывался озабоченно.
- Входи, Завьялов, – не дожидаясь, пока Пашка назовёт фамилию и номер, подозвал его Коваленко. – Садись. Разговор есть.
Пашка сел. Ждал несколько минут. Видать, начальник никак не мог решить, с чего начинать. Коваленко, наконец, крякнул и поднял глаза от документов.
- Бумажку тут твою нашёл.
- Какую ещё бумажку.
- С фамилиями, Завьялов, с фамилиями.
Пашка всё прекрасно помнил, только вида не показывал. Пожал плечами и по привычке уставился в угол. Его блатные в своё время научили – при допросах в угол смотреть. Зачем, толком не объяснили. Вроде как начальство от этого раздражается. На допросе ведь как? Психологическая война, не меньше. Кто кого пересидит. Правда, долго не высидишь в угол глядючи - сразу начинают по голове бить.
- Короче так. Пришло пополнение. В курсе, наверное?
Пашка кивнул. Видел на днях, как две серые шеренги по баракам разводили. К ним никого не определили – да и куда?! И так на головах друг у дружки - один баланду варит, другой ногти срезает ему в котелок.
- Просмотрел я списки вновь прибывших и вот что удивительно, – Коваленко сделал паузу и достал из-под вороха бумаг тот самый листок, – Каверзнев Геннадий Андреевич, Свиридов Иван Ильич и Панин Виктор Сергеевич в списке присутствуют. Что можешь сказать по этому поводу?
- Ничего не могу сказать. Всё что знал, я вам в прошлый раз выложил.
- Не юли, Завьялов. Говори, откуда их знаешь? С пересылки? Или на воле ещё вместе крестились? Давай, рассказывай.
- Я не знаю, гражданин Коваленко. Мне тогда что на ум пришло, то я и сказал. А откуда взялось? Ну, не знаю я! Знаю, что побегут в мае, и всё.
- В карцер хочешь?
Пашка опустил голову и замотал ею как припадочный.
- Я ещё с детства знал что будет, гражданин начальник. Прабабка у меня…
- Знаю, в деле написано. Ладно, не стану тебя терзать больше. Одно дело к тебе. Там двое из твоего списка в бараке вашем - Кашин и Самойлов, кажется… Ты присмотри за ними. Если что, сразу ко мне, понял?
- Понял.

***
Ничто не могло укрыться от Пашкиных глаз. Ни то, как Петька Самойлов после отбоя шепчется с Кашиным, ни их перемигивания с Устименко на объекте. Двое вновь прибывших тоже в деле. Мало того, как потом оказалось, они и были инициаторами побега. Пашка знал, где у них нычка, видел и то место в периметре, откуда они собирались двинуть на волю.
Сразу за недостроенным шлюзом периметр шёл вплотную к стройке - в том месте были заложены трубы для временного отвода воды, как потом оказалось – совершенно ненужные. Диаметр был мал и трубы не справлялись с потоком. Пользоваться – не пользовались, а засыпать не стали. Через трубы можно было проползти к самому периметру. Сделать небольшой подкоп, и когда всё будет готово, за десять, максимум, пятнадцать минут, выбраться за забор, а дальше уж, как повезёт. Если вертухай на вышке зевнёт, можно быстро до перелеска добежать, а там – ищи ветра в поле.
Но ничего этого он Коваленко не сказал. Тот вызывал Пашку несколько раз на «беседы», но Завьялов только плечами пожимал и говорил, что ничего подозрительного не заметил. Коваленко махнул рукой и больше Пашку не терзал, мол – примерещилось парню. И без этого забот полон рот, ещё не хватало на предсказания время тратить.

А в середине мая, аккурат пятнадцатого числа, когда земля немного оттаяла и пошли дожди, на утренней перекличке недосчитались шестерых зеков.
И тут началось. Пашку засадили в бокс, терзая ежедневными допросами. Понаехали следователи - сначала тот, из Рыбинска, а потом и из самой Москвы. Столичный больше интересовался не пропавшими зеками, а Пашкиной персоной. Долго изучал дело, расспрашивал Павла про его способности. Про то, как врачевал ещё на воле, про Круглова, само собой, и про побег для проформы. Ничего толком не добившись, следователь укатил в Москву, а Завьялова перевели из бокса, правда, уже не в родной барак, а в БУР.



Глава 7

Франция, Страсбург, Анатомический институт. Март 1943 год.

Почти всё время Хирт проводил в операционной третьего этажа, переоборудованной под лабораторию. Предпочитая работать в одиночестве, он только иногда прибегал к помощи Рольфа. Каждый день в тетради Августа Хирта появлялись новые записи. Теперь он спешно закрывал её, как только в кабинете появлялся кто-либо из посторонних. С недавнего времени к посторонним стали относиться все без исключения, включая Клауса Рольфа. О результатах работы шефа он мог судить только по блеску в глазах штурмбаннфюрера. И судя по всему, тот далеко продвинулся в научных опытах.

***
Ещё на лестнице, ведущей в подвал, можно было уловить еле различимый запах формалина. В святая святых института – анатомическом музее – к нему примешивался кисловатый запах смерти. Впрочем, примеси запахов в подобных местах больше от больного воображения. Никто из вошедших сюда утром девятого марта слабостью этой явно не страдал. Помещение музея занимало практически весь цоколь здания института, существовавшие ранее перегородки были снесены с началом войны на востоке.
Август Хирт давно уже не появлялся в подвале, доверив Рольфу заниматься основным направлением работы отдела - разработкой нацистской расовой теории. Антропологическая коллекция, благодаря стараниям Клауса Рольфа, быстро пополнялась и теперь занимала большую часть помещения. Вдоль северной стены располагалось несколько квадратных резервуаров наполненных раствором формальдегида. В торце – стеклянные шкафы со скелетами и черепами представителей наций, которые должны подвергаться жёсткой расовой гигиене. И, конечно же, гордость музея Августа Хирта, на самом выгодном для обзора месте – останки людей сверхрасы. Крупные скелеты с хорошо развитой грудной клеткой и объёмной лобной костью.
Сегодня Хирт вынужден был спуститься в подвал после долгого перерыва. Ещё ранним утром к институту подкатил серый Даймлер и Рольф увидел, как по ступеням главного входа поднимается глава Аненербе Вольфрам фон Зиверс. Он тут же доложил о его приезде Хирту. Уже битый час они втроём ходили по операционным и лабораториям анатомического института. И вот теперь спустились в музей.
Хирт, у которого каждая минута была на вес золота, еле скрывал раздражение.
По поведению Зиверса трудно было сказать, доволен он результатами проверки или нет. Он остановился у резервуара, в котором находилось несколько свежих образцов из Аушвица. Август Хирт понимал, что Вольфрам Зиверс приехал сюда уж точно не ради инспекции, тем более что месяц назад институт посетил рейхсфюрер Гиммлер и остался вполне доволен работой отдела.
Зиверс остановился возле витрины с останками, принадлежавшими когда-то довольно рослому представителю Тибета. Заметив, что экспонат вызвал у Зиверса искренний интерес, Рольф раскрыл журнал и показал запись Вольфраму.
- Доставлен две недели назад, господин оберфюрер. Рост метр девяносто, объем черепа - тысяча четыреста пятьдесят кубических сантиметров. Череп высокий с округлым сводом. Кроманьонец, судя по всему. Возраст около тринадцати с половиной – четырнадцати тысяч лет.
Зиверс повернулся в сторону Августа Хирта.
- Ваш вклад в науку рейха трудно переоценить, герр доктор. Меня всегда поражала ваша научная точность и скрупулёзность. Думаю, что несмотря на временные трудности, я буду настаивать перед руководством о продолжении вашей работы в этой области. Потомки нам не простят, если мы…
Август Хирт устало и обречённо смотрел на плавающие в формальдегиде трупы. Излишний пафос угнетал его не меньше, чем перспектива продолжать трудиться «в этой области».
- Это редкий случай, герр Вольф. Основная наша работа - ежедневная рутина, – Хирт кивнул в сторону ёмкостей, – поляки, евреи… теперь русские.
Руководитель отдела «Н» понимал; Зиверс будет изводить его, пока не получит то, за чем приехал. И чем быстрее он это получит, тем скорее Хирт сможет подняться в лабораторию и продолжить работу.
- Может быть, мы перейдём в кабинет, оберфюрер?
- Да, конечно.

Клаус остался внизу, размышляя о том, что доктору Хирту сегодня придётся рассказать оберфюреру о своих разработках в области борьбы с раковыми клетками. И если Хирт убедит Зиверса в перспективности своей работы, тогда Август и с ним будет более откровенен. Возможно, он переведёт Клауса из провонявшего формалином подвала в лабораторию. И станет менее ревностно относиться к своим записям.

***
Фон Зиверс расположился в единственном кожаном кресле, которое Август оставил в своём кабинете для приёма важных гостей. Хирт сел за стол, смахнул со столешницы воображаемую пыль и выжидательно посмотрел на Вольфрама, предчувствуя продолжение тирады о «важном для Германии проекте». Но тот сразу перешёл к делу.
- Август, из достоверных источников мне стало известно о вашей работе. Я ничего не имею против, если это не идёт вразрез с вашими непосредственными обязанностями. Вы же сами понимаете: при нынешней ситуации на фронте тратить рейхсмарки на утопические и бесперспективные идеи нам с вами не дадут.
- Рашер? – Хирт усмехнулся, – это он считает мои идеи утопическими?
Фон Зиверс пожал плечами.
- В конечном итоге, нам важны результаты, вы же понимаете…
- Давайте начистоту, Вольф. Я закупил кое-какое оборудование, но сделал это за свои деньги. Каюс - пришлось несколько увеличить штат. Этим все затраты на мой проект и ограничиваются. Не так уж много, если принять во внимание стоимость камеры повышенного давления, которую построил Рашер в Дахау. Что дали его опыты? Из сотни испытуемых половина умирает мгновенно. И это в течение последнего полугодия. Это вы называете результатом?
- Мы обсуждаем не опыты Зигмунда, а ваши, герр доктор.
- Хорошо. Я готов поделиться своими разработками, Вольф. Тем более что у меня уже есть положительные результаты.
Хирт приоткрыл тяжёлую дверцу сейфа. Задержался на мгновение и посмотрел на фон Зиверса.
- Одно условие, Вольф. Мне нужно ещё время. Месяц,два - не более. После чего вы можете обо всём доложить рейхсфюреру.
Зиверс кивнул.
Хирт достал тетрадь и положил перед собой на столе. Фон Зиверс видел, с какой ревностью и неохотой Август открыл тетрадь, и как мучительно долго собирался начать рассказывать о своих опытах.

- Используя люминесцентный микроскоп, я изучил индивидуальный спектр излучения многих вирусов. Я вращал на микроскопе кварцевые призмы и заметил, что для каждого из них существует своя длина световой волны. При обычном освещении вирус не виден, но когда его спектр резонирует с частотой цвета от призмы, можно увидеть его через микроскоп. Мало того, каждой группе вирусов соответствует определённый цвет. Таким образом, я могу своими глазами увидеть их вторжение в живую ткань, определить их группу, и насколько они активны…
- Я не совсем понимаю, герр доктор. Ведь вы не могли увидеть это при ультрафиолетовом освещении?
- Я разработал свой принцип, частично используя теорию Раймона Райфа.
- А, этого сумасшедшего американца?
Фон Зиверс рассмеялся. Сам того не желая, он только раззадорил Хирта, сделав его более откровенным.
- То, что дал его опыт, заставило лично меня усомниться в его сумасшествии, Вольфрам. Я использовал два метода подсветки, сводя лучи непосредственно в одну точку. Таким образом, я получил третий сигнал. Это более длинная световая волна. С её помощью мне и удалось увидеть вирусы.
Фон Зиверс поднялся с кресла, взял стул и подошёл к столу, усевшись напротив Хирта. Тем временем доктор Хирт продолжал удивлять его своими открытиями.
- Увидев и распознав вирус, я начал работать над методом их разрушения. Всё оказалось до невозможности просто. Я использовал тот же самый принцип – принцип резонанса. Увеличивая или уменьшая частоту, мы увеличиваем или уменьшаем естественные колебания вируса до тех пор, пока он не погибнет от излучения.
Август Хирт сделал паузу, наслаждаясь произведённым эффектом. Всё это было действительно невероятно и просто. Фон Зиверс, наверное, с трудом поверил бы в услышанное, если бы не был знаком с Хиртом ещё по университету.
- То есть, вы хотите сказать, что сможете вылечить любую болезнь, вызываемую вирусами?
Хирт неопределённо пожал плечами.
- Я ещё не вполне уверен, Вольф. Возможно. Нужно проверить насколько это излучение безопасно для окружающих тканей. Мне ещё необходимо провести порядка сотни опытов.
Хирт был настолько воодушевлён своим открытием и впечатлением, которое оно произвело на Зиверса, что совершил небольшую оплошность. В принципе, всего сказанного было бы достаточно для того, чтобы фон Зиверс навсегда закрыл тему «несанкционированных вермахтом разработок». Но Августа погубила излишняя доля тщеславия, а может быть, уверенность в том, что его дальнейшие опыты будут удачными. Он помедлил с минуту и сказал:
- Это ещё не всё, Вольф. Мне удалось выделить клетки рака. Я использовал для этого сверхтонкий фильтр фарфора.
- Вы меня поражаете, Хирт. Почему же вы до сих пор молчали?
- Я ждал результатов, Вольф… положительных результатов… пришлось провести более десяти тысяч неудачных опытов, прежде чем…
- Продолжайте. Неужели…
- Да. Мне удалось уничтожить раковые клетки у лабораторных мышей. В пятидесяти последних опытах я получил стопроцентный положительный результат.
Фон Зиверс долго не мог прийти в себя от услышанного. Хирт протянул ему тетрадь в кожаном переплёте, и Вольфрам бегло просматривал исписанные страницы, иногда более детально углубляясь в текст. Повторяя только одну фразу, – «Это невероятно…»

Уходя, фон Зиверс пообещал, что не станет докладывать Гиммлеру о работе Хирта вплоть до её завершения. И конечно же, ещё раз поблагодарил Августа от лица рейха и от себя лично.
Хирт чувствовал себя утомлённым и выпотрошенным. То, что тайна его тетради принадлежит теперь не только ему, не давало покоя. В то же время, он прекрасно знал оберфюрера. Тот мог сколько угодно говорить пафосные речи о величии рейха, но никогда не нарушит своего обещания - ни ради собственных амбиций, ни из зависти.

***
    Хирт связался через секретаря с Клаусом. Тот появился в его кабинете достаточно быстро, словно ждал вызова.
- Рольф, мне понадобится помощник. Лучшего специалиста, чем вы, мне вряд ли удастся найти. Я перевожу вас в лабораторию, а основное направление оставьте Гюнтеру.
Слушая Хирта, Клаус всеми силами пытался скрыть своё волнение. После визита оберфюрера Август был рассеян, и Рольфу без труда это удалось.
- Сегодня же свяжитесь с Менгеле. Нам нужно примерно двадцать-тридцать подопытных из Аушвица. Времени мало, Рольф, а работать придётся практически круглосуточно. Позже я введу вас в курс дела.



Глава 8

СССР, Северный Кавказ, Эльбрус. Август 1942 года.

Группа Хаймса Гроота прибыла на один из военных аэродромов в районе Краснодара. Практически не участвуя в боевых действиях, под прикрытием сорок девятого горнострелкового корпуса, альпинисты «Эдельвейс» обогнули Эльбрус, и вышли к заброшенной базе в район Баксанской долины для акклиматизации и дальнейшего восхождения.
Гауптман, не участвовавший в боевых действиях несколько месяцев, нервничал и был явно на взводе. Тем более что вьючная группа с боеприпасами и продовольствием безнадёжно отстала. Но ждать обоз Гроот не собирался. Развернув карту на плоском валуне, подозвал офицеров и тут же начал вносить изменения в план местности. Карты были составлены с недопустимыми погрешностями, что раздражало его ещё больше. Фред видел, как играют желваки Хаймса, когда он  находит очередную ошибку.
- Думаю, что с выходом к «Приюту одиннадцати» сложностей у нас не будет, маршрут довольно простой. Единственная проблема – слишком большой перепад высот. Поэтому у нас будет ещё одна остановка для акклиматизации. Сегодня выдвигаемся на перевал Хатю-Тау. Отсюда это самый короткий путь к отелю.
Фред Лист и Альберт Штросс посещали Кавказ ещё в тридцать седьмом, поэтому были знакомы с местным рельефом и климатом. Действительно, высота больше пяти с половиной тысяч, но подняться на вершину особого труда не составляет. Основные неприятности может доставить только погода. Впрочем, как и при любом восхождении.
- По леднику идём в связке, влево и вверх до гряды. Там нам понадобятся кошки. С ледорубами мы только время потеряем…
Фред приподнял ладонь, загораживаясь от солнца, и посмотрел на перевал. Судя по рельефу его верхней части, вероятнее всего, у подножия гряды может быть опасный бергшрунд, который нужно обойти ниже по склону. Фред собрался уже сказать об этом гауптману, но Гроот был опытным альпинистом и сам все понял. Указав на верхнюю границу ледника, он отметил её на карте.
- Сейчас лето, и снежного моста там нет. Высота льда может быть метров двадцать, если не больше. Поэтому бергшрунд будем обходить ниже – вот здесь.
Гауптман ткнул в карту пальцем.
- Поднимаемся на гряду и разбиваем первый бивак. Высота три триста. На ночь выставляем посты здесь и здесь. Утром рассредоточиваемся и спускаемся к закрытому леднику. Спуск опасный, но мы не можем идти в связке. Сюда сорок девятая ещё не дошла, вполне возможно, что встретим русских. В открытый бой не вступать, я не знаю уровень их подготовки. Знаю только, что снаряжение у них – ни к чёрту.
Гауптман на минуту задумался. Он хорошо знал и эти места, и русских альпинистов. Он вообще не мог понять, как можно было проводить боевые операции, не обеспечив людей самым необходимым снаряжением. Это было всё равно, что отправить их на верную смерть - кто не попадёт под пули, тот сорвётся со скал. В то время, как его группа готовилась к операции почти год.
Гроот посмотрел на офицеров и закончил инструктаж:
- Оттуда пологий подъём к «Приюту одиннадцати». Высота четыре сто. Если всё пойдёт нормально, к вечеру восемнадцатого августа мы должны быть на месте.

Как только Фред оказался на Кавказе, в его душе затаилось какое-то странное предчувствие. Все началось еще на Краснодарском аэродроме, когда он только вышел из самолёта. Это не был страх смерти. Последнее время Лист часто ловил себя на мысли, что совсем не боится умереть. Наверное, из-за того, что теперь его никто уже не ждал в Инсбруке.
Он надеялся, что с началом восхождения это ощущение пройдёт, но с каждым шагом по леднику его предчувствие превращалось в настоящую фобию. Фред пытался анализировать и пришёл к выводу, что чувство это всё-таки сродни страху. Причём, страху фатальному. Когда ничего уже нельзя изменить. Он вспомнил, что однажды ему довелось испытать нечто подобное.
Это было в тридцать шестом, в Бернских Альпах. Фред приехал из Инсбрука, чтобы покорить Белую Кобру вместе с Вилли и Эди, но в последний момент они отказались брать его с собой на Эйгер. В восхождении тогда участвовали ещё пара парней из Германии… Тони Курц и Андреас Хинтерштойссер. Так, кажется, их звали. Всё шло нормально, пока Вилли не попал под камнепад и идти дальше просто не мог. Они уже возвращались, когда начался снежный буран. Потом лавина сошла. Андреас сорвался и потянул наверх Эди через карабин. Того сразу удавило верёвкой. Потом погиб Андреас, перерезав свою страховку, чтобы не потянуть за собой Курца. Тони один остался, и сутки ещё стоял на полке. Без верёвок и снаряжения - ждал спасателей. Фред вместе с гидами только утром вышли на нижний пандус, но спасти немца они так и не смогли… Фред вспомнил, как за несколько метров до них у Курца заклинило верёвку в карабине, просто узел не прошёл. А у Курца уже и сил не осталось, чтобы его перестегнуть. Так и висел до конца дня на скале, пока не сняли.
Именно тогда Лист впервые почувствовал страх перед неизбежностью. Это потом он вспомнил, что страх поселился в нём ещё по дороге из Инсбрука к Белой Кобре.

***
До гряды поднялись без особых сложностей, благодаря погоде и хорошей видимости. Противника до перевала заметно не было. Ночью тоже было относительно спокойно. Русские стреляли где-то на северном склоне. Больше для острастки.
Утром при спуске с гряды напоролись на группу русских альпинистов. Хорошо, что не в связке шли, и противник слишком рано открыл огонь. Иначе, положили бы всех сразу ещё до ледника. Рассредоточились, укрылись за каменными выступами и в трещинах. Грооту достаточно был мельком взглянуть на карту, чтобы принять верное решение. Пятеро во главе с Фредом пошли по расщелине влево, в обход. Остальные отстреливались, постоянно меняя позицию и отводя русских к скалам. Бой продолжался не больше часа, русские вовремя поняли, что их пытаются прижать к отвесной стене, от которой был единственный путь – прямо на группу Гроота. Под прямым огнём, да ещё находясь на склоне, оттеснить егерей гауптмана было невозможно. Русские это поняли и отступили.
Несмотря на потерю времени, к «Приюту одиннадцати» подошли около восьми вечера. Вторая стычка произошла прямо на склоне, ведущем к отелю. На этот раз русские плотно держали оборону. Открытый пологий склон не давал возможности обойти их с фланга, а идти вверх было бы безумием. Оставалось единственно верное решение - попытаться измотать противника, но при этом самим сберечь силы и молиться, чтобы у русских не оказалось под рукой миномёта. А к активным действиям перейти, когда стемнеет.
Полтора часа бесконечных перемещений под прикрытием валунов и нагромождений скальных пород могут измотать кого угодно.  Да ещё под огнём противника. Благо, почти не нужно было отстреливаться, всё зависело от подготовки. А егеря последнее время только этим и занимались.
- Тут солнце садится когда-нибудь?
Фред обернулся. Позади него, пригнувшись, стоял совсем молодой парень, почти мальчишка. Тяжело дышал, опираясь на автомат.
- Держись поближе к камням.
В следующую секунду парень резко мотнул головой и медленно опустился на колени. Бросил автомат и, одной рукой пытаясь схватиться за горло, упал лицом вниз. Фред, рискуя попасть под пули, прополз пару метров назад и перевернул егеря на спину. Из горла брызнула тонкая струйка крови, парень хрипел и пытался подняться. Фред попробовал пережать рану рукой, судорожно отстёгивая от пояса подсумок. Совсем рядом раздался шелест пуль, вспахивающих землю и отсекающих искры от камней. Одна из пуль вспорола гимнастёрку на груди парня. Тот дёрнулся и затих.
Фред обернулся, пытаясь отследить, откуда вели огонь. Вернулся к камню и выпустил несколько коротких очередей. Особо не целясь. В никуда. В начавшие сгущаться сумерки.

Русские постепенно ослабили огонь, а вскоре и вовсе прекратили стрелять. Фред видел, как они, один за другим отходили в сторону горного отеля. Было странно, что русские оставляют такую выгодную позицию. Хаймс Гроот был и сам в недоумении, когда Штросс захотел узнать его мнение по поводу действий противника.
- Либо боеприпасы закончились, либо это распоряжение командования. А может и загадочная русская душа. В любом случае, другого шанса нам не представится. Будем подниматься к «Приюту». Скорее всего, они будут ждать нас там.
Чем ближе Фред подходил к отелю, тем сильнее копошилось внутри него то самое предчувствие неизбежности. Дневные стычки и стрельба несколько отвлекли, но теперь страх снова вернулся.
- Ну и уродец.
Кто-то из егерей указал рукой на темнеющий в сумерках силуэт горной гостиницы. Фред поднял голову и посмотрел вверх. Отель был больше похож не на место отдыха альпинистов, а на громоздкий бункер с узкими окнами.  Или на дирижабль, наполовину зарытый в землю. Даже на фоне видимой позади вершины Эльбруса, это чудовищное строение казалось неприлично огромным.
- Да уж… впечатляет.
Закрепившись на небольшом удалении, сделали несколько выстрелов в сторону здания. Наугад. Русские не отвечали, и гауптман принял решение идти на штурм несколькими эшелонами. Фред со своей группой должны были выступать первыми.
Расстояние до отеля егеря преодолели за две минуты, не больше. Пока они бежали, со стороны «Приюта одиннадцати» не раздалось ни одного выстрела. Первый, оказавшийся у входа, вышиб ногой дверь и ввалился внутрь. Остальные егеря один за другим исчезали в дверном проёме, проваливаясь в темноту узкого коридора. Перед самым входом Фред оглянулся - к гостинице двигалась следующая группа во главе с Хаймсом Гроотом.
Коридор несколько метров тянулся вглубь здания, затем поворачивал влево. По обе стороны можно было различить два ряда дверей. Свет сюда попадал из единственного окна в торце здания. Егеря поочерёдно открывали двери и рыскали прицелами по пустым спальным помещениям. Из открытых проёмов, через окна спален в проход попадал сумрачный свет, от этого коридор казался ещё более безжизненным и неуютным.
Фреда в который уже раз за два последних дня охватил страх. Как ни старался, побороть его он так и не смог. Лист снова вспомнил восхождение на Эйгер. Тогда лишь одно неверное решение повлекло за собой цепь событий и привело к трагедии. Манфред попытался отогнать мрачные мысли о Белой стене, но на смену им пришли  воспоминания о последней встрече с Хелен. Об этом он тоже не хотел, не должен был думать. Слишком велика ответственность. Невозможность сконцентрироваться в нужный момент может привести к гибели людей и провалу всей операции.

На первом этаже не было ни одной живой души. Несколько солдат поднялись на второй, а затем на третий этаж. Убедившись, что русских в отеле нет, гауптман приказал немедленно его покинуть.
- Возможно, гостиница заминирована. Нужно будет всё тщательно осмотреть.
Пока двое егерей проверяли каждую комнату «Приюта», гауптман выставил посты и достал карту местности, взвешивая возможные ответные действия русских. К одиннадцати часам осмотр «Приюта» был закончен, и группа разместилась на втором этаже отеля.

Ночью, обустроив одну из лабораторий третьего этажа под штаб, гауптман собрал офицеров, чтобы ознакомить с предполагаемым маршрутом на восточную и западную вершины Эльбруса. Решено было отвести завтрашний день для отдыха, а двадцатого августа выйти на маршрут.
Фред знал, что Гроот три года назад жил в Терсколе под видом горного инженера, неоднократно бывал в «Приюте одиннадцати» и на обеих вершинах.
- Откуда такое название, господин капитан?
- Местные и сами не знают, лейтенант. По одной из версий в этом месте произошла трагедия и одиннадцать человек замёрзли насмерть. Позже тут построили отель. Другие версии менее интересны и не так вписываются под местный ландшафт.
- Что вы имеете в виду?
- Здесь умирать хорошо, – мрачно пошутил гауптман, и Фред почувствовал нутром неприятный холодок.

Tweet