Зовут меня Джим. В память о навеки прославленной псине Качалова. Не могу сказать, что я особо прусь от своего имени, но уже как-то привык. К тому же, оно достаточно лаконичное и даже дебильный соседский отпрыск в конце концов его выучил. По национальности… пардон, по породе, я такса. И, как говорит хозяйский сын, полный урод. Ну что ж теперь делать – урод так урод: всё-таки, кривых коротких лап, сосисковидного туловища и крысиного хвоста у меня не отнимешь. Но не полный: у меня очень красивые печальные глаза и весьма сексуальный, как заявила очередная подружка хозяйского сынка, длинный язык. Подозреваю даже, что эта толстая коза с облезлым маникюром, трахаясь со своим обормотом (кстати, они особо уважают по-нашему, по-собачьи), представляет себе эротические сцены с моим участием…

Основное моё увлечение – игра в мяч. Ну, конечно, не футбол какой-нибудь (с моими-то ногами и волочащимся по земле пузом!), а тупая беготня за мячиком. Особо уважаю теннисные – как раз по размеру пасти. Первоначально жёлтые с белой каёмочкой, в процессе моих игрищ они превращаются во что-то бесформенное, серое, со свисающими ошмётками обслюнявленной ткани. Хозяин кидает такого красавца вдоль самой длинной дачной дорожки, а я лечу за ним роскошным галопом, порой даже переходящим в настоящий карьер. Высшим пилотажем считается, если мне удаётся схватить мяч на лету. Тогда я подпрыгиваю от радости и в очередной раз пытаюсь разгрызть на части этого скользкого резинового зверька.
Время от времени к нам в гости приезжает хозяйская дочь со своими отпрысками. Это двое отвязных чуваков, старшему из которых четыре, а младшему два года от роду. Ну, это, скажу я вам, реальные монстры! Причём с изысками. Банальному тасканию за хвост эти живодёры предпочитают связыванье лап и ушей, а также не слабые щелчки по яйцам. Но, надо сказать, и я в долгу хрен останусь: под видом безграничной любви и нежности, я сбиваю их с ног и жестоко обслюнявливаю. Ещё я обожаю сжирать их конфеты и сушки, если спиногрызы вдруг зазевались.

Пару раз в год мне привозят бабу. Обычно дело происходит в нашей городской квартире и по антуражу больше напоминает изнасилование чем акт любви. Бабе, или, извиняюсь за выражение, суке, надевают намордник и ставят раком в импровизированное стойло, наскоро оборудованное в перевёрнутой табуретке. Помню, как однажды хозяева одной костлявой тёлки, видимо для придания своей красотке особой сексуальности, умудрились выбрить ей всё вокруг влагалища, так что я до крови натёр член об её щетину. Жуть! Причём происходит всё каждый раз под чутким руководством здоровенной мужеподобной тётки, официально именуемой инструктором по вязке. А в просторечьи, спецом по случке. Хотя, надо отдать должное, собачек она любит. Считает нас милыми (Ёптыть!) и чистыми (Усраться можно!) зверушками. Помню, как во время очередного возлияния (а наш половой акт она всегда обмывает за счёт хозяев, без малого бутылкой водки), эта ведьма заявила, что самое грязное животное – это муж.
- Вот, - говорит, - Когда у меня был муж, я его всегда прежде чем ужинать посадить, обязательно сначала в ванне полоскала…
Но, несмотря на внешнюю грубость, пальцы у этой мадам удивительно нежные: когда она берёт ими  мой член, чтобы засунуть в партнёршу, я ловлю первый кайф…

    Вот, как-то так и живу. И, на первый взгляд, всё это, конечно, покажется скотством. Но где-то в моей маленькой, цвета дерьма,  уродливой головке, под морщиноподобными кожными складками и огромными, испещрёнными сосудами, ушами, притаилась душа. Ночами, когда, лёжа на древнем, вонючем диване, я дрожу во сне и перебираю лапами, а чмонюги-хозяева уверены, что мне снится погоня за очередной мяучащей тварью, моя маленькая душа или даже, если хотите, душонка, покидает тело. Она поднимается к потолку и легко просачивается в швы покарёженной временем занозистой вагонки. Матерясь и чихая, она ползёт по чердаку, осторожно огибая доисторические корзины со скарбом и пыльные пузатые бутыли невероятных размеров, в которых хозяин бодяжит зимой своё знаменитое смородиновое вино, упорно превращающееся в уксус. Подпрыгнув, она цепляется за доски кровельной обрешётки и проникает в микроскопические зазоры между шершавыми и, кое-где снаружи покрытыми мхом, листами шифера.

И вот она на крыше. Холодный воздух среднерусской осенней ночи миллионами голодных блох кидается на мою маленькую тёплую душу. Но ей всё нипочём – на то она и душа. Ночной сад с высоты – совершенно потрясающее зрелище. Сказочными исполинами в тусклом свете луны и далёкого уличного фонаря встали яблони. Это днём они корявые недороски с пожухлыми листьями и запаршивевшими, потрескавшимися стволами, годные разве что на дрова для шашлыка. А разросшиеся кусты гортензии с массивными белыми шапками зеленовато-белых сухих цветов! Они колышутся на ветру и кажется, что сюда, на крышу доносится их печальный сонный шёпот. Несуразной чёрной громадой высится покрытая рубероидом поленница. Которая на самом-то деле, и не поленница вовсе, а слегка структурированная груда старых досок, яблоневых отпилов и прочих деревянных отбросов дачной жизни. За забором, который не просто покосился, а находится на конечном этапе своей сорокалетней жизни, предшествующем падению, раскинулся заброшенный соседский сад. С высоты, особенно ночью, трудно отличить заросли малины от зарослей крапивы или, скажем, одичавшей астильбии. Зато можно видеть нескончаемые тёмные волны трав, кустов и согнувшихся от неухоженности, деревьев, плавно перетекающие в бархатное чёрное небо.

А там, в небе крошечными бусинками, слегка напоминающими бусинки моих глаз, уже горят звёзды. И душа моя, оттолкнувшись своими прозрачными лапами от крыши, взмывает в холодную, бездонную высь. Лёгким ветром летит она вверх, оставляя далеко позади и дом и сад, а потом и эту маленькую круглую планетку с копошащимися на ней миллиардами собак и людей. Она держит путь к самому главному для всех собачьих душ месту – созвездию Большого Пса. Каждую ясную ночь все наши души, кому бы они не принадлежали: крутому ротвеллеру с Рублёвки или шелудивому доходяге из Бибирева, улетают туда. Волшебным, бело-голубым светом сияет им оттуда самая яркая звезда неба, Сириус. Собачьи души не умеют плакать. Как впрочем и собаки. А если бы могли, душа моя каждый раз бы плакала в голос от того неземного счастья и восторга, который переполняет её там. Нет это не рай. Собачьего рая, скорей всего нет. А если и есть, то я     могу представить его себе только на мусульманский манер, со всякими вкусными запахами и грациозными, течными гуриями. Там же на Сириусе, в созвездии Большого Пса всё иначе. Это просто огромный сгусток энергии, от которого издёрганные и измученные за день собачьи души могут немного подпитаться. Ещё это, в принципе, можно представить себе, как огромный виртуальный кусок парного мяса, от которого каждой пёсьей душе причитается по кусочку и который позволяет нам продержаться ещё один день… Ещё один собачий день…
- Нин, собака кормленная? – вопрошает хозяин у хозяйки, следуя всегдашнему утреннему ритуалу.
- А ты ей жратву приготовил? – парирует хозяйка из соседней комнаты.
- Не, ну вот как с тобой после этого разговаривать? – беззлобно спрашивает хозяин, спуская с кровати ноги. На одну из них, а именно на правую, я обязательно должен чихнуть, демонстрируя невероятную собачью радость. Это тоже часть ритуала.
Из сада, сквозь мутные стёкла, льётся бодрый солнечный свет. Начинается новый день, а значит, продолжается жизнь. И, надо сказать, не такая уж она у меня и собачья. К тому же, на душе утром как-то удивительно радостно…

Tweet