К делу – так к делу. Я не стану утомлять вас дословным пересказом сугубо конфиденциального диалога Вульфа с клиенткой, который больше смахивал на перебор сплетен меж двумя старыми знакомыми. Упомяну лишь вскользь самые яркие моменты, характеризующие безбрежный океан любознательности моего шефа.
Как и обещал, он беспардонно лез туда, куда воспитанный человек носа не сунет; перелопачивал грязное  белье, а также то белье, которое до того считалось чистым. Он расшвыривал его, рассматривал под микроскопом, находил инородные пятнышки и заставлял нашу кормилицу мучительно вспоминать, где и при каких обстоятельствах они были поставлены. Пер, что называется, напролом, напоминая слона в посудной лавке.
Вопреки устоявшемуся мнению, что следователь, или сыщик, должен усыплять бдительность собеседника, сбивая его с толку всевозможными второстепенными вопросами, и таким образом выуживать из него истину, Вульф работал открыто и, на мой взгляд, все его вопросы были второстепенными, дурацкими и никчемными.
Что, собственно, интересовало Вульфа? В сущности, не очень многое. Все как-то вращалось вокруг да около супружеских и родственных взаимоотношений гражданки Рохман. И если б я не знал об антипатии шефа к человеческим существам низшего порядка, то решил бы, что он проявляет нездоровый интерес к этой особе, как к женщине. Он вовсю использовал свое положение в корыстных целях, собирая информацию о личных связях, душевных переживаниях и прочей ерунде, так или иначе касающейся старухи: почему та поддалась уговорам брата и переселилась в Загуляево; чем она занималась до переезда; что ее побудило десятилетие назад выскочить замуж за сельского учителя. В особенности, его здорово занимал вопрос, как получилось, что у нее нет детей. Что скажете? Это после десяти-то лет сожительства с Рохманом?! Придет же такая глупость в голову. Да вы б только посмотрели на нее, и сразу все стало бы ясно. Поразительно! Хотя, я слыхал, что якобы где-то на Кавказе, высоко в горах, одна девяностолетняя… но то ж горцы, дикий народ. Или вот ещё: не страдал ли кто в их с братом семье душевными расстройствами, припадками, какими-то психическими отклонениями или чем-либо подобным. Ну? Он что, издевался? Ну какое это имело отношение к расследованию?
Мадам Рохман стойко сносила чрезмерную любознательность Вульфа. Видимо, на неё произвело впечатление то, как шеф расписал по пунктикам их договоренность. Она безропотно шла у него на поводу, как овца на заклание. А тот – всё спрашивал, спрашивал, интересовался. К примеру, что она думает о Жгутикове Аполлоне Ермолаевиче, нашем мэре? – А что она о нем может думать – мэр как мэр, не лишенный своих отрицательных качеств. Но положительных, конечно, неизмеримо больше. – Имел ли он зуб на Павла Кононовича? – Вряд ли. Она даже сомневалась, были ли они близко знакомы. – А ее брат, не был ли он неравнодушен к мэру? (Замечательный вопрос, с плохо скрытым намеком на гомосексуализм!) – В каком смысле? – В том смысле, что, не подозревал ли он за мэром каких противозаконных деяний? Иль, может, о грешках его каких наслышан был? Может, мэр у него… как это лучше выразиться… под колпаком? – Нет, что это такое говорит господин Вульф! Разве можно! У ее брата с Аполлоном Ермолаевичем самые тесные взаимоотношения. (Не менее достойный ответ, а?) – В каком смысле? – По долгу службы им приходится много сотрудничать. Хозяйство большое, потому поддерживать дисциплину и порядок в нем довольно сложно. Но они оба – профессионалы, истинные слуги народа и, к тому же, замечательные люди. – Тогда, зачем же ее брату могли понадобиться математические расчеты ее мужа, которые указывали на не вполне честное ведение дел нашим мэром, – как она думает? – Да никак! Она вообще без понятия, чего там ее благоверный насчитал. Она снисходительно относилась к его хобби – чем бы дитя не тешилось, как говорится. У других мужики вон пьют, а ее – с чердака не слазит, все через трубу на небо любуется.
Тут я не выдержал и тоже вставил вопрос, не ахти какой, но… «А почему, − говорю, − Чепыжев пожарную машину себе мигать заставляет?» Сами посудите, ведь вопрос резонный был, хоть так же, как и все остальные, заданные Вульфом, – не совсем по существу.
Ой, что за этим последовало! Как она взвилась! Будто я обвинил ее братца в хищении государственной собственности или печатанье фальшивых денег. “Да как вы смеете, молодой человек, брать под сомнение честные намерения Савелия Георгиевича! Да знаете ли вы, что на жизнь этого кристально чистого человека было совершено уже два покушения! Что работники милиции хотели сопровождать его всюду, куда бы он ни направлялся, но Савелий Георгиевич из личной скромности и преданности делу отказался, так как на счету сейчас каждый человек и каждый автомобиль! И знаете ли вы, что пожарники сами вызвались его охранять, и что он не стал препятствовать им только потому, что у начальника пожарной команды, Тютенкова, предынфарктное состояние, и что от расстройства он мог даже умереть!..” Ну, или что-то в этом роде. Ее высказывание я воспроизвожу по памяти, потому что на этом месте кассета в магнитофоне кончилась, и нужно было незаметно ее заменить.
Я как раз тем и занимался, шаря рукой в выдвижном ящике стола, когда Вульф вдруг поднялся с дивана и, попросив посетительницу минуту обождать, устремился в свою комнату. Проходя мимо, он жестом позвал меня за собой.
−    Захвати блокнот, пару конвертов – обычный и побольше, − клей, ручку и нашу печать, – скомандовал он.
Я поменял кассету, взял все, что он велел, и проследовал за ним.
−    Садись там и глаз с нее не спускай, – бросил он, показав на стул возле входа. Сам он уселся прямо на кровать, разложив на тумбочке блокнот, конверты и пузырек с клеем.
Все верно. После заданного мной блестящего вопроса старуха занервничала и вот-вот могла расколоться, а Вульф, поняв это, решил не торопить события и собрать как можно больше улик. Гений! Думаю, он уяснил, наконец, что на меня можно положиться. Моя пьяная выходка была придана забвению, я был реабилитирован, амнистирован и восстановлен в должности, и теперь выполнял ответственное задание: следил за клиенткой в дверную щель, подставив шефу свою спину.
Я наверно до конца дней буду вспоминать свое первое дело с Вульфом. Ляпы и неудачи преследовали меня повсюду. Просто наваждение какое-то было. Не успел я поудобнее устроиться на посту, как мой стол, который я прекрасно видел в щель, неожиданно принялся чревовещать на весь дом хриплым голосом профессора Лебединского: “Зато-о меня любят таксисты и пья-анава во-озят домо-ой…”
Господи Иисусе! Откуда?!. Нет, откуда взялся голос, я знал – из магнитофона, с которым я в спешке сделал что-то не то, включив режим воспроизведения вместо записи, и тот заорал во всю громкость. Но откуда взялась эта запись?! Я нашу эстраду сроду не слушал! Надо ж такому казусу случился.
−    Выруби его, Гудвин! Выруби, тебе говорю! – рявкнул на меня Вульф, и я как угорелый ворвался в комнату, где нас с ним, выпучив на стол глаза, ожидала клиентка.
−    Простите, мэм! – прокричал я ей набегу. – С ним такое бывает! Правда, редко!
Я отключил магнитофон и собирался уже вернуться обратно, но в восстановившейся тишине обращение Вульфа – он стоял в проходе – прозвучало с заметной прохладцей:
−    Будь здесь. Когда понадобишься, я тебя вызову.
−    Слушаюсь.
А что мне оставалось? Статус-кво складывалось и теперь не в мою пользу. И я снова был в опале.
Прошло минут пять. Все это время я не особенно усердствовал в борьбе с одолевавшей меня зевотой, а мадам Рохман старательно выказывала мне презрение всем своим видом. Она вновь была королевой-матерью, а королевская кровь, как известно, не имеет жидкого состояния: она его благополучно минует, мгновенно превращаясь из ледяных кристалликов в пар высокородных амбиций. Вот о чем я рассуждал, когда Вульф окликнул меня.
−    Держи сначала это. – Он протянул мне большой конверт, раздувшийся от содержимого. На ощупь в конверте угадывались контуры запрятанной в него мыльницы. – Пойдешь по указанному адресу. Там спросишь Рюшкина. Представишься и передашь ему конверт, из рук в руки. Никому другому не отдавай.
−    Понял, шеф. Но…
−    Не перебивай. – Вульф взял с тумбочки второй конверт, поменьше и потоньше. – Вот это − передашь Симахину. Он проживает в соседнем доме, рядом с Рюшкиным. Адрес также на конверте. Он любит тянуть кота за хвост, потому скажешь, что ответ мне нужен незамедлительно, чем быстрей, тем лучше. Я в долгу не останусь: посулишь ему бутылку первача от моего имени, а если покажется мало, тогда – вторую, но уже от своего.
Он немного помолчал, подумал и заключил:
−    Так. Все, кажись. Вопросы?
Я стоял перед ним и разглядывал врученные мне послания. Оба конверта были заклеены и опечатаны. “Не доверяет!” – мелькнуло у меня.
−    Уже поздно, – напомнил я ему. – Полночь. Меня могут просто спустить с лестницы. И будут правы.
Вульф боднул головой в знак понимания.
−    У тебя есть выбор: ты можешь пойти к ним завтра, но очень рано. Только учти, в таком случае, что если ты явишься с опозданием, тебе предстоит ловить их на работе, в милицейском участке. Там тебе придется выдумывать достойную легенду для инспектора Кремерова, чтобы объяснить свой визит. Если же ты сподобишься появиться у них слишком рано, то будет не меньше оснований, спустить тебя с лестницы утром.
Я согласно кивнул и поплелся в сторону выхода.
−    А эта?.. – вдруг осенило меня, когда я взялся за ручку двери.
−    Что – эта? – переспросил Вульф, подымаясь с кровати.
−    Услуги секретаря вам пока не понадобятся, да? Я правильно понял? – Сам не пойму, на что я надеялся.
−    С ней я закончу без тебя. Из двух зол приходится выбирать меньшее. Твое задание сейчас важней для нас.
Эти его слова подействовали на меня как эликсир молодости. Я ощутил прилив свежей здоровой энергии и, как наскипидаренный, вылетел из комнаты, попутно чуть не прихватив с собой мадам Рохман вместе с ее стулом.

Tweet