Минул год. Не надо меня считать легкомысленным, я, может быть, легок на подъем, но никак ни недотепа. По крайней мере, я такого о себе мнения. У меня всегда имелся четкий план, без которого я не сделал бы и шага, в любом направлении. Просто в этот раз, у меня почему-то его не оказалось. Все как-то поворачивалось не по моему: и в отношении скотины, и в отношении кормов для нее, и всего прочего. Чужой я здесь еще был – вот и растерялся.
Ранней весной я собственноручно прирезал Гошу. С этим поросенком меня многое связывало. Вместе мы коротали в доме морозные зимние вечера и лелеяли мечту о золотом фермерском будущем. Он утешал меня даже тогда, когда наша единственная коровенка Надя, Надежда, околела в своем стойле, а краснолицый ветеринар за вполне умеренную плату констатировал ее смерть. Но я-то должен был выживать, и Гоша это понимал и особого сопротивления не оказал.
Но обиднее всего, что меня и это не спасло, и годовщину своего фермерства я встретил с теми же материальными благами, что имелись у меня год назад, только уже без денег. Правда, куры еще носились по двору, да картошку в этом году я свою посадил.

Таким образом, промотав бабкино наследство, я был обречен влачить жалкое существование, где-то на задворках цивилизации, в городе-деревне Загуляево. Бесподобно! И такая меня злость разобрала, когда палящее солнце напекло мне голову, что, слегка помутившись разумом, я слонялся в семейных трусах по двору и каким-то прутом, попавшим мне под руку, ожесточенно стегал выросший в человеческий рост бурьян. Вправо-влево, вправо-влево – полосовал я его, как Константин Райкин в кинофильме  “Свой среди чужих…”, помните (?): “Бай, бай, бай! Собака! Бай!”. Я, кажется, тоже цедил что-то сквозь зубы. Дойдя до крапивы, я продолжал махать прутом, пока не уперся в скрывавшийся за ней забор. Только тут, поняв, что не в силах причинить тому вреда своим прутиком, я бессильно опустился на корточки и завыл. Знаете, как воют психи? Вот, примерно, так же.
Просидев так какое-то время, я понял: если не напьюсь, – свихнусь окончательно. Я забежал в дом, приоделся, схватил с полки пыльную авоську и устремился в магазин.
На самых подступах к магазину, я увидел, как три мужичка, пришедшие, по-видимому, за тем же, за чем и я, стоя у входа, разглядывали на двери небрежно приклеенный к ней листок бумаги. Когда я поднимался по ступенькам, они весело рассмеялись чему-то и стали спускаться мне навстречу. Приблизившись к двери, я также обратил внимание на листок. Это оказалось коротенькое объявление. Оно гласило следующее:
Частный детектив примет на постоянную работу
помощника в делах и секретаря (в одном лице).
Полный пансион + своевременное содержание.

Ниже – указывался адрес, и после:
Спрашивать Иоганна Вульфа.
Понятно, наверное, какое чувство вызвало у меня это объявление. Может, это и есть то, что называется судьбой?
“Кхе. Ванька Вульф опять чудит, кхе… Участковый наш бывший. Отец егоный в войну, в этом, у Коминтерна служил. Немец, значить”.
Я обернулся на голос и обнаружил позади себя загадочную русскую натуру – Пахомыча, бессменно мусолившего мундштук папироски.
“Когда Горбачев стенку у ихих немцев какую-то разобрал, Ванька тут же в исполком подался и выправил документ, чтоб Ёганом тепереча называться. Я слыхал, у индусов такие есть. А его из ихого департамента за енто на пенсию попросили. Потому нельзя, значить, Ёганам в милиции”.
Он оживленно закивал, как бы в подтверждение своих слов. А что, подумал я тогда, два дурака – пара, минус на минус плюс дают. Дай, попробую. Чего ж еще-то оставалось.
Все еще раздумывая над прочитанным, я медленно спустился по ступеням обратно на грешную землю и побрел прочь от магазина.
Как ни стараюсь, не могу припомнить ничего подходящего для описания своего душевного состояния в тот день и час, за несколько минут до встречи, которая перевернет и поставит с ног на голову (а, вернее, наоборот) всю мою последующую жизнь. Сплошной туман, да и только. Что ж, ночью все кошки серы. Зороастр, вроде бы, проповедовал, что за любой совершенный поступок когда-нибудь придется расплачиваться. Вот и я, шагая по указанному в объявлении адресу, силился понять, где же я успел так наследить в жизни, чтоб в мои-то годы расписаться в полной неплатежеспособности и несостоятельности продолжать борьбу за собственное будущее. Я сетовал на себя и на свою непутевую судьбу, что завела меня в глушь, Тмутаракань, и поставила перед этим кирпичным домом с мансардой, который казался мне в тот момент таким же серым, как те кошки в ночи, и таким же безликим, как и все строения Загуляево-града. Это сейчас мне ясней ясного, что складывайся все по-другому, повернись события менее трагично для меня, я бы не смог тогда по достоинству оценить человека, к которому шел, увидеть в нем то, чего не замечали остальные, звавшие его чудаком.
Я прикрыл за собой калитку и прошествовал по песчаной дорожке к крыльцу дома. На двери висела табличка:

Колотить незачем, открыто!
Проходите.

Ну, я и прошел. Внутри было мрачновато после яркого уличного света, и первое с чем мне пришлось столкнуться, сделав пару-тройку шагов, – это пустое ведро. Оно со звоном ударилось еще обо что-то, возвестив всему дому о моем приходе. Однако никто не выбежал мне навстречу и не стал передо мною расшаркиваться – или  не огрел меня коромыслом. Все было тихо.
Я чуть помедлил, ожидая полного привыкания глаз к сумраку. В глубине уже различалась лестница, уходящая ввысь на второй этаж, а сбоку от нее лучился  дверной проем. Трубный глас, внезапно раздавшийся оттуда одновременно с боем часов, возвестил, что “кто там еще” может входить смелей.

С воодушевлением приняв приглашение, я очутился в просторной комнате, вид которой тютелька в тютельку укладывался в мои представления об офисе сельского частного сыщика. Самобытные детища соцмебельпрома, щедро наделенные комплексом всевозможных неполноценностей, отымали кубатуру комнаты с поразительной изобретательностью. И даже не было заметно, что переполненный книжный шкаф, стоявший на снятых откуда-то антресолях вместо ножек, был совсем из другой “оперы”, нежели громоздившийся по соседству сервант.
“Сюда, пожалуйста”, - снова поманил глас. На этот раз он донесся из-за шкафа. Пройдя несколько шагов в том направлении, я увидел вход, как оказалось, в кухню. Не в меру толстый субъект лет пятидесяти восседал там за столом и вилкой соскабливал со сковороды остатки жареной яичницы с ветчиной, отправляя их в рот. Рубаха, помню, на нем была в голубую клетку, что само по себе, может, ничего и не значило, но у меня снова промелькнула мысль о судьбе-индейке.
Он окинул меня недовольным взором, продолжая при этом жевать, и поинтересовался, чем бы он мог мне услужить. Я ответил, что не знаю, и выразил желание, вообще-то, повидать Иоганна Вульфа по поводу трудоустройства, выдав, таким образом, истинную причину своего появления. Толстяк, опять-таки, не переставая жевать, заявил, что, мол, он – и есть Вульф, затем радушно указал мне на стул подле себя и, натужно кряхтя, зашарил рукой под столом. Он извлек на свет божий эмалированный битон с изображением райской птички, снял с него крышку и потребовал достать из буфета любой приглянувшийся мне стакан, – его граненая стеклянная кружка уже стояла рядом с ним.
Пока я ходил, по кухне разнесся бодрящий пивной запах. “Местное, разливное, и без порошка”, - отрекомендовал пиво Вульф. Мы выпили по одной. Он сдавленно рыгнул – и попросил меня представиться. Я назвался, на что он, наполнив посуду вторично, предложил выпить еще, за знакомство. Делать было нечего, пришлось соглашаться, чтоб угодить будущему шефу.

Далее все пошло как по писанному. Разговор проистекал доверительный, открытый. Я с горечью поведал Вульфу свою фермерскую эпопею, прошелся по поводу перспектив нашего сельского хозяйства и высказал свое мнение о скотской жизни. Вульф не перебивал меня в периоды наивысшей откровенности (если не считать мои собственные остановки, чтобы отхлебнуть из стакана!) и лишь иногда, в зависимости от обстоятельств, согласительно кивал либо качал головой, вставляя свои м-даканья для придания разговору диалоговой формы. На его лице не отражалось ни одобрения, ни возмущения, но и иронии – тоже не было. Что ж, признаю: использование алкогольного стимулятора – был тактически верный, хотя и весьма бессовестный со стороны Вульфа, способ выяснения жизненных позиций незнакомого ему человека. Но, так или иначе, знакомство наше состоялось.

Наконец, он осведомился, как я себе представляю работу частного детектива, и я честно ответил, что пока никак. Когда же он был просвещен на предмет моей деловитости и образованности, в глазах у него появился недоверчивый огонек. Понятно, чего уж. Я и сам в это теперь не верил. Он поинтересовался, как могло случиться такое, что городской хлыщ, сроду бы не отличивший плуга от сохи даже при ближайшем рассмотрении, вдруг ударился в агрономию. И, надо сказать, его не мало повеселило мое финансово-экономическое обоснование, повлиявшее когда-то на выбор профессии. “А голова, - говорит, - нынче не нужна для поступления, что ль? Был бы только кошелек, а диплом приложится?” Что я мог на это ответить?
Он с трудом повернулся на стуле и ткнул пальцем в стоявшую на подоконнике старую кастрюлю с разросшимся в ней алоэ. “Это, - спрашивает, -  что за хреновина?” - “Алоэ, - отвечаю я и добавляю с достоинством: – древовидное”. (Хвала покойной бабке, хоть в чем-то разбирался!). “Приемлемо, - проговорил Вульф. - Если возражений нет, к своим обязанностям приступишь завтра”.

И все?! Ни те условий, ни те требований! Да и презренный металл неплохо бы упомянуть было всуе! Обо всем об этом я так Вульфу прямо и сказал. На это он, ни мало не смутившись, поведал мне, что человек он бедный и еле-еле сводит концы с концами. (С такой-то ряхой!). Но жалование, хоть и не великое, постарается мне выплачивать. Кроме того, сказал он, погрозив пальцем, в объявлении ни слова не говорилось о деньгах, а упоминалось лишь содержание, которое он готов мне предоставить, даже не смотря на свою неслыханную бедность. Что касалось требований и условий, то тут все просто: поживем – увидим. Изучай, мол, пока искусство стенографии, тренируйся печатать на машинке. Вот только одно меня тогда смутило: он предложил мне продать или сдать в аренду дом и перебраться жить к нему. Свое настойчивое пожелание Вульф мотивировал исключительно заботой о моем здоровье, хотя, как показало будущее, это его утверждение мало вязалось с показаниями термометра в моей комнате на втором этаже, когда на дворе холодало. Значит, юлил старый мент!…

Tweet