Юность, юность… В день, когда вручали
Комсомольский новенький билет,
В актовом, уютном нашем зале,
Мне «химоза» делала минет.

Шаловливо, ласково мошонку
Щекоча игривым языком,
Обращалась к члену, как к ребёнку:
– Бэби, встань для мамочки торчком!

«Бэби» был послушным карапузом,
Он перечить мамочке не стал.
Так привстал, что сделался обузой
Для меня. (Я речь как раз толкал:

О великом прошлом комсомола,
О великом будущем его.)
Вдруг вздохнул… И содрогнулась школа
От дурного крика моего.

Грохнулась трибуна. Я остался
Перед всем народом без порток.
Я стонал, орал и содрогался,
Извергая сперму в потолок…

Далее – затмение. Не знаю,
Что? Куда? Зачем и почему?
Грезилось: сейчас и расстреляют.
В лучшем случае отпиздят – и в тюрьму.

Обошлось. Очнулся не «у стенки»,
Не на нарах где-то в Соловках.
Хоть дрожали пакостно коленки,
На живых – не сломанных – ногах.

Было от чего: корова-директриса,
Исходя гневливо пердежом,
Скаля зубы, словно бешеная крыса,
Угрожала мне кривым ножом:

– Я тебе сейчас устрою блядство!
Я тебя, гадёныш, проучу!
Я твоё поганое богатство
Живо по мудя укорочу!

Грязный скот! Развратный недоносок!
Что, дрожишь? Боишься? Слёзы льёшь!
Отсеку, ей-ей же, твой обсосок,
Если ты… Меня не отъебёшь!

Вот так притча! Вот так наказанье!
Разве встанет на такую блядь?
А альтернатива? Отрезанье…
Ну уж нет! Придётся пособлять.

(В смысле – члену, чтобы возбудился,
Чтобы приподнялся хоть слегка.)
А иначе мигом директриса
Жеребца поправит в лошака.

Эта мысль промчалась, как торнадо,
Как цунами. Буря. Ураган!
А корова, жаждая услады,
Скинула свой красный кардиган.

Оказалось – баба сильно в теле,
Жопа, ляжки, груди – всё при ней.
В молодости, верно, в «этом деле»
Загоняла до смерти парней.

Молодость минула, страсть осталась, –
Вон, как задрались у ней соски!
И унять такую, – вряд ли малость,
Мне придётся. «Беби, помоги!»

Юности не важен возбудитель,
Увидал лобок – и вмиг готов.
Так и мой отчаянный долбитель –
Заторчал колом без лишних слов.

Бешеная баба повалилась
На кушетку, ноги разбросав.
Сквозь космы влагалища сочилась
Ёбальная смазка – как слеза.

Член уже хрустел от предвкушенья,
Яйца ныли, спермою полны,
Я сглотнул, и двинулся к кушетке,
Стягивая тесные штаны.

Влажные космЫ, что лес дремучий,
Спутались. Попробуй, одолей!
Одолел… И корень свой негнучий
Засадил – до самых до мудей.

Только ждало разочарованье:
Оказался так велик карман,
Что моё благое начинанье
Кануло, как килька в океан.

Или – как огурчик в таз кефира,
Или – как обмылок в унитаз.
В общем, не по нам была квартира,
Не по нам… Эх, в рот же, в рёбра, в глаз!

Только комсомолец не сдаётся!
Есть же выход (то есть, в смысле – вход).
Если есть, со временем найдётся!
Например, заправить, суке, в рот!

Или… Эх, рисковый я парнишка!
Ну и хрен с ним, будет – как решил.
Только не согнись, подруга-шишка,
Не согнись! – И в сраку заложил!

Сразу показалось курве жарко,
Завертелась, курва, на елде,
Застонала, выгнулась, как арка,
Хлопая ладошкой по пизде.

– Что там хлопать по пустому месту?
Я люблю неторные пути,
Задние проходы и проезды…
А она: – Работай, не пизди!

Тут мне стало как-то не до трёпу,
Забрало желанье – до нутра,
По сердцу пришлось. И в эту жопу
Я кончал до самого утра.

К утру «крыса» стала просто Олей.
Я – «мышонком», а «обсосок» – «петухом».
И потом частенько в нашей школе
Я скакал на Олечке верхом.

И не только в школе – где попало,
Лишь бы было место раком встать.
Ох, немало «теста замесил», весьма немало…
Член до смерти буду отмывать!

Кстати, школу кончил с золотой медалью,
И с презентом Олечки-души.
До сих пор его дамасской сталью
Без проблем точу карандаши…

Tweet