-    Вы к кому?
-    К вам
-    Ко мне? А вы, собственно, кто будете?
-    Люцифер.
-    Какой еще Люцифер?
-    Обыкновенный. И вообще, не ебите мозг, Диванов. Вам ли не знать, кто я такой.
-    Водопроводчик, что ли? Третью неделю жду, черт бы тебя побрал. А чемоданчик с инструментами где? Или зубами краны будешь отвинчивать?
    Не ответив, Гость бесцеремонно и, можно даже сказать, по-хозяйски переступил порог 38-ой квартиры, оказавшись в маленькой прихожей. Голая лампочка двадцатипятиватка тускло освещала стены с неаккуратно наклеенными, местами порванными обоями, в голубой цветочек.  На одной из стен большой плакат изображал красивую обнаженную девицу, полулежавшую на фоне спокойного моря на желтом песке. Под плакатом несколько натыканных в стену гвоздей поддерживали пальто, дерматиновую коричневую кепку и лохматый пестрый шарф. Под «вешалкой» на расстеленной на полу газете стояло несколько пар исцарапанной, разбитой обуви. Напротив двери висело мутное, треснувшее в двух местах зеркало.

    - Живописно, - сказал Гость, осмотревшись. – Представляю, что творится дальше. Кухня – типичное логово рыжих тараканов прусаков, с хлебницей полной заплесневелых сухарей и крошек; с раковиной, заваленной тарелками, чашками с отколотыми ручками, алюминиевыми ложками и вилками, причем все они погнуты в разной степени; и с древней газовой плитой, ни разу не чищенной и усыпанной горелыми спичками, как поле брани мертвыми солдатами. Ванная – это облупившиеся зеленые стены и ржавые трубы с развешанными на них семейниками и непарными дырявыми носками. На краю желтой чугунной ванны обязательно лежит большой кусок хозяйственного мыла, а на вечно влажной полочке под зеркалом – плохо отмытый бритвенный станок, какими давно никто не пользуется, харьковский одеколон «Индийский сандал» и груда тупых лезвий «Спутник». Туалет… Ну, про туалет промолчу. Скажу лишь, что туалетной бумагой вы никогда не пользуетесь, вам заменяют ее бесплатные газеты, которые распространители пачками засовывают в каждый почтовый ящик.
    Так, теперь перейдем к единственной комнате: этакая смесь гостиной, спальни и столовой. У окна с мрачного вида занавесками, на обязательно неполированной трехногой тумбочке (четвертую заменяет стопка книг), стоит черно-белый «Рекорд», купленный когда-то вашим покойным папенькой на тринадцатую зарплату, причем слой пыли на нем можно принять за оренбургскую шаль мышиного цвета. На разложенном диване с незапамятных времен лежат грязные и скомканные постельные принадлежности. Рядом с диваном стоит хромой табурет, на котором сломанный будильник и…
    - Довольно! – вскричал вдруг хозяин квартиры. – Кто вы такой? И что вам здесь нужно? Убирайтесь прочь, пока я не вызвал полицейских! Я вас не звал, - Диванов уже сообразил, что перед ним не водопроводчик.
    - …будильник и консервная банка из-под кильки, набитая окурками, - невозмутимо продолжил Гость. – А еще в комнате не умолкает радио, и, поскольку форточку вы никогда не открываете, из нее не выветривается характерный для жилища, как ваше,  тошнотворный запах – запах неуютности, убожества и ничтожества. Слышите, Диванов, вы – ничтожество. Это во-первых. А во-вторых, зря говорите, будто я вас не звал.  Я без приглашения не являюсь. В-третьих, может, пройдемте в комнату, господин Диванов?
    Не найдя в себе сил возразить столь нахальному напору, Диванов послушно отступил в сторону.
    Зловеще стуча каблуками, Гость прошел в смесь «гостиной, спальни и столовой». Первым  делом он убавил громкость радио, криво висевшего на стене уже третий десяток лет, затем сел на диван, убрав в сторону мятую и в хлебных крошках простынь.
    - Телевизор, как обычно, не работает? – поинтересовался Гость.
    - Как обычно… - промямлил Диванов, чувствуя себя перед Гостем почему-то робко и смущенно, как кавалер перед барышней на первом свидании.
    Гость, закинув ногу на ногу, поправил стрелку на тонких и, видимо, дорогих брюках. Долго и пристально смотрел на Диванова.
    - Ну, я вас слушаю, - произнес, наконец. Взгляд его глаз с глубокими темными зрачками вызывали страх и какое-то гадкое отвращение одновременно, как если бы взять в собеседники змею, но вместе с тем притягивал и как-то располагал к себе. Диванову захотелось рассказать Гостю все свои сокровенные мысли.
    Но вот Гость отвернулся и уставился в темный экран «Рекорда».
    - А по какому, собственно, вы вопросу? – осторожно спросил тогда Диванов.
    - По вашему, - мягко ответил Гость.
    Сняв темную шляпу, он повесил ее на колено.
    Диванов с изумлением уставился на плешивую макушку Гостя, где на небольшом расстоянии друг от друга выступали два бугорка, удивительно похожие на рожки трехмесячного козленка.
    - А по какому это «моему»? – неожиданно настырно переспросил Диванов. – И когда, интересно знать, я вас приглашал?
    - Давеча. Вчера то есть.
    - Ах, вчера. Так вот извольте знать: вчера я с друзьями был в баре «Красные раки», находился там весь день, и ни вас, ни других Люциферов я не приглашал…
    - Вчерашний сброд вы называете друзьями? И, в конце концов, это неприлично, изворачиваться, словно нашкодивший второклассник. Вы взрослый человек, умейте отвечать за свои слова.
    - Какие слова? – прошептал Диванов, почему-то напуганный невозмутимостью Гостя.
    - Хватит ломать комедию, Диванов! – резко на этот раз сказал Гость. – Я пришел за твоей душой, скорее – жалкой никчемной душонкой. И особо мне с тобой разглагольствовать некогда. Таких, как ты, знаешь у меня сколько?
    И, не ожидая ответа, полез во внутренний карман пиджака. Достал скрученный лист бумаги и авторучку. Развернул лист, сунул под нос Диванову.
    - Читай и расписывайся.

    Диванов взял бумагу в руки. Буквы перед глазами расползались, превращаясь в замысловатые иероглифы, не поддающиеся чтению. Он и не пытался читать, хотя смотрел на бумагу очень внимательно, вместо букв и слов он видел на ней себя, вчера, в «Красных раках».
    Вот он, красавец, заполнив желудок мутным и отвратительным на вкус «Кромбахером», размахивая руками, стоит посреди барного зала и отталкивая пытавшихся утихомирить его приятелей, сыплет гневными тирадами. Поносит страну, где угораздило родиться. Город, в котором угораздило вырасти и жить. Завод, на который угораздило устроиться семь лет назад. Пуская изо рта пену, он клеймит позором президента, премьер-министра, натовцев и с особым воодушевлением директора родного завода и всех его прихвостней, куда он включает мастера, нормировщика и даже безобидную табельщицу Марусю, старую деву. «Скоты» и «ублюдки» - самые мягкие и приличные слова, что выкрикивает Диванов в порыве ярости. А ярость кипит и бушует вовсю.  Диванов, кумачово красный, притоптывает ногами, словно чечеточник, и под конец своей речи горько плачет, размазывая слезы по лицу. И только после этого позволяет наржавшимся от души товарищам унести себя за столик, где продолжает хныкать и жалуется на безденежье. А этот гад, подонок, не просыхающий алкаш Мошкин,  подленько так лыбится и спрашивает, что он, Диванов, способен совершить ради денег, ради больших денег. И Диванов, не задумываясь, отвечает: что угодно! Хоть продать душу Дьяволу!..
    Так вот, значит, кто перед ним сидит, подчеркнуто вежливый и по последней моде одетый. Дьявол!
    - Вспомнили? – тихо, словно боясь кого-то разбудить, произнес Гость. – Вот и ладненько. Теперь потрудитесь прочесть написанное, пожалуйста.
    Диванов судорожно глотнул воздух, поднес бумагу ближе к глазам, и начал читать.
    - «Я, Диванов А. И., года рождения одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертого, третьего числа месяца мая, отрекаюсь от всех и каждого духовных и телесных благ, какие мне могли бы быть ниспосланы от Бога, Девы, святых апостолов Петра и Павла и всех святых, Люциферу, коего лицезрю пред собой в настоящий момент, отдаю себя со всеми добрыми делами, которые буду творить. В чем, подписываясь, свидетельствую…»
    Ниже, через небольшой промежуток, было написано:
    «Я, Люцифер, повелитель геенны кипящей, своей подписью даю  обещание тебе, Диванов, обрести способность и повелевать неограниченными количествами денег и злата, какие ты только ни пожелаешь. В чем, подписываясь, свидетельствую…»
    После слова «свидетельствую» стояла аккуратная разборчивая подпись «Люцифер», с замысловато закрученными буквами «ф» и «р».
    - Как видите, моя подпись на месте. Не хватает вашей, Диванов.
    В горле у Диванова пересохло так, как если бы он несколько дней провел в пустыне без капли воды. Пальцы дрожали, когда он возвращал документ обратно.
    - Не буду подписывать, - выдавил он. – Я пошутил. Не имеете права…
    - Имею, Диванов, имею. Вы мой. Отнекиваться бесполезно.
    - Никогда в жизни.
    - А в жизни и не надо. После – другое дело.
    - Тем более, после. Чтобы моя чистая бессмертная душа…
    - Бросьте вы это, Диванов, не разыгрывайте из себя святошу, я вам не Станиславский тут. Вы ведь даже ни разу не задумывались, есть ли Бог или Его нет. А вот в меня вы поверили. И вообще вспомните детство, как стреляли из рогатки в голубей и тырили мелочь у родителей из кошелька. А помните, вам было тринадцать лет, и в деревне у бабушки подожгли совхозный стог сена? Тогда, наверно, помните и то, что расплачиваться за вашу шутку пришлось вашему товарищу, вернее, его родителям, который не выдал вас, но которого предали вы своим молчанием. Росли вы молчаливым, скрытным, завистливым. Вас не любили преподаватели и школьные товарищи, более того, вас не любили собственные родители, несмотря на то, что вы были у них единственным ребенком. Помните, как звала вас покойная матушка – злюнчик!
    - Что вам от меня нужно? – вскричал вдруг Диванов. – Что вы цепляетесь к разным детским шалостям!
    - Вот как, - удивился Гость. – Вам хочется послушать что-нибудь из жизни молодого здорового мужчины? Что ж, извольте. Когда вам исполнилось двадцать шесть, вы познакомились с молоденькой светловолосой девушкой. Звали ее Рита. Добиваясь ее любви, молодой Диванов говорил ей немыслимые, полные страсти и нежности слова, дарил цветы, и однажды добился-таки своего… А в один прекрасный день Рита сказала вам, что беременна, и вы…
    - Не трогайте, Риту, нет, я запрещаю вам делать это, - запричитал испуганно Диванов.
    - …И вы вместо того, чтобы  как порядочный человек жениться на честной девушке, отправили ее на аборт, который полулегально сделал нетрезвый  медик недоучка. Он занес инфекцию, у Риты начался сепсис, и скоро она скончалась, оставив пережить себя на несколько недель мать, которая так и не узнала, что за несчастье сгубило ее милую, голубоглазую дочку.
    А несчастьем были вы, Диванов. И по собственному желанию загубили не только Риту и вашего с ней ребенка, но также и мать Риты. Вы чудовище, Диванов. И еще осмеливаетесь говорить о душе, когда у вас и грамма совести-то никогда не было.
    - Замолчите, замолчите, - простонал Диванов, театрально уткнувшись в мятую постель.
    - Другой эпизод из вашей, так сказать, жизни,  - торжественно объявил Гость.
    Неожиданно Диванов вскочил и бросился к окну. Заржавелые и вдобавок давно закрашенные шпингалеты упрямо не хотели открываться, и тогда он схватил с подоконника чугунную и тяжеленную статуэтку бизона.
    Гость на это проявление характера отреагировал чрезвычайно спокойно.
    - Сядьте, Диванов, - сказал он. – Вы не только подлец, но тряпка и трус. Ни к чему размахивать животным. Никогда не поверю, что вы разобьете окно.
    - Разобью, - упрямо сказал Диванов, высоко подняв статуэтку. – Еще как разобью.
    - Разбить, может, и сможете, но это вам ни к чему – вниз наверняка не прыгните. Седьмой этаж все-таки.
    - Возьму вот и прыгну, - неуверенно произнес Диванов.
    - Что ж, попробуйте. Этим вы совершите единственный и последний в вашей жизни героический поступок. Правда, о нем не напишут в газетах и не заговорят на улицах. Зато соседи решат, что вы допились, и при случае будут вас, как самоубийцу, поминать недобрым словом. Особенно будет усердствовать в этом хозяйка тридцать шестой квартиры, ведь вы останетесь должны ей бутылку вотки и пятьсот рублей.
    - Четыреста рублей! – возмутился Диванов.
    - Это она думает, что четыреста. На самом-то деле взяли пятьсот рублей, и то до пятницы. Та пятница давно прошла.
    - Как же, Как же, - заволновался Диванов. – Я отлично помню, что занимал четыреста рублей. Меня не колышет, что она лишнюю  сотню мне всучила…
    - Сядьте, - властно приказал Гость. – Иначе я решу, что из-за несчастной сотни вы готовы укокошить старушку, подобно Раскольникову.
    Диванов  поставил бизона на место и сел на диван.
    Гость молча сунул ему снова бумагу и авторучку. Диванов равнодушно взял все это в руки,  посмотрев бумагу зачем-то на свет.
    - Водяные знаки ищете?– усмехнулся Гость.
    Документ Диванов исследовал долго и тщательно.
    - И сколько я буду иметь? – спросил, наконец.
    - Неограниченное количество. Сколько захотите. Выбросите свои штиблеты из прихожей, купите приличную обувь. Да что там обувь, яхту хотите?
    - У меня лодка надувная есть, «Нырок-2».
    Гость так расхохотался, что у сломанного будильника на табурете вдруг вздрогнула и поползла по кругу секундная стрелка.
    - «Нырок-2»! Веселый вы тип, Диванов! Да у вас будет яхта круче, чем у Абрамовича, понимаете? Вас окружат девушки плейбоя и роскошь, о которой не смеют мечтать сталелитейные и нефтяные магнаты. Весь мир будет у ваших ног, Диванов!
    - А если я захочу много, очень много денег?
    - Будете иметь, значит, очень-очень много. 
    - А каким образом я стану их получать? В лотерею начну выигрывать или на карточку будете переводить? Какой у вас банк, «Преисподадпеклобанк»?
    - До чего же вы нудный, Диванов, - ответил Гость, не обратив внимания на неуклюжую шутку. – Какая вам разница, как вы их получите? Да и не ваша это забота, вашей заботой будет научиться тратить деньги, а владеть вы будете, повторюсь, неограниченным суммами. Закажете себе «Майбах» из чистого золота, инкрустированный бриллиантами, и Сергей Зверей кипятком начнет ссать от злости и досады. Неограниченными. Вы понимаете меня, Диванов?
    - Очень прекрасно понимаю. А деньги какие – рубли?
    - Деньги любые, рубли, доллары, фунты стерлингов, йены и даже  тугрики. Какие только пожелаете. Так что, подписываем?
    - Подписываем, подписываем, - недовольно пробормотал Диванов. – Бумажная вы душонка, гражданин Сатана. Бюрократ. А на слово поверить не можете?
    - Ты луну мне не крути, Диванов. Знаю я твою хитровыебанность.
    - А все же? Никак без подписи?
    - В том-то и дело, что никак. Нужна личная, так сказать, индивидуальная подпись, под которой у вас подразумевается слово «Диван» с некрасивой закорючкой после «н».
    - Подпись как подпись. Я что вам – каллиграфист?..
    - Нет, просто кучка кала.
    Диванов перестал исследовать бумагу, и теперь  с озабоченным видом энтомолога, поймавшего редкую букашку,  принялся разглядывать авторучку.
    - А почему ручкой, а не кровью? Где-то я читал, что в таких случая без крови не обойтись.
    - Ну, прогресс, знаете ли. К чему проливать ваши драгоценные несколько капель, когда их отлично заменят чернила. Разницы никакой.
    - Не говорите, глубокоуважаемый. Я раз иду, гляжу, кошелек. Хвать, а там не деньги, а обычное, извините, говно, и ребятишки из-за угла смеются…
    - Перестаньте болтать глупости. Отныне ваш кошелек будет набит звонкой монетой и хрустящими купюрами, а не детским говном.
    - А налоговая? Как быть, когда станут интересоваться, откуда у бедного инструментальщика четвертого разряда огромные бабосы? А как быть с жуликами и ворами? Вдруг меня ограбят?
    - Это ваша забота, Диванов, - холодно отрезал Гость. – Деньги у вас будут. А уж что вы с ними будете делать, где будете хранить, и до чего они вас доведут, меня это не касается совершенно.
    - Как это не касается?
    - А вот так. Будете подписывать?
    - Нет, раз оставляете меня наедине с этой дилеммой.
    Диванов бросил на диван бумагу, ручку и решительно поднялся.
    - Не, не буду.

    Гость тоже поднялся и стал суетливо совать документ Диванову. Диванов прятал руки за спину. «Подписывайте!» - говорил Гость. «Хрен вам!» - отвечал Диванов. И так много раз. Просьба чередовалась отказом. Диванов, понявший, что Гость не прибегнет к насилию, и что ему нужно лишь добровольное волеизъявление, повел себя вызывающе. К Гостю стал обращаться на «ты», поочередно называя его то хвостатым, то рогатым, то исчадием ада. И наотрез отказывался ставить подпись.
    Препирались они до тех пор, пока из прихожей не донеслась хриплая трель простуженного соловья.
    - Кто-то пришел, - радостно сообщил Диванов и бросился открывать.
    За дверью стоял Мухин, сосед из тридцать пятой.
    Не здороваясь, он сказал:
    - Слышь, Диван, ты один? Можно я к тебе с подружкой, а то моя швабра сегодня во вторую, еще не ушла, рыло красит.
    И Мухин показал Диванову «подружку» - двухлитровую пластиковую емкость с недорогой и крепкой «Охотой».
    - Заходи, заходи, - радушно произнес Диванов. Мухину даже показалось, что тот вот-вот кинется его обнимать.
    Высказывая гостеприимство, Диванов добавил:
    - Будь как дома, Це-це.
    На прозвище Мухин не обижался, поэтому прошел на кухню и первым делом залез в холодильник, проверив все отделения, включая пустой морозильник.
    - Диван, рыбки бы, что ли, какой…
    - Рыбы нет. Сыр возьми, в бумагу завернутый.
    Достав сыр, Мухин развалился на стуле с высокой спинкой, положив ноги на другой стул, как делают шерифы в вестернах. В пол-литровую банку из-под майонеза «Ряба» налил себе пива.
    - Присоединяйся, Диван, - и отломил от сыра небольшой кусочек. Пальцы были грязные, и на сыре остались четкие отпечатки, как на приеме у дактилоскописта. – А ты чего не на работе, во вторую?
    - Хрен забил на работу. Тетка померла миллионерша, наследство оставила. Я единственный наследник. Теперь приходится разные формальности улаживать.
    - Ну-ну, - сказал Мухин, и надолго присосался к банке. Когда он опорожнил ее, послышались шаги и в кухне появился Гость.
    Не обращая внимания на Мухина, Гость, строго глядя Диванову в глаза, сказал:
    - Будешь подписывать?
    - Неааа, – весело отозвался Диванов, не глядя Гостю в глаза.
    Тогда Гость резко развернулся, прошел в прихожую. Дверью хлопнул так мощно, что с потолка Мухину в банку что-то посыпалось.
    - Попутного! Не подумай, что ветра – хрена в хвостатую задницу! – крикнул вдогонку Диванов.
    - Это кто? – спросил Мухин. – Родственник? Лицо у него знакомое.
    - Не твоего ума дело, кто это. Твой это родственник, понял?
    - Понял, чего не понять. А чего у тебя там телек базарит – отремонтировал?
    Диванов метнулся в зал. Древний, давно неисправный «Рекорд» выдавал изображение, как в первые дни после доставки его из «Радиотоваров».
    Диванов немедленно потянулся к выключателю.
    - Обожди, не выключай, - сказал Мухин. – Сейчас сериал будет «Спецназ форева». Выживет его девка или нет? Одна в тайге-то.
    Мухин с сыром и банкой в руках сидел уже на диване.
    Диванов уставился на него, будто увидел впервые в жизни.
    - Ты какого хрена уселся на мою постель, спецназовец хренов! Ты разрешения у меня спрашивал? Сыр притащил свой вонючий. Чтобы сорить? А мне убирать? А ну, выметайся, Це-це несчастная!
    - Ты чего, Толян? – Мухин шустро вскочил с дивана, перейдя с панибратского на тон деловой.
    - Ничего, вот когда! Превратили квартиру в вертеп, нехристи! То один с чекушкой, то другой с пузырем. Из дома их гонят, так они сюда повадились, умники, блять. Изыди, сандал индийский! Чтоб харю твою не наблюдал!
    Мухин пожал плечами, но спорить не стал. Поставил обратно в пакет пиво, туда же Диванов бросил ему сыр вместе с бумагой.
    Дверь захлопнулась, а Диванов долго еще метался по квартире. С большим трудом отворил форточку, метнув в нее жестянку с окурками. Туда же выбросил зачем-то одеколон «Индийский сандал». Собрав с дивана постель, бросил в ванну и залил горячей водой. Добавил стирального порошка, покосившись на кусок хозяйственного мыла. Потом налил в ведро воды и стал мыть пол.
    «Ну уж нет, - думал Диванов, ползая по пыльному, давно не крашенному полу, - чтобы я свою единственную пусть даже грешную душу променял на злато серебро – хуюшки! В храм к батюшке завтра пойду, свечку поставлю. Пить брошу. Бабу найду. А телевизор в комиссионку сдам или на по помойку выброшу. Другой себе возьму, цветной, плазменный  в полстены…»

Tweet