Поперек волокон.
            Вещь в себе, красиво замкнутые пространства.
            Я когда пришел туда, сильно шугался. Огромные обледенелые вагоны наводили непреодолимое уныние. Как и бесконечные размеры ремонтных боксов. Декабрь месяц, температура двадцать семь-двадцать девять ниже нуля. Гаечные ключи обжигают руку. Растерянность, переходит в несостоятельность. Чего делать, куда бежать, представлял плохо.
            В основном выполнял команды.
            Опытных товарищей.
            Андрюха и был одним из таких командиров. Невысокий, плотный, похожий на постаревшего карлсона. С пропеллером в соответствующем месте. Сорока неполных лет. Любитель толстовок с рисунком и гипермаркетов. Одновременно вдумчивый и рассеянный исполнитель.
            С приятной улыбкой.
            Мы с ним поладили: он гонял меня за ключами к верстаку, а я приглядывался к узлам и агрегатам. Вместе мы мерзли, чинили вагоны, таскали неприподъемные «башмаки» (магнитно-рельсовый тормоз) и пили чай в пять часов. И только. Оба с трудом завязавшие, лелеяли период ремиссии и балансировали на грани срыва в подпол.
            В обед Андрюха обстоятельно разогревал домашнюю похлебку, наполняя теплушку запахом вареных потрохов.                   
            Тяжеловато мне было. Сидел в кабине, сбрасывал тормоза, с тоской глядя по сторонам, и не рассчитывал на быстрое помилование.
            Потом втянулся, научился, обнаглел, и дело пошло. Андрюха торжественно вручил мне связку ключей. От верстака и шкафа с провиантом. Признал идентичность месту.
            Еще подарил баллончик с пеной для бритья. А я ему открывалку для консервов.
            Потом Андрей пропал. Взял отпуск на восемь дней, уехал к сестре и не вернулся. Что с ним случилось, было, в принципе, понятно. Запой, хуе-мое, всякая залепуха и броуновское движение. Ну, может, в усиленной концентрации.
            Я остался один и принялся работать за всю мазуту. Попутно успевая переживать за судьбу корефана. Одному вкалывать оказалось значительно тяжелее. Существеннее, я бы сказал. Причем сразу и надолго.
            Хотя периодически появлялись какие-то персонажи, ковырялись пару-тройку дней, и растворялись в безвоздушном пространстве тугого запоя. Не задерживаясь на поверхности надолго.
            И все.
            Менялись мастера смены и тиски на верстаке. Меня лишали премии, ботинок с фуфайкой и публично расстреливали у въездных ворот.
            Кругом происходило.
            Но об Андрюхе сведений не поступало. Пока не прошло, что-то с полгода, и начальник участка не заявил мне:
-- Нашелся.
-- Где?
-- Там.
-- Там?
-- Да.
            Прошла еще пара недель и его официально уволили как злостного прогульщика. Затем наступило лето и стало полегче. Короче, я привык. Мастер даже высказал предположение, что где-то на небесах твердо прописано: бригаде ЕО-4 – быть пусту.
            Утром я открывал верстак, шкаф с посудой и съестными припасами. Пятичасовой чай гонял в одиночестве, но с чувством выполненного долга.
            То есть, соответствовал заветам.
            Время равнодушно шло параллельно деятельности. Не соприкасаясь. Ты сам по себе. И оно отдельно. Туда-сюда, выкинул две убитых в хлам спецовки, сходил в отпуск, а пролетело три с половиной года. 
            Про Андрюху, я если и вспоминал, то по конкретному случаю. Например, надевая его теплую куртку или натыкаясь во внутренностях верстака на гаечный ключ припертый им из дома.
            Ключ на 22-24 назывался – дедовский. Потому как принадлежал он Андрюхиному тестю, ветерану Великой Отечественной, отчаянному жизнелюбу и алкоголику.
            Дальше круги стали сужаться. Жизнеобразующая разница между зарплатой и вкладываемым трудом, достигла совершенства. Двенадцатичасовая смена в ледяной бетонной канаве, оплачивалась как кривляние мартышки под грузовиком.
            Противоречия я не видел. Но часто вздыхал. Довздыхался до полного не понимания сути происходящего процесса. И написал заявление об уходе, которое начальник участка порвал. Потом еще одно. И еще.
            В общем, после некоторых прений, четвертая или пятая заява была принята.
            Я слегка порасстраивался, не чувствуя морального удовлетворения, а через день, пришел на работу, разобрать шкаф с одеждой. Что-то выкинуть, а что-то, в память о трудовой страде, отнести домой и спрятать поглубже.
            Пришел и встретил Андрюху объявившегося.
            На карлсона он стал похож еще сильнее. Пополнел слегка, и вообще, выглядел воодушевленным и полным порыва.
            Красивым энтузиастом средних лет. Только седины в жгучих черных волосах прибавилось.
            Мы обнялись на радостях.
            Поболтали в курилке.
            И я пошел в раздевалку.
            Здесь не время и не место описывать все его многочисленные приключения на просторах родины, провиденные под лозунгом – бомж почти человек. Поэтому скажу только, что я отдал ему приснопамятные ключи от верстака и посудного шкафа.
            Тем самым, замкнув круг и приведя пространство к совершенству.
            Получился красивый цикл.
            В момент вручения связки, мастер, присутствующий тут же, произнес:
-- Во, бля, как все обернулось-то.
            И добавить здесь, вроде, нечего.