До сих пор в голове не укладывается, как я смог так удачно женится. Еще не встречал человека лучше, чем моя Таня. Женщины лучше - были. Желаннее - были. Но человека? Нет!
И не хочу.
Ну, вот спросите меня: что хорошего я совершил в жизни? И я Вам отвечу: кроме развода с Таней - ничего; вернее, кроме моего на него согласия. Я счастлив, что отпустил ее. Счастлив не меньше, чем из-за того, что когда-то забрал ее себе. Забрал у отца, у подруг, у любовников, у ее книжек и плюшевых игрушек.
Я и сегодня не понимаю, как она согласилась выйти за меня замуж. Она никогда меня не любила. Она всегда знала, что и я никогда ее не любил. И все-таки - мы - оба - были готовы прожить друг с другом - целую жизнь. Прожить не страдая. Никого не виня. Не насилуя себя. Прожить в счастливом, честном, - и потому безвредном семейном лицемерии. Мы оба - воинствующие ультраконформисты. И этим все сказано.
Если бы все...

Я тогда участвовал в подготовке очередного и уже полномасштабного предвыборного проекта Петра Ефимовича. На днях я стал начальником креативного отдела его PR-империи. У меня появился офис. В десяти минутах от Кремля. И серая туча батраков-интелектуаллов, которые мне в рот заглядывали.
И еще я начал скучать. По "полю". (Куда теперь? В Якутию? По-моему я счастливчик.)

Думал я надо всем этим, думал... Ничего путного. Никакой причинно-следственной связи. Ухватиться - не за что. Никаких концов. Чтобы - в воду. Объяснить мое везение в браке могла бы какая-нибудь страшная тайна. Тайна обо мне. Тайна, которую я не знаю. Тайна, которую знают Петр Ефимович. И Таня. Но это глупость. А в глупости я не верю. Еще я не верю, что без конкретного подвоха - за три года после свадьбы - Таня не сделала вот что:
1) ни разу мне не нагрубила;
2) ни разу не повысила на меня голос;
3) ни разу не дала мне повод усомниться, что хозяин в доме - я;
4) ни разу не отказала мне в сексе;
5) ни разу мне не изменила (самонадеянно, но факт);
6) ни разу не обвинила меня в измене;
7) ни разу не обвинила меня в том, что я уже два года всеми правдами и неправдами пренебрегаю исполнением супружеских обязанностей.
8) ни разу не обвинила меня в том, что я уже два года всеми правдами и неправдами стараюсь проводить дома минимум времени;
9) ни разу не обвинила меня в том, что я категорически не хочу иметь детей;
10) ни разу не... много еще чего, не поддающегося моему разумению и упоминанию...

…Звонит телефон.
Таня.
Приглашает в ресторан.
Договорились.

Мы в ресторане. В дорогом. Таня собирается заплатить по счету. Warning! Раньше мы никакие счета не обсуждали. Ведь она не работает. А к деньгам Петра Ефимовича - в чистом виде, - я не притрагиваюсь. Принципиально. Неужели Таня устроилась на работу? Втайне я об этом мечтаю; так мне было бы проще избегать общества жены. Она у меня умница. У меня нет и четверти ее деловых качеств. Мне не суждена карьера, которая ей по-прежнему светит. И характер у нее гладиаторский. Не хотел бы я попасться ей под горячую руку. (Или хотел бы? )
Помнится, однажды - в немецком посольстве - нам отказались выдать визу. Таня - в ответ на показное унижение нашего с ней национального достоинства - надавала пощечин обидевшему нас сотруднику и разорвала в клочья свой загранпаспорт; после чего - минут пятнадцать - ругалась на отборном немецком; а когда Таня присела на пороге посольства, чтобы излить из себя гневные струи протеста... нам пообещали выдать визу. (Конечно, если Таня восстановит загранпаспорт.)
И чего мне не хватает? Почему я всегда стремлюсь отбояриться от того, чего добиваюсь непомерными для себя усилиями? Ненормальный я что ли?.. (Нормальный вопрос для девота? )
- Вить, ну, скажи что-нибудь. - И Таня улыбается совсем не по-Таниному.
Подали горячее.
Ничего себе начало разговора. От Тани я такого бабизма не ожидал.
Давайте-ка я покаюсь:
- Последнее время мы редко видимся.
- Вить, не обижай меня. Последнее время и все время… это не одно и то же.
Опа! Это что-то новенькое.
Таня потягивает через соломинку "Cuba libre" и продолжает:
- За истекший календарный год ты трахнул меня девять раз. Еще два раза я трахнула тебя сама. Если учесть, что за истекший календарный год ты ночевал дома не более сотни ночей, то это неплохо. Для нас.
Пробую еще:
- Согласен, я не самый образцовый муж, - выходит, по-моему, не очень.
- Наоборот. Муж-то ты образцовый. И любовник отменный. Нечастый, правда. Но я не о том... Десерт, пожалуйста! - смотрит в предложенное меню. - Будьте добры, вот этот тортик. А горячее унесите. Не подумайте, что мне не понравилось. Я передумала, не более того.
Таня кладет свою холодную ладонь на мою и, глядя вслед чинно удаляющемуся официанту, спрашивает:
- Витя, ты действительно не хочешь детей? Или это лишь часть твоего имиджа?
Нехило, да? Но приходится отвечать:
- И то и другое.
- Точнее нельзя?
Она что, сердится? Ведь я всего-то хотел вкусно поужинать.
- Если точнее… Во-первых, мне кажется, что если дети у нас с тобой пока не получились, может, так и должно быть? И потом, мне иногда приходит в голову, что мой лучший вклад в развитие человечества… не заводить детей ни при каких обстоятельствах. Мне казалось, ты со мной согласна?
- Согласна. Согласна с тобой. Ключевые слова: "с тобой".
- О чем ты?
- Правильнее, о ком.
- Что ты меня все время поправляешь? - Я, кажется, вспылил? Немыслимо!
Таня вкрадчиво продолжает наступление:
- Я очень хочу ребенка. От тебя. И это...
- Ультиматум? - вырвалось у меня.
- Заметь, не я это сказала.
Мне зверски хочется есть. Но как тут приступишь к горячему? Да и остыло оно. Уже. Я что здесь в мелодраме снимаюсь? Или с женой ужинаю?
- Извини, Вить, - опомнилась? - Я знала, что разговор у нас не получится. Свали все на мой ПМС и забудь.
Она - серьезно? Разве такое можно забыть?
- Если серьезно, то я просто хотела спросить тебя...
- О чем? - на что я надеюсь?
- Помнишь Светку, которую ты до меня трахал? Ее муж занимается подержанными иномарками. У него большой штат водителей. Они для него машины из Германии перегоняют. Мне… было бы интересно этим заняться.
- Продавать подержанные иномарки? - мне не до шуток.
Таня берет тайм-аут. (Не уверен, что мне нужны подобные ужины).
Дождавшись десерта, она равнодушно ковыряет что-то кондитерское. (Мне очень не хочется обзывать ее... Даже в мыслях. Но она же... Согласитесь?).
- Нет. Не продавать. Перегонять самой.
Это когда-нибудь кончится? Я ведь всего-то хотел вкусно поужинать с эффектной умной женщиной.
Вкусно?!
С умной?!
Полистайте Бодлера. Он как-то написал, что любить умную женщину по вкусу только педерасту...
Что-то не так.
Помните мое любимое правило? Если Вы вдруг обнаружили, что что-то не так, то, поверьте мне, так уже никогда не будет. Советую повторять эти святые слова почаще. Иначе нельзя достойно подготовиться к неотвратимым изменениям в жизни. И, поверьте мне снова, - необязательно эти "неотвратимые изменения" явятся для Вас роковыми.
Не спрашивая меня, Таня попросила счет. Святотатство! Или бунт? Я почти ничего не съел.
Расплатившись по счету, Таня - молча - за руку - вывела меня из ресторана. Поймала такси. Впихнула меня на заднее сиденье. Сама села рядом, без стеснения тесня меня к дверце. Такси двинулось по указанному адресу. Когда мы притормозили на светофоре, и его красная стекляшка уставилась на меня оком циклопа отыскавшего новую жертву, Таня взяла у меня в рот: грубо, умышленно грубо, почти назидательно.
На третьем светофоре я кончил ей на язык. И к черту таксиста! Вы, как писатель, знаете, - что таксисты индифферентнее врачей-сексологов. Миллиардам людей не дано увидеть и малой толики того, что регулярно видят эти погонщики пони на ярмарке смертных грехов, эти Хароны невинности, благочестия и супружеской верности, эти слепоглухонемые рулевые побочных эффектов нашей принадлежности к homo sapiens.
Застегнув мне ширинку и ремень, Таня расправила мои брюки, одобрительно потрепала по щеке и сказала:
- Странное совпадение.
Молчу. Хотя мне любопытно: о чем она?
- Через столик, справа от нас, сидел Макар Вильденрейтер.
Мне знакомо это имя. Кажется, поэт-скандалист. В лицо-то я его не знаю. И знать не хочу.
Таня достает из сумочки маленькую плотную книжечку в глянцевой суперобложке и кладет ее мне на колени.
В чересполосице провожающих нас фонарных огней бросаю взгляд на название.
"Ультрарадикальная галантная лирика". Макар Вильденрейтер.
- Странное совпадение, да? - повторяет Таня.
- Ты о чем? - механически спрашиваю я.
- Я купила эту книгу месяц назад. Для тебя. Купила и забыла. А сегодня, когда я, наконец, вспомнила про нее… Про тебя… Про нас... мы встречаем ее автора. Ничего не скажешь, весомый аргумент в пользу моего решения. Почти мистический.
Ради бога, о чем она? А вслух:
- Терпеть не могу стихов. За что они мне?
- Я с тобой развожусь.
- В такси?
Ничего не понимаю, но я:
1) не шокирован;
2) не убит горем;
3) не счастлив, однако;
4) не возмущен;
5) не застигнут врасплох.
Таня просит у таксиста сигарету. Прикуривает.
(Она бросила курить три месяца назад.)
Выкурив полсигареты, Таня выбрасывает ее в окно. В проносящиеся мимо филевские потемки. И продолжает:
- Я хочу пожить какое-то время с родителями. Поперегоняю машины из Германии... Надеюсь, что это сойдет за сублимацию моих нереализованных пока материнских чувств. Потом, искренне сожалея о разводе с тобой, начну думать о втором замужестве. На сей раз - исключительно ради продолжения рода. В обществе Петра Ефимовича не комплексуй. Мы с ним уже провели переговоры по этому вопросу. Он еще на что-то надеется. Ты очень его устраиваешь. Во всем. Кроме твоего необъяснимого нежелания стать отцом... Извини. Здесь, пожалуйста, остановите. Вы не могли бы подождать? Я вернусь через пару минут. И на Кутузовский отвезете? Вот Вам задаток. - Таня протягивает таксисту деньги, и мы выходим к нашему подъезду.
- Да, кстати, как инициатор развода, я хотела бы, чтобы квартира осталась за тобой.
Мне не хватает ни сил, ни желания. На активный протест. Но я знаю, что не захочу жить в нашей квартире. Без Тани.
Говорит одна Таня:
- Короче, работай, как работал. Отец за тебя горой. И, кажись, до конца дней своих. Ты бы пригласил его куда-нибудь. Вам следует хорошенько вместе напиться. Я думаю, вы договоритесь. И все у вас будет необыкновенно хорошо. О матушке моей и говорить не стоит. Ее кроме последних достижений в области косметической хирургии и казино ничего не колышет. Ну, как? Мы договорились?
- Цивилизованный развод, - устало уточняю я.
- А тебе не хватает bloody action? - и Таня, изображая кошку, ощетинившуюся перед схваткой с обидчиком, нежно впивается лакированными ноготками мне в щеки.
Я пожимаю плечами. Собираюсь. И говорю твердо:
- У меня условие.
Таня вопросительно поднимает выщипанные, скобкоподобные брови.
- Мне не нужна квартира. Через неделю я уезжаю в Якутию. Зачем кочевнику жилплощадь? Вернусь, что-нибудь сниму.
- Как скажешь, о благороднейший из мужей.
Мы стоим под самым фонарем. Глаза Тани - глянцевитые от природы - блестят ярче обычного. (Слезы навернулись или это от света? ) Не давая мне сказать что-нибудь дикое, Таня переходит на энергичную коду:
- Ну, все, Вить. Давай прощаться. Подыматься не буду. Поеду. Иначе разревусь, дурак несчастный.
По щенячьи лизнув меня в губы, Таня крепко хватает меня за причинное место, которое по вине его обладателя не создало никаких причин, кроме - приведших к разводу:
- Я буду скучать по нему.
И "дурак несчастный" - сильно - до боли сжав лобок бросающей его жены, - средним пальцем - сквозь тонкий лен ее брюк - и тончайший шелк трусиков - вжимается в ускользающее Танино тело, - и, пряча в хриплом шепоте неуместное желание, почти не лжет:
- А я - по ней...

Вот так мы попрощались с моей Таней.
По-ра-зи-тель-ная чушь! Иначе я не могу охарактеризовать то, что случилось между нами. Как всегда, когда вынужденно расстаешься с бесполезной вещью, - на душе чувство невосполнимой утраты. В данном прецеденте - «бесполезная вещь» - я сам; и эта догадка оскорбляет мой пресыщенный будничной предсказуемостью мозг.
Мысль, посетившая меня на пороге пустой квартиры, не была оригинальной. Почему-то сегодня мне не хотелось засыпать одному. Я автоматически набрал телефон дежурной подружки.
Услышав гудок - передумал.
Обратиться к услугам профессионалок? С ними можно комфортно провести эту странную ночь, не пользуясь фальшивыми словами. За что их и ценят.
Успеется. Всего-то 1.30. Незаурядная выдалась ночка. Меня бросила жена. Каково?
Ага! Я вспоминаю про Танин прощальный подарок. Как там зовут этого графомана? Макар Вильденрейтер? О как!
Первое же, с позволения сказать, стихотворение - отбивает у меня охоту рассуждать здраво. Т.е. плотски.


Я устал без тебя. Я контужен
Черным эхом дурацкой любви.
Знаю, на дух тебе я не нужен.
Ты же сука - реви, не реви.

Среди сотен холодных бессонниц
Я не смог твое имя проклясть.
Я, как трус, не сумел не запомнить
Твою наглую, блядскую сласть.

Ты так искренне мне изменяла,
Разбивая мне сердце, а я -
Целовал уголок одеяла,
Где ты сладко спала без меня.

Я люблю тебя, дуру земную,
Кем ни звал бы тебя по ночам;
И как брошенный пес я ревную
Тень хозяйки к чужим кобелям.

Ах, какая же ты не такая.
Отпустила бы лучше меня.
От тебя, как от рака, сгорая,
Я тупею, - тупею, любя.

Нет у сердца важнее заботы,
Чем простить твои злые грешки.
Вот сейчас тебя трахает кто-то, -
А я водкой давлюсь от тоски.


Не берусь утверждать, что, перечитав этот пасквиль на неизменно низменное взаимоотношение полов, я достиг Аристотелевых вершин духовного катарсиса. Может потому, что:
а) моя память забита под завязку прозаической информацией, как Масленица соломой;
б) моя память не приспособлена для усвоения и анализа рифмованных строк;
в) что-то не в порядке с моими лобными долями, а, значит, я не могу адекватно воспринимать "мягкие чувства" по Джулиану Барнсу.
В связи с вышеперечисленным, Виктор Вдовин, вероятно, готов признать, что он - бесчувственный чурбан. Так мне и надо. В периоды моих ранних и, как выясняется, псевдоромантических увлечений я должен был слюнявить страницы поэтических сборников Есенина, Пастернака или Блока; я же штудировал чтиво - типа "Школы выживания для подростков".
Всякая устойчивая система жизненных ценностей - имеет свою "ахиллесову пяту". У меня - это стихотворное невежество. Будь иначе, меня бы не поразил вирус, запущенный слабейшим из литературных хакеров по имени Макар Вильденрейтер.
Интересно, он этакое сам пережил? Или необузданное воображение подсказало? Хотя какая разница? Зависть - всеядна. Способен ли я на что-либо подобное? Не в смысле аккуратненько раскладывать зарифмованные сопли по полочкам тех еще стишков, - а в смысле этак расчувствоваться.
Этак - НЕТ!
(НЕТ?)

До чего довели человека? Полгода я на пушечный выстрел не приближался к отчиму дому. И вдруг сорвался. Нахлынула на меня, знаете ли, негаданная блажь поплакаться в родительскую жилетку.
И вот я у них.
Они разбужены.
Обескуражены.
Не меньше моего...
И все-таки - они рады.
Они рады, что их блудный сын одумался и воротился из погибельного супружеского странствия на одном борту с "профурсеткой Танькой" и ее "мафиозным папашей". Они рады, что их "зазнавшийся отпрыск" снизошел-таки разделить с ними текущее горе.
Определенно, - они рады.
Рады - они...

Напившись чая с пряниками и дав предкам гремливо перемыть кости отставной родне, уговариваю отца перейти на "горькую". Сославшись на язву желудка, он отнекивается и уходит спать. С сыном (и водкой) остается мать.
О чем мы говорили? - не помню. Мне хотелось поскорее отключиться на территории, которая помнит меня непорочным. Мать, как и подобает матери, тщилась растормошить меня на задушевную беседу. Я аутично опрокидывал стопочки со "Столичной" и сутуло отмалчивался. В итоге, кажется, наше общение - свелось к слезливым флэшбэкам моей стремглав пьянеющей матери...
После - все со слов отца.
Наутро он поведал, что, прихлопнув одну бутылку, мы с матерью - уже "на рогах" - пошли в ночной магазин. За второй. За третьей отослали отца. Когда он вернулся, мы с моей пятидесятидевятилетней матушкой были уже в лежку. Она лежала в спальне с поджатыми к подбородку кулаками и сквозь сон скандировала с бесноватым придыханием медиума: "... семнадцать, восемнадцать, девятнадцать"...
Меня отец застал спящим в кресле. Перед орущим на всю громкость телевизором. Характерное, ни с чем не сравнимое звучание порнофильма - из моей запылившейся "студенческой" коллекции - отец услышал еще перед подъездом. Выключив телевизор, он уложил меня в постель. Потом пошел утихомиривать мать, что-то самозабвенно пересчитывающую во сне.
Ждать пока мама справится с похмельем и приготовит завтрак, я предусмотрительно не стал. Мне тоже было лихо. И еще я с лихвой надышался нафталиновой атмосферой родительского уюта.
Я вырвался на свежий воздух и пошел прожигать свою новую жизнь. Средства на это пока были. А через неделю мне предстояло ехать в Якутию. Северные гонорары обнадеживали. И мое завтра не предвещало никакого (нового) худа. Ведь тогда я еще не постиг, кто я есть.
Помните? Я - девот.

Tweet