Рассказ первый: http://udaff.com/creo/71177.html

…и время уклоняться от объятий.
Екклесиаст

Это високосное лето в столице выдалось жарким, влажным и чрезвычайно утомительным.
Миша Тюлин, прежде чем подойти к турникету, остановился возле станционных касс, пошарил по карманам и с большим трудом отыскал - весь измятый, с покоробленной магнитной лентой - месячный проездной билет.
Тюлин сунул билет в узкую щель, которая приняла его с неохотой, как бы брезгуя и пеняя на неопрятный внешний вид и почти непригодное для электронной проверки – состояние Мишиного проездного документа.
Дождавшись зелёного огонька, Миша миновал турникет, быстро прошел к лестничному маршу и, замерев на верхней ступеньке, внимательно огляделся.
Платформа была густо заполнена потоками возвращающегося с работы народа.
«Рано они – подумал Миша. – Хотя чего рано? Сегодня пятница – короткий рабочий день, вот и повалили все, раньше обычного.
До центра будет ещё ничего, даже присесть, может, получится.
А вот из центра до Новых Черёмушек - затолкают.
Как пить дать.
Да и жарища здесь, мозги прямо плавятся…
Тетка ещё эта! в серой форме и красной метрополитеновской шапочке – посмотрела, при входе, так будто я у неё последнюю сотню из кармана вытащил.
Чутьё видать сработало. Контролёрское.
Специально их натаскивают, что ли? На задержание скрытых безбилетников и поимку заядлых аферистов? Вроде меня…»

Миша Тюлин, объективно говоря, был аферистом мелким и крайне незначительным.
Просто у него имелась знакомая, которая работала в одной московской школе библиотекарем.
Знакомая достаточно близкая.
По крайней мере, близкая до такой степени, что Мише не стыдно было попросить у неё, сделать ему «левый» проездной билет.
Дело в том, что за последние несколько лет плата за проезд в московском городском транспорте повышалась неоднократно и достигла таких заоблачных высот, что пользоваться автобусом, троллейбусом или метро стало для среднестатистического столичного жителя весьма накладно и обременительно.
Миша Тюлин и был таким уставшим от инфляции среднестатистическим москвичом, недавно ушедшим из больницы, где целых полгода вкалывал санитаром получая за этот тяжелый, изнурительный труд сущие копейки.
Мишина знакомая библиотекарша имела знакомых в руководстве школы, а руководство любого учебного заведения имело, в свою очередь, возможность приобретать нужное количество льготных проездных.
Проездные, правда, полагались только детям, да и то - живущим далеко от школы и вынужденным каждый день добираться до нее на общественном транспорте.
Но, каково РЕАЛЬНОЕ число детей ДЕЙСТВИТЕЛЬНО вынужденных каждый день ездить до своей школы, знало только руководство, того или иного, учебного заведения.
Благодаря этому обстоятельству - припискам и злоупотреблениям не было никакого разумного предела и внятных строго оговоренных границ.
За детский билет тоже приходилось платить. Но такие, по сравнению с его номинальной стоимостью, мелкие, такие жалкие и незначительные деньги, что говорить о них даже не стоило.
Знакомая библиотекарша, по крайней мере, стеснялась спрашивать их у Миши, когда каждый месяц передавала ему полученный по знакомству и оформленный на её малолетнего сынишку школьный проездной.
К сожалению, с этим документом Мишу всегда могли поймать и привлечь к административной ответственности. Но, слава богу, сейчас, при входе, всё без последствий обошлось.
Миша спустился по лестнице, подошел к краю платформы и через несколько минут спокойно сел в уходящий в сторону центра наполовину пустой, но душноватый и пропахший едким человеческим потом, линейный состав .

До центра Тюлин доехал, как и предполагал, без особых трудностей и происшетсвий.
Однако сделав пересадку и пополнив собой могучий поток выезжающих из центра пассажиров, Миша тут же вошел в мощный и жесткий клинч с окружающей толпой. Тюлина ещё на платформе сдавили со всех сторон и буквально внесли в подошедший вагон, заполненный нестерпимой духотой и скользким распаренным народом
Миша повел носом и тут же непроизвольно зажмурился и покривился.
Здесь было всё: изобилие чесночных и луковых ароматов, перемежаемых тонкими запахами жевательных резинок и ментоловых конфет; клубящийся и перетекающий из одного конца вагона в другой, пивной и водочный перегар, слабо оттененный запахом дорогих (и не очень) духов и дезодорантов несвежий дух грязной одежды и тяжелое амбре вспотевших человеческих тел.
В большинстве своем – подумал Миша – наши люди всё-таки неимоверные скоты! Неопрятные, слабо-организованные, не приученные к элементарной гигиене, доисторические животные».
Народ вокруг Миши, как бы подтверждая его мысль - находился в каком-то диком, стадном - полуживотном состоянии.
Тюлина внесли, поставили около поручня и вдавили во что мягкое и мокрое.
Мягкое и мокрое подалось вперед, выругалось и начало дергаться и шипеть, яростно сопротивляясь давлению Мишиного могучего торса.

Один шапочный знакомый, сваливший в середине восьмидесятых за бугор, «от невыносимой легкости советского бытия», рассказывал Мише, что у них в Америке таких давок в общественном транспорте практически не бывает. А если и случается что-то подобное, то ведут себя благовоспитанные американцы в такие моменты, гораздо сдержанней и культурней, чем наши полудикие соотечественники.
Забугорный знакомый так же рассказал, что там при большом скоплении народа в метро или в рейсовом автобусе, мужчины и женщины стараются держаться друг от друга подальше.
Особенно мужчины.
Особенно от женщин.
Западный мужик, он заяц стреляный.
По словам Мишиного знакомого все американские real man как огня боятся, что на них подадут в суд, обвиняя их в сексуальном домогательстве.
Харассмент - это бич современного западного общества.
Не дай бог, если вы пребывая за границей, случайно прикоснетесь в общественном транспорте своей потной дланью, или каким-либо другим местом, к даме афроамериканского или китайского происхождения… Ну, с чернокожими и так всё ясно – без объяснений, но боже упаси, если та, случайно задетая вами китаянка, окажется к довершению ко всему ещё и «бананом». То есть эмигранткой во втором поколении, которых называют так коренные жители страны. Подразумевая под этим словом, что рожденные в Америке китайцы – ещё «жёлтые» с наружи (по цвету кожи), но уже «белые» внутри (по менталитету и причастности к великой западной цивилизации).
А если к тому же этот «банан» окажется воинствующей феминисткой или просто хорошо подкованной в канадском законодательстве эмансипе…
У-у-у!
Юридическое разбирательство подобного проступка «нарушающего неприкосновенность частной жизни другого лица» может иметь, для любого американского мужичины, длительную судебную перспективу и катастрофические социальные последствия.
«В наших же палестинах – подумал Миша - отталкивая от себя шипящую женскую особь обдавшую его запахом потекшего тонального крема и лака для укладки волос, – главное – это жизнь сохранить и здоровье в транспорте не оставить, а уж придавишь ты кого-нибудь, помнёшь ли – серьёзного значения не имеет. По крайней мере, для простого русского человека, живущего в столице и привыкшего добираться до места назначения на автобусе или в метро».

Между тем, проехав одну остановку, поезд подошел к платформе, остановился и стал мучительно производить очередную высадку и посадку.
Вышло из вагона всего несколько человек; попыталось войти в него несколько десятков.
Мишу стиснули еще сильнее и он, инстинктивно стараясь захватить как можно больше жизненно-важного пространства, пустил в ход локти, но быстро поняв что это бесполезно, смирился, склонил голову и почти уткнулся лицом в чей-то блондинистый, коротко стриженый затылок.
От затылка приятно пахло. И волосы на нем, несмотря на малую длину, были явно женские, густые. Запах был сладко-приторный: модный в этом сезоне, среди молодёжи, дискотечный аромат.
Миша, глубоко вдохнул в себя этот запах и, насколько это было возможно в данной ситуации, отстранился от его обладательницы.
Вагон качнуло и она, немного повернув голову в профиль, окинула Мишу беглым изучающим взглядом.
Миша смутился и пролепетал:
- Извините пожалуйста, кажется я вас…немножечко зацепил.
Она ещё раз посмотрела на него изучающе и ответила через плечо:
- Да нет, ничего… даже приятно…
Миша заметил как на них, с осуждением и любопытством, взглянула брюнетка лет сорока, зажатая между входной дверью и рыхлым, постоянно исходящим избыточной влагой, толстым мужиком.
Тем временем, поезд совершил ещё одну остановку и история с обильной посадкой и незначительной высадкой повторилась в очередной раз.
Мише усиленно навалились на спину и зверски сжали его по бокам.
Поезд тронулся: людская масса отчаянно заколыхалась.
По вагону прокатился сдавленный тягостный стон.
Миша кое-как вытянул плечи, выровнял руки по швам и вполголоса устало пошутил:
- Этот стон у нас песней зовётся…
Стиснутая чуть поодаль, обладательница дискотечного аромата, ради которой и была отпущена эта сомнительная штука никаким образом на неё - не отреагировала.
Зато через несколько минут, за одну остановку до той, где Миша должен был выходить он почувствовал как по его штанам где-то на уровне ширинки пробирается нечто похожее на маленькое, но очень настойчивое, домашнее животное – типа мышки или хомячка.
Миша застыл как вкопанный и тут же внутренне напрягся.

Не смотря, на легкий шок, вызванный необычность происходящего, Миша быстро сообразил, что это настойчивое маленькое животное, вовсе не хомячок и не мышка и что оно не имеет никого отношения к миру грызунов и прочих мелких млекопитающих.
…Миша Тюлин за свою долгую столичную жизнь много раз слышал о разных извращенцах реализующих свои сексуальные фантазии в общественных местах…
Разнообразные одноклассницы, однокурсницы, сослуживицы и проч., и проч., и проч., время от времени рассказывали ему, как их старались склонить или пытались заставить поучаствовать в том или ином действе мягко говоря, нетипичного сексуального характера.
«Захожу в подъезд, поздно вечером. Одна. Вызываю лифт. На площадке никого. Значит можно не «тупить». Не осторожничать. А то сколько раз бывало: зайдешь с незнакомым мужиком, вызовешь с ним лифт, а потом лифт этот вместе с мужиком и отпускаешь… Да ещё извиняешься: ой, мол, извините гражданин, я сумочку в машине забыла! Или ключи. Или ещё что…
Глупо как-то.
А тут смотрю – тишина. Ни души. Лифт подъехал скоро так… Значит, стоял, где-то на нижних этажах…
Не успела я в кабину заглянуть как меня туда прямо за шиворот и втащили…
Сейчас маньяк смекалистый пошёл, креативно мыслящий.
Он меня видать, через окно на лестнице выследил и ко мне сверху уже готовый спустился.
Готовый, в смысле - со штанами расстегнутыми… И членом в одной руке зажатым.
Спустился, значит, за шиворот схватил и говорит: Ты меня не бойся. Я тебя не трону. Ты посмотри только, как я его дрочить буду. Ну, и скажи мне… пару ласковых.
Я ему: каких-таких «ласковых»?.
А он: скажи, мол, что он большой! что нравиться тебе и что ты ждешь не дождешься, когда он тебе удовольствие доставит…»
Обычно дослушав до такого - или подобного ему – момента, Миша задавал рассказчице один и тот же стандартный, уничижительный вопрос: «Ну и что?»
«Что, что! Я в лифте стою, через силу ему ерунду какую-то наговариваю. А сама думаю: только бы не на меня! только бы на пол или на стену. Или еще куда – только, мимо бы! Да побыстрей…
У меня тогда дубленка новая была, по случаю купленная, так что…»
Ещё рассказывались истории про попытки заглянуть под юбку в темном зале кинотеатра, или говорилось о просьбах «подержать его в своей руке», где-нибудь в закрытом кабинете или в офисе; про испачканные спермой в общественном транспорте женские кофточки, платья и пальто.
Короче говоря, таких историй Миша Тюлин слышал за свою жизнь предостаточно.
И все они были поведаны ему ДЕВУШКАМИ или ЖЕНЩИНАМИ. Но ни разу, не слышал Миша ничего подобного от ПАРНЯ или МУЖИКА…
«Почему так? – начал было размышлять Миша – почему в этой жизни всё устроено так ассиметрично и неравнобедренно?» - но тут же вспомнил красочный комикс виденный им недавно в руках маленькой девчушки, сидевшей рядом в метро и читавшей какой-то глянцевый тинейджерский журнальчик.
Комикс был посвящен знакомству двух разнополых малолеток.
Понять, правда, кто из них мальчик, а кто девочка – по костюмам, причёскам, и по надписям, сделанным под картинками – было, для Миши, несколько затруднительно.
Выяснилось это только тогда, когда девчушка перевернула страницу и Мишиному взору открылась серия картин, где малолетки после краткого знакомства начали без лишних разговоров раздевать друг друга, а потом – ничтоже сумняшеся - стали заниматься сексом, удивляя Мишу немалым опытом и буйством эротической фантазии не свойственной, как он думал, людям столь юного возраста.
На последней картинке, внизу, как бы подводя жирную черту и окончательно проясняя ситуацию один партнёр поставил в известность другого: «Ну, коня я уже нашла, теперь ещё бы принца».
«Так почему, несмотря на огромное количество порнографической литературы, фото и видео продукции – стал размышлять далее Тюлин, - несмотря, на развращающее влияние Запада и наших собственных, потерявших всяческий стыд СМИ, - русские бабы как были, так и остались, закомплексованными недотрогами (те, что попроще) или непроходимыми синими чулками (те, что поученей и посложней)?!»
Но в этот момент, прерывая Мишины размышления, поезд внезапно сбросил скорость, заскрипел тормозными колодками и встал на путях посреди темного и жаркого туннеля.
Мишу опять сильно качнуло и его лицо снова оказалось вплотную прижато к светлому коротко стриженному затылку.

Замерший вагон моментально заполнила тягостная, тревожная тишина.
Таинственный «типа хомячок» (или «типа мышка») приостановился, расправил свои мягкие, но настойчивые лапки и очень правильно, очень профессионально нащупал Мишин член, сразу и безошибочно определив его точнейшее местонахождение.
Убрать, скинуть с себя эту «мышку» (или «хомячка») Миша даже не попытался.
Мишины руки, опущенные по швам, были так плотно прижаты к туловищу, что вытащить их незаметно, не обратив на себя всеобщего внимания – было практически невозможно.
Тягучую подземную тишину прервало краткое сообщение машиниста. Из динамиков прозвучал голос, который попросил пассажиров не волноваться и заверил их, что поезд тронется через несколько минут.
«А почему, собственно, я хочу вытащить руки незаметно – спросил себя Миша – почему я боюсь произвести шум, обратить на себя внимание или устроить публичный скандал?!»
Вопрос был задан правильно. Но изначально являлся риторическим и пустым.
Миша знал на него ответ.
Устраивать скандал, производить шум и обращать на себя внимание, Миша не хотел, потому что вокруг него на расстоянии вытянутой руки, сзади и спереди и, соответственно, по бокам, находились одни женщины: сплочённые транспортной давкой, возмущённые вагонной духотой и непредвиденной остановкой. Женщины разных лет и разного социального положения: не очень высокого, кстати говоря. Так как спуститься успешную и обеспеченную real woman не могут заставить, в наше время, никакие важные дела и чрезвычайные жизненные обстоятельства. Тем более - летом, в такую жару и в час пик.
Возмущаться же нетактичным женским поведением, или обнаружить вдруг, что ты испугался дамских рук - неизвестно, кстати, как и почему оказавшихся в непосредственной близости от твоих гениталий, Миша Тюлин, как истинный столичный житель и настоящий русский real man, позволить себе не мог.
Тем более прилюдно.
К тому же Тюлин не в состоянии был, достаточно точно определить в каком направлении уходит хвост этой мышки…
Мише почему-то хотелось думать, что хвост, и сама мышка принадлежат стоящей прямо перед ним, и стиснутой между двумя полными потными тетками, обладательнице дискотечно-молодёжного аромата.
Но утверждать это или пытаться это проверить, Миша, ни в ком случае бы не стал.
Под вагонным полом что-то бухнуло , звякнуло и поезд, как бы сам не желая этого, начал медленно набирать необходимую для маршрутного движения скорость. Народ в вагоне дружно вдохнул и почти одновременно выдохнул. За окнами появился свет, и часто замелькали белые станционные колонны.
Тюлин осторожно отстранился, позволив шустрому и наглому зверьку соскользнуть со своих штанов и, отскочив в сторону, быстро и беспрепятственно убраться восвояси. Потом Миша развернулся лицом к выходу и, расталкивая мешающих и нерасторопных, направился к дверям, стараясь действовать как можно аккуратнее, чтобы не повредить чью-нибудь одежду или не вывихнуть себе или окружающим - руку, ногу или плечо.

Выскочив на платформу, Миша перешел на другой её край, осмотрелся и придержал шаг возле прямоугольной мраморной колонны.
На станции было удушливо-жарко: едва ли не также, как в переполненном вагоне.
Тюлин не знал, что заставило его остановиться среди бурного людского потока и начать инспектировать свою маленькую потрепанную сумку, в которой лежали, кроме пачки сигарет и зажигалки, бутылка минеральной воды и старая вышедшая ещё вначале девяностых книга Мишиных стихов.
Дело в том, что Миша Тюлин приехал сюда, на станцию метро Новые Чурёмшки, не просто так из праздного интереса, а по приглашению Главы одной писательской организации, точнее сказать, одного творческого Союза.
Союзов этих после распада СССР образовалось в Москве великое множество.
Только писательских пять или шесть, не говоря уже о союзах художников, дизайнеров, композиторов, скульпторов, журналистов, драматических и цирковых артистов, кинодокументалистов и т.д., и т.п., имеющих, к тому же, филиалы и отделения в разных городах и регионах Российской Федерации.
В один из таких Союзов и собирался сегодня вечером вступить, Миша Тюлин.
Он осмотрел сумку и, убедившись, что в ней всё на месте, перевел взгляд на противоположную сторону платформы.
На другой стороне, у такой же прямоугольной мраморной колонны, спокойно стояла и смотрела на Мишу блондинистая обладательница дискотечного аромата.
На ней была светлая майка, серые обтягивающие бриджи и белые вечерние туфли на высоких каблуках с металлическими – под золото – набойками.
Туфли были обуты на босу ногу.
Бриджи обтягивали плотный, слегка оттопыренный зад.
Высокие каблуки подчёркивали стройность и красоту длинных девичьих ног.
Общую картину портила только слишком темная, для этого времени суток,
иссиня-чёрная, подводка глаз. Впрочем, и бриджи в сочетании с вечерними туфлями, смотрелись как-то не очень…
«Хоть сейчас на панель,» – подумал Миша и протянув руку, проверил молнию на своей ширинке. (Так, на всякий случай.)
Заметив это непроизвольное движение, девица еле заметно улыбнулась и затем, видимо не совладав с приступом смеха, поднесла к своему рту ладонь и коротко прыснула в неё.
Миша много раз видел такой жест, в старых японских фильмах.
Он слегка смутился, покраснел - полагая, впрочем, что это не очень заметно на расстоянии, и тут же вызывающе уставился на эту смешливую, но весьма привлекательную псевдояпонку.
Ему вдруг захотелось поднять руку с оттопыренным средним пальцем и показать ей через платформу, увесистый и смачный «фак».
Но вывалившая из прибывшего поезда толпа окружила его и, подхватив, понесла по платформе на выход.
Миша вместе с потоком пассажиров сначала попал в подземный переход, затем поднялся на поверхность и, пройдя несколько метров, тут же уперся взглядом в новый, выросший как из-под земли, огромный торговый центр.
Через дорогу, прямо напротив выхода из метро тянулись кирпичные дома выстроенные в Новых Черёмушках 20-30 лет назад для солидных министерских работников и партийных функционеров.
Дома эти и весь микрорайон - считались в советское время элитными и получили меткое народное прозвище: «Царское село».
Миша бывал там. Однажды. В начале восьмидесятых.
Было ему тогда шестнадцать неполных лет.

Отец Мишиной знакомой, которая пригласила его к себе в гости, принадлежал в те годы к правительственной номенклатуре и самоотверженно пахал в должности инструктора ЦК на благодатной ниве городского столичного хозяйства.
Знакомую звали Додо. Словно какую-нибудь парижскую проститутку начала прошлого века.
Было ли это прозвище оригинальным, или имело глубоко уходящие, этимологические корни, Миша, за время общения с Додо, так для себя и не выяснил.
Кажется, домашние называли её - то ли Дора, то ли Даша…
В общем, дело было не в этом. А дело было, собственно, в том, что Даша (или Дора) жила в «Царском селе» и что у неё был привезенный из загранкомандировки? её номенклатурным отцом новенький домашний видеомагнитофон, а так же, в качестве бесплатного приложения к оному, имелись у Додо несколько десятков видеокассет с разнообразными западными кинофильмами.
Фильмы, в основном, относились к разряду эротических и, как следствие, строго-настрого были запрещены к широкому показу в СССР.
Однако, для функционеров и министерских работников (а так же для их близких и родных) факт просмотра подобного рода кинопродукции - большим криминалом не являлся.
Но номенклатурный предок Додо, опасаясь осложнений по службе (в том случае если бы донесли) или просто не желая нареканий со стороны своей жены (что вернее всего), откровенную порнографию в доме всё-таки не держал.
Так что Миша был приглашен не на жёсткое немецкое порно, а на полуторачасовую экранизацию французского эротического романа «Эммануэль». Что тоже, по тем временам, было событием значимым и экстраординарным.
Однако, фильм Тюлину не понравился.

Миша Тюлин принадлежал к той части советского общества, которая эротическое кино смотрела хоть и жадно, но вынужденно.

Как только в перестроечной Москве появились первые пункты проката видеокассет, где можно было взять любой фильм на сутки и, так сказать, приобщиться к новинкам западной (а потом и российской) порно-индустрии, Миша Тюлин, перестал интересоваться эротикой полностью. Так как никогда не понимал людей, которые курят сигареты с облегченным содержанием никотина или покупают и пьют обезжиренное молоко.
Во время того незабываемого визита к Додо, Мишу, больше всего поразило не кино, а шикарная квартира партаппаратчика с широкими окнами, трехметровыми потолками и двумя, разнесенными в разные концы помещения, отдельными санузлами.
Это было круто.
Круче некуда.
«Но сейчас, - подумал Миша, окинув взором фасад современного торгового центра и стоящую рядом с ним двадцатиэтажную новостройку – в данный исторический момент, «царскосельская» архитектура, являет собой и в смысле планировки, и в смысле элитарности – полнейшее неконкурентоспособное говно; хотя и пользуется умеренным спросом у богатых покупателей столичных благоустроенных квартир».

Как бы подтверждая Мишину мысль, жаркое вечернее солнце зловеще засияло на витражах торгового центра и разбежалось по окнам новостройки яркими змеиными бликами.

В тени ближайшего здания, между курами гриль и газетным киоском притулилась небольшая уличная палатка. Возле неё торчала пара металлических столов.
Жмурясь на солнце Тюлин заметил у одного из них ту самую смешливую и соблазнительную псевдояпонку, которую только что потерял из виду на платформе.
«Когда только успела, – подумал Миша, – и пяти минут не прошло, как я из метро выбрался, а она уже и палатку нашла, и пиво купила. Шустрая какая! И на японку, кстати, совсем не похожа».
Тюлин тоже захотел выпить. То ли пива, то ли, как обычно, чего-нибудь покрепче…
Но выпить Мише, как раз, было категорически непозволительно.
Он уже имел негативный опыт вступления в один из писательских Союзов…
Правда тогда, когда Мише отказали в приёме, сославшись на то, что он пишет «не совсем подходящие им» стихи (то есть - матом), - он был трезв, как стёклышко, а беседовавшие с ним представители писательской организации - напротив, были явно не в себе и тяжело страдали от похмелья.
Зная теперь наперёд, что Глава творческого Союза, куда собирался вступать Миша, пьёт мало и только по праздникам, Тюлин решил сегодня не позволять себе перед встречей ни единого грамма.
Он достал из кармана сложенную вчетверо бумажку, развернул её и освежил в памяти адрес, по которому приехал.
Кроме адреса на бумажке были записаны - код подъезда и время визита: судя по записи, Миша слегка опаздывал.
Он посмотрел на свои ручные часы, потом на электронное табло установленное над входом в торговый центр, чтобы проверить не спешат ли его «Командирские». Но увидел вместо времени показатель курсов валют, который вскоре сменился на температуру воздуха: +27 С
«Надо же! Утром было двадцать пять, сейчас - двадцать семь, на завтра вообще - плюс двадцать девять обещали! - Да когда же это кончится?», - спросил себя Миша и достал из сумки бутылку с минеральной водой. Бутылка была пластмассовая, минералка плескалась в ней на самом донышке.
Миша ещё раз посмотрел на часы, мысленно махнул рукой на время и направился к палатке, желая прикупить что-нибудь обязательно холодное и газированное.
Псевдояпонка, к тому времени, успела налить себе пива, отпила пару глотков и нацепила на нос широкие солнцезащитные очки.
В палатке холодной воды не оказалось, зато была любая минеральная: газированная и без газа.

Тюлин купил литровую без газа, расплатился и подошёл к столу, за которым стояла, поблёскивая зеркальной поверхностью очков его мимолётная метрополитеновская знакомая.
Миша подошёл к столу и улыбнулся.
Она, как бы нехотя, улыбнулась ему в ответ.
«Что я делаю, зачем?» – успел подумать Миша – и тут же спросил мягким, слегка заигрывающим голосом:
- Извините, это не вы, часом, со мной вместе в одном вагоне ехали?.. – и затем, чуть помедлив, раскованно договорил, - А потом когда на платформу вышли на меня посмотрели… и рассмеялись?
Она легко, словно для неё в порядке вещей знакомиться на улице со странными, задающими идиотские вопросы людьми, без тени смущения, произнесла:
- Да я. А что? Смешно ведь…- и, не переставая улыбаться, добавила, - вспомнила просто, как у нас в школе девчонки говорили: «Она взглянула на него так, что он поправил трусы без помощи рук».
«Во как!» – подумал Миша, хотя прекрасно помнил, что поправлял именно ширинку; на своих штанах; правой рукой…
Тюлин улыбнулся, слегка покраснел, но задал ей очередной не отличающийся оригинальностью вопрос:
- Вы кого-то ждёте?
Она поднесла к губам стаканчик, сделала большой глоток и оглянулась.
- Кого здесь можно ждать? – затем переместила свои очки на кончик носа и посмотрела на Мишу поверх них:
- Вы, как я понимаю, познакомиться хотите? Или просто решили меня пивом угостить?
Тюлин намек понял и, поставив на стол купленную для себя минералку, повторно отправился к палатке; как говориться, без проблем.
«Что она там пила? Ах, ну да - «Хольстен». Значит, «Хольстен», пару штук - подумал он попутно – это не обременительно, хотя скорей всего впустую. Разве что, телефончик может дать… хорошо бы только – свой, реальный, без «динамы» и «кидков».
Миша, покупая пиво, краем глаза посмотрел вдоль улицы и увидел в глубине жилого квартала серое двухэтажное здание, бывшее некогда «Домом быта». В таких домах, обычно, размещались: химчистка, несколько мастерских по пошиву одежды и починке обуви, а так же могла быть молочная кухня для грудничков, почта или местное отделение «Сбербанка».
Примечательное здание.
Миша здесь тоже бывал.
Дважды или трижды. Но только с одной целью и с одними и теми же людьми.
В начале девяностых, упразднив пару мастерских и закрыв почтовое отделение, в здешнем «Доме быта», ушлая и поворотливая Cолнцевская братва, открыла «Итальянскую пиццерию».
У Солнцевских здесь иногда проходили деловые и культурно-массовые мероприятия: всяческие «стрелки», «терки» и «сходняки».
Это было не суть важно, так как Миша, на тот момент, к братве никакого отношения не имел.
Непосредственное отношение к Солнцевским имел тогда Мишин давнишний приятель, коллега, и, если можно так выразиться, собрат по перу - начинающий прозаик и эссеист Кирилл Невинномыскин.
Сам Кирилл, «братком», конечно же, не был.
Он просто работал не то барменом, не то официантом в другой, тоже «подведомственной» Солнцевским, ресторации и приятельствовал со здешним метрдотелем.
В «Итальянскую пиццерию» Невинномыскин ходил отдыхать. Ибо пить у себя в ресторации, даже в нерабочее время считалось делом зазорным и ни в коем случае, для официанта, непозволительным.
А здесь, чужая территория (почти чужая), вежливый обслуживающий персонал, обходительное отношение…

…Миша решительно прервал поток своих воспоминаний, забрал в палатке пару пива и вернулся к оставленному на минуту столу.
Над столом в жарком удушливом воздухе, витало свежее облачко молодёжно-дискотечного аромата.
«Надушилась, наверно, пока я к палатке бегал» – решил про себя Миша. - Это позволяет надеется, - начал было размышлять он далее, - или даже не без основания полагать…- но тут его грубо прервали - пододвинув к нему стаканчик и требовательно постучав по столешнице тонким указательным пальчиком.
«Ага, добавки ей подавай! Своё, значит, выдула уже… Говорил же я – шустрая какая» - похвалил себя Миша за проницательность и наполнил стаканчик пенным тепловатым напитком.
- А как вас зовут?
- Зовут меня Вита, и со мной можно на «ты».
«Вита… Интересно – прикинул Миша - как ее имя звучит полностью: Виктория? Валерия? Или… Нет, Виктория сокращенно – Вика, а Валерия – Лера. Значит, что-то другое, неизвестное…».
- А как тебя полностью величают?
- Да какая разница? Неважно. Но, вообще - Виталия, если по паспорту.
- Ну, а меня – Миша. Если в целом – Михаил.
- Принято. – Cказала ему Виталия и в три глотка быстро опорожнила свой стакан, не заботясь об этикете и элементарных застольных приличиях.
«Шустрая, шустрая», – опять подумал Миша и налил ей еще.

…В «Итальянскую пиццерию» Кирилл Невинномыскин, никогда не ходил в гордом одиночестве. Пригласить с собой одного-двух неплатежеспособных человек не составляло для него никаких существенных проблем.
Деньги у Невинномыскина были.
Причем, деньги шальные, легко заработанные.
Тратить их он любил в компании. Но в компании не простой, а, мягко говоря, своеобразной.
Своеобразие заключалось в том, что Кирилл приглашал в основном молодых мужчин с хорошими физическими данными и атлетическим телосложением. А так же мужчин имеющих отношение к миру столичной богемы, которые обычно хорошими внешними данными и телосложением не отличались, зато были образованы, начитаны и интеллигентны.
Женщины в компанию попадали крайне редко и никогда не пополняли её, по желанию самого Кирилла. Их, как правило, приводил кто-нибудь из заранее приглашенных Невинномыскиным друзей.
Но и тогда, этот заранее приглашенный, должен был пользоваться повышенным уважением у организатора мероприятия и вызывать в нём чувство очень далёкое от простой дружеской привязанности.
Во всех случаях, когда Миша ходил с Кириллом в «Итальянскую пиццерию» их сопровождал некий Стас, приятель Невинномыскина закончивший недавно в Москве театральный институт. Редкое исключение из правила, он был красив, хорошо сложён, и интеллектуально развит. Стаса, правда, несколько портил курносый нос. Но для Кирилла, - не это было главным в человеке…
Тюлин понимал и оценивал такой состав приглашенных, довольно просто: Мишу позвали, так сказать, для поддержания беседы, а Стаса - для украшения стола и завершения банкета… в постели у Кирилла, разумеется.
Миша, по молодости лет и по простоте душевной, наивно полагал, что бесплатный сыр бывает не только в мышеловке, но и в пиццерии, например…

- Вы что задумались, Михаил? Вы, наверно, мне что-то сказать хотите? Да не знаете, с чего начать?
Голос Виты вывел Мишу из состояния краткой задумчивости, и он, тут же, легко и безошибочно определил: «Всё, нажралась!
Причем, до военных автопилотов, практически…
Сейчас начнется…
Надо мне по делам отчаливать.
Тем более что дела у меня есть, и они пока ждут…»
«Пьяная баба, она ведь, как известно, ни себе не хозяйка, ни в селе не колхозница…-
подумал Миша, но секунду помолчав, с достоинством предложил:
- Я, Виталия, хоть и старше - лет на десять… Но со мной, тоже можно - на «ты». И без церемоний.
«Когда успела? Скорей всего, уже до нашей встречи «в приличном градусе» была. А я и не заметил, да ещё догнаться ей пособил» - искренне пожалел Миша и вдруг почувствовал у себя на левой штанине скользящее присутствие знакомого ему по вагонной давке мелкого, но наглого, перебирающего жадными лапками, хомяка.
Это было неожиданно. Ещё неожиданней, чем в вагоне.
И провокационно…
И воистину - без всяких церемоний!
Хотя, по меньшей мере, делало понятным теперешнее поведение Виталии и ту обескураживающую простоту, с которыми она, без лишних колебаний, пошла с Мишей на столь неосторожный, уличный контакт.

Надо признать, что про женскую маниакальную гиперсексуальность, Миша Тюлин, не знал ровным счетом ничего, исключая одну историю, рассказанную ему перед самым отъездом «за бугор», шапочным московским знакомым.
В той истории фигурировала студентка, проживавшая в столичном общежитии и прославившаяся тем, что ходила в близлежащий подземный переход, где знакомилась с разными похотливыми субъектами, с которыми – без особых помех и долгих предысторий – тут же и вступала в грязную и скоропалительную сексуальную связь (обычно после наступления сумерек, либо вовсе по ночам: вне зависимости от погодных условий и времени года).
«Мало ей, понимаешь, наших ребят было, студентов - в одной общаге с ней проживающих - клокотал от старой, но не забывшейся обиды, Мишин американский знакомый, - хотя, к кому она, ни зайди - любой бы с ней не прочь!
Красоты была – необыкновенной.
Трахалась как заводная. В сексе без всяких комплексов: хоть туда её, хоть сюда – на всё согласна, ко всему предрасположена…
Но нет, - поди ж ты!
Каждый раз нового партнёра ей подавай. Хоть плюгавого, хоть кривого… хоть какого, но - НОВОГО»!

Миша бывал в том переходе. Неоднократно. Он одно время жил в районе, где располагалось то легендарное общежитие.

У той глубокой подземной кишки, выложенной по стенам жёлтой кафельной плиткой, имелся один архитектурный дефект или точнее сказать - одна конструктивная недоработка.
Среди многочисленных туннельных разветвлений в том переходе был карман: темноватый и кривоватый коридорчик, уходящий от основной пешеходной магистрали на несколько метров в сторону и заканчивающийся не как все подземные коммуникации – лестницей наверх, а мрачным тупиком, где, по слухам, и любила совокупляться со своими случайными партнерами, страдавшая тяжёлой формой нимфомании студентка.
Всякий раз, спускаясь по ступеням, - Тюлин пытался представить себе ту гамму переживаний и чувств, что испытывали непосредственные участники этих подземных событий и перипетий. Он мысленно прикидывал последовательность их шагов, очередность жестов и долгий ряд их непритязательных ласк и грубых взаимодействий.
«Обязательно грубых» - полагал Миша. Ибо в таком месте, в столь поздний час, в непосредственной близости от спешащих по переходу поздних прохожих… в приспущенной одежде… обязательно стоя… в неудобной позе - типа «доггистайл»…
Короче, Миша не мог толком объяснить, как это, вообще, возможно…
Как они умудрялись здесь совершать эти дерзкие, грязные, не поддающиеся нормальному человеческому осмыслению, - дикие и развратные поступки.
Но ВСЁ ЭТО страшно возбуждало Тюлина и рисовало в его воображении самые гнусные, самые мерзкие порнографические картины, которые могли возникнуть только в мозгу человека ни разу в жизни не пробовавшего, что такое публичный, или как сейчас принято выражаться, - «экстремальный» уличный секс.

Миша стоял спиной к улице, лицом к палатке, закрывая собой от мельтешащей возле метро толпы, Виту и её протянутую к нему под столом руку.
Их могла хорошо видеть продавщица из палатки, но она, уткнувшись в калькулятор, увлечённо занималась какими-то текущими подсчётами и, ни разу, на них не посмотрела.
«Куры гриль» располагались слишком далеко и выходили фасадом на другую сторону.
Посетителей за соседними столиками, не было.
Только газетный киоск мог представлять некоторую опасность, так как находился через стол напротив. Но его стеклянные витражи, заставленные разной печатной продукцией и канцелярскими принадлежностями, закрывали обзор, не давая ничего увидеть находящемуся там человеку.
Это успокаивало. Даже несколько расслабляло…
Однако Миша решительно не представлял, что ему делать дальше и как выпутаться из этой странной ситуации - не оскорбив Виту, сохранив своё лицо (и не только) и не потревожив своим поведением окружающих.

…В тот мартовский пасмурный день, Кирилл Невинномыскин, приглашая Мишу Тюлина в «Итальянскую пиццерию», предварительно предупредил его, что с ними пойдёт ещё один человек.
- Стасик, небось? – скривился Миша, - служитель Мельпомены и тэ пэ?
- Да ладно тебе, не быкуй! Ну, Стас. Ну, пойдёт. А что - нормальный крендель! Бывает у него, правда… Может спьяну гениальностью своей загрузить. Так это мелочи.
- Насчёт гениальности - намёк понял, но дело ведь не только в ней…
- Ладно-ладно, при встрече всё обсудим, всё обговорим. В четыре, на Новых Черёмушках, пока! – Закрыл тему Невинномыскин и положил трубку.
Больше всего Мишу раздражала в Стасе одна неприятная черта, которая, кстати, полностью отсутствовала у Кирилла.
Вернее это была не черта, а непонятная уверенность, в том, что Миша Тюлин - тоже гей (!) только латентный…
Стас с завидной убежденностью полагал, что Миша просто боится вступать в половой контакт «с подобными себе», так как ему, видите ли, «может понравиться» и его потом от этого дела «за уши не оттащишь».
В общем, Стас всё время утверждал что-то подобное, а Мише нехотя, но постоянно с ним не соглашался.
Это было утомительно.
Но ещё больше Тюлина поражала, непоколебимо сидящая в Стасе, уверенность, что если Миша, действительно окажется гомиком, то он обязательно должен будет выяснить это именно с ним, со Стасом, предоставив ему, так сказать, для инициации свою трепещущую и исстрадавшуюся по мужским ласкам - плоть.
В пиццерии их встретили как всегда радушно и отвели им самый хороший столик, в конце зала, рядом с барной стойкой. Однако знакомый метрдотель к ним почему-то не вышел. И, впоследствии, к их столику ни разу не подошёл…
Внутренний дизайн «Итальянской пиццерии» являл собой постперестроечный образец ново-русского ресторанного стиля.
Стены в помещении были задрапированы чем-то темно-серым; местами - грязно-коричневым; на окнах красовался тюль и короткие бледно-розовые занавески.
Причем, тюль - был намного длиннее занавесок и выглядывал из-под них, как «ночная комбинация» из-под надетого на неё платья - у небрежной, замотанной работой и детьми - одинокой советской женщины.
Столы в зале стояли плотно друг к другу, и каждый был рассчитан, как минимум, на шесть посадочных мест, что почти полностью исключало приватный диалог и возможность, не привлекая к себе общественного внимания, спокойно пофлиртовать.
Но столик отведённый Кириллу и его компании имел статус служебного и, будучи небольшим - мог вместить только четырех, особо важных, вызывающих повышенное уважение местной администрации – почетных и дорогих гостей.
Когда они стали рассаживаться Стас галантно отодвинул металлический стул и дал возможность Кириллу с комфортом опустить на него свой толстый и объемистый зад. Невинномыскин, несмотря на свою любовь к атлетически сложенным людям, сам был несколько узок в плечах, низок ростом и широковат в талии…
«Интересно, – подумал Миша – кто из них в этом порочном тандем – пассив, а кто актив?» - тут же невольно смутился, отчетливо вспомнив одну свою знакомую, с которой у него совсем недавно произошла, научно выражаясь: полная инверсия ролей (без особых усилий с её стороны и без всякого сопротивления с его).
«Да чушь это всё собачья! кто – пассив!, кто – актив, поди сейчас - разбери, - праведно возмутился Миша, и вспомнил фрагмент одного стихотворения выполненного в жесткой исключительно мужской манере, но написанного женщиной, наделенной, судя по тексту, недюжинным умом и немалым – явно не бабским - талантом:

когда слепые входят в царство мертвых
когда выходят мертвые из трупов
и как партнеры поднимаются по трапу
и держат паузу как рыбы и пророки
и медленно сошествуют в народ
когда река течет наоборот
и берега срастаются в подвалы
дебилы рвутся в интеллектуалы
и пушки занимают левый ряд
и верные сыны уходят в запевалы

когда трава вмерзает в кованную медь
когда судьба кончается на ять
и хочется пинать ее ногами
и хочется урвать
положенную треть
и выстроить дворцы в помойной яме
а то и просто в землю закопать
а то уж и не хочется
как знать
кому пристало говорить с богами
кому серпом ударить по кимвалам
кому на бочку влезть
и пукнуть в рифму
кому отстать и тенью захлебнуться
изображая только пустоту

«Действительно - КОМУ?!» - вслед за поэтессой, задал себе вопрос Миша Тюлин и смиренно решил не тревожить сегодня своих визави, ни грубыми замечаниями, ни глупыми вопросами, касающимися их нетрадиционной сексуальной ориентации.
Вот как, бывает, непосредственна и велика облагораживающая сила искусства.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

Tweet