пятая глава здесь:
http://www.udaff.com/creo/96661.html

6
Двое хмурых мужчин шли по длинному коридору заведения учебного толка. Судя по отсутствию молодёжи, никакой сессии на носу не предвиделось и каникулы были в самом разгаре. Аудитории были пустынны и недвижны, и только сквозняк из распахнутого окна гонял меж парт бумагу, покрытую высшей математикой. Мужчин же тревожило малое. Один из них склонился над исписанным синей пастой листком. Он взял лист в руки и начал внимательно изучать поставленную задачу. Второй одёрнул его:
– Чего залип? Что пишет пресса?
– На-ка хапни интеграл по де-икс от нуля до тау нулевого, – сказал первый и дал посмотреть второму листок.
– Хм, – задумчиво посмотрел на заковыристые формулы второй. – Кажись, что-то они тут аппроксимировали, смотри, вот дискретный ряд, а вот тут уже, опля, гладкая функция.
– Надо же, чего крест животворящий делает, – сказал первый недоверчиво и смял лист в загорелом кулаке.
Ещё немного мужчины поизучали напартное творчество, затем, обнаружив мел, они тщательно покрыли похабными рисунками чёрное полотно учебной доски и поспешно ретировались.
+ + +
Василий Тутаев, с окончательно подорванной отпуском рабочей мотивацией, досиживал последний рабочий день недели. Большинство коллег под тем или иным предлогом уже рассеялись по домам. Тутаеву же предстояло подготовить массу сопроводительных документов для крупной сделки с омскими клиентами. В понедельник они должны были прилететь лично, чтобы скрепить гешефт каменным рукопожатием.
Цифры в документах никак между собой не ладили, Василий несколько раз поймал себя на крупных просчетах, однако как следует сосредоточиться на деле так и не смог. Все мысли возвращались к проклятым картинкам на коже. Больше всего Тутаев опасался неожиданного появления картинок. «А вдруг сейчас на лбу хрен нарисуется или глаза на веки вылезут? – ужасался он. – Как же такое может произойти в наш век передовых технологий, когда человечество усмирило атом, приручило молнию, диким зверем вырвалось в космос?! Ведь должно же быть какое-то рациональное объяснение?!» – размышлял Василий. Однако всё ранее прочитанное и слышанное из телевизора настойчиво напоминало о том, что причина происходящего лежит где-то за скромной гранью человеческого мозга. – Существуют же гипнотизёры, лунатики, экстрасенсы, – продолжал свои размышления Василий, – вот и я, значит, какой-то непростой, особенный такой, навроде индийского йога». – Василий попытался плавно воспарить к потолку с помощью личной левитации, однако сила притяжения твёрдо взяла своё и не пустила.
– А может быть, я – человек будущего и был заброшен в эту постылую реальность, чтобы спасти цивилизацию, а теперь, как хамелеон, подстраиваюсь под окружающую среду? – Однако никакой тайной миссии, кроме как продать заезжим провинциалам очередной колбасный транш, Василий за собой не замечал, мимикрия отпадала. – А может быть, это инопланетяне надо мной опыты делают, чтобы потом забрать меня на свою планету для размножения? Может быть, я какой-то особенно одаренный земной самец? Василий с грустью посмотрел на ширинку: – М-да… тоже маловероятно… На всякий случай Василий выглянул в окно: не зависла ли поблизости небольшая летающая тарелка, нашпигованная зелеными уродцами. Тарелок, конечно, никаких не было. Над Москвой сгущались увесистые облака, свистящие порывы ветра передвигали их по бескровному небу. Василий решил, что неплохо бы поспеть домой до грозы, и послал на печать несколько немаловажных бумажек. «А ведь сегодня пятница! Укорочу-ка я себе нелёгкую! А что, имею право!» – молодцевато решил Тутаев и засобирался домой.
Через пятнадцать минут он спустился вниз и вышел на улицу. Он поискал глазами свою машину, вспомнил разговор на стоянке и сокрушённо направился в сторону остановки. Народ, предчувствуя непогоду, торопливо исчезал по домам и клубам, улица была почти пустынна, лишь ветер кружил драный целлофан и крупноземлистую пыль, с неба осторожно крупило. В ожидании транспорта, Тутаев начал читать со столба самодельную рекламу. Он немного задержался на объявлении: «Инфракрасная сауна купить. Турбо. Вертикаль» и двинулся вниз по столбу. «Продам месячные» – скромно гласило следующее объявление. Вася удивлённо хмыкнул. «Целительница из Углича и Бобруйска. Сглаз, порча, приворот. Недорого. Выезд на дом. Снежана» – сообщал потрёпанный лист с единственным уцелевшим зубом. Василий огляделся по сторонам, поспешно оторвал бумажку с номером, сунул в карман и отошёл от столба на приличное расстояние.
Невдалеке стояло маршрутное такси со спущенным колесом, внутри салона счастливо и безоглядно спал пожилой водитель, у которого были уже две взрослые дочки и небольшой дачный дом на берегу озера. Вскоре подошёл нужный маршрут. Василий с удивлением обнаружил невесть откуда возникший в наземном транспорте разлапистый турникет, и ему пришлось приобрести у вредного водителя талончик, да и не один, по какой-то дикой, явно завышенной цене.
Немного повозившись с турникетом (водитель показал злобной ладонью: не так, а – так!), Василий прошёл на заднюю площадку и сел у дверей. Рядом, через проход, готовилась к выходу рахитичная фигурка молодого блондина в смокинге. В руках румяный юноша держал футляр для валторны, но Василий подумал, что этот молодой человек по профессии, должно быть, домушник.
– Василий Бархатов, заслуженный деятель оперы и балета, – вдруг церемонно представился блондин.
– Василий Тутаев, крепкий бизнесмен, – ответил Вася и прочитал название брошюры, которая торчала у деятеля из кармана: Доктор Ф. Ланге. «Удар кабана. Посвящается покинувшей меня мужской силе».
– Сегодня в доме музыки один мой приятель исполняет бесподобные чудеса на органе. К сожалению, сам пойти не могу, смертельно занят, а билетик пропадает, жалко. Не хотите посетить?
– Вообще-то не было таких планов, – возразил Вася и в очередной раз подумал о бесподобных чудесах на своих пальцах.
– Ну что ж, тогда в следующий раз, берегите себя! – распрощался незнакомец и вышел. «Везёт же мне на всяких чудиков», – подумал Василий.
На следующей остановке бесцеремонно, как к себе в хату, влезла в троллейбус старуха и угловато закачалась над Тутаевым. Василий сделал кроткое лицо и с упоением зачитался рекламой. Старуха ядовито дышала на Васю, но и это он стерпел и стал разглядывать бегущий рядом с троллейбусом асфальт. Вскоре освободилось детское место и старуха, кряхтя, исчезла. Вошла девушка и внесла в троллейбус два аккуратных кулёчка грудей, за ней влез атавистичный контролёр с жилистым голосом и стал шарахаться по салону, тщательно проверяя проездной документ у несознательной молодежи. Он был обыкновенный технический урод и думал, что кроме механизмов, поездов и троллейбусов ничего не существует в этом мире. Природу он ненавидел, поэтому штрафовал пассажира безбожно и неуклонно. Очень часто пьяные мужики возмущались и выбрасывали цепляющегося старика из салона, но он не унывал и быстро восстанавливался.
Вскоре за окном показались близкие к дому места, и троллейбус поехал дальше без Василия, который в это время зашёл в магазин и бесцеремонно приобрёл четырнадцать бутылок пива. В магазине почти ничего необычного не было: человек с лицом как тульский пряник покупал котятам корм, и только девушка за соседней кассой, зачем-то одев модный овечий треух, медленно красила помадой тонкие губы, скосив в зеркальце томные тёмные глаза. Перед ней понимающе переминалась бабуля с кубиком обезжиренного кефира в цепкой лапке: мне, мол, спешить уже некуда, отспешила я своё, и ты не торопись, внученька…
Позванивая пакетами, Вася подошёл к подъезду и под порывами ветра вступил в сексуальное противостояние с несговорчивым домофоном. В воздухе запахло озоном. Придя домой, Тутаев первым делом спрятал одну бутылку пива в самый дальний угол холодильника и заботливо прикрыл капустным листом. Затем он достал из кармана сорванные со столба цифры и решительно настучал номер. Вася вкратце поделился своим горем. В ответ сонный женский голос узнал Васин контактный адрес и сказал: «Завтра в двенадцать. Ожидайте». Вася собрался было кое-что уточнить, но на том конце провода уже раздавались торопливые гудки. Тогда Василий решил, что утро вечера, безусловно, мудренее, и, встав перед окном, обстоятельно принялся за пиво. Вдруг прямо перед его лицом всполохнула первая молния, похожая на рентген дуба кверху ногою. «Раз, два, три, четыре», – Василий, выглянул на балкон и начал было отсчитывать дальность бушующей стихии, как небо загремело кровельным железом, и через секунду в животе у самой тёмной тучи лопнуло пушечное ядро. Не сговариваясь, завыли дворовые машины. Стало совсем сумрачно, крупные капли сочно зашлёпались об асфальт, поднимая тяжёлую городскую пыль. Слева, совсем рядом, над головами деревьев мелькнула ещё одна молния, и тут же опасным гаражным грохотом отозвался гром. Ещё секунда, другая, и ливень обрушился на притихший город. Василий вышел на балкон, за перилами которого уже вовсю надрывался дождь, и, отхлёбывая из бутылки, стал неторопливо мочиться вниз.
+ + +
Утром, под писк будильника, весь липкий от мази Вишневского, он вырвался из кущи кошмарных снов довольно рано. Первым делом осмотрел поражённые участки тела: как и ожидалось, мазь не подействовала. Василий произвёл в потолок звериный вой и вдруг совершенно спокойно подумал, что это ведь судьба и что если дело и дальше пойдёт такими темпами, то скоро на нём вообще ни одного живого места не останется. Ну и пусть. Стыдно, конечно, людям в таком виде на глаза показываться; тут Василий вспомнил полностью волосатого мужика, мохнатую рожу которого видел как-то в Интернете: было чрезвычайно потешно, Вася даже не удержался и позвал кого-то из коллег заценить это мурло. «Придётся отчислять себя со сладкой московской жизни и валить обратно в грязи», – вяло подумал Тутаев, выбрался из-под одеяла и закрыл балкон. С улицы хорошо пахло холодными деревьями.
Он медленно умылся и гладко выбрился. Произвести гимнастические упражнения мешало нудное портерное похмелье. Неожиданно были обнаружены зелёные стринги. Василий с любопытством взял их и провёл тщательный осмотр: «Ну, шуты, придумали. В такие даже не обделаешься». Он не спеша влез в ванну и аккуратно понюхал перегарный комочек жвачки, который обнаружил на ванной полке, погрустил и с лёгким отвращением совершил акт малодушия.
– А теперь – приседания! – Вася щёлкнул бабкин радиоприёмник, в котором неестественно ликовал немолодой уже, видно, мужчина. Тутаев сразу же вспомнил своего озорного отца: «А вот это ты видел, гимнаст! – при смене физических упражнений Васин папа неизменно показывал в сторону радиоточки волосатую фигу и добавлял: – Нам свой организм на ерунду расходовать ни к чему, физкульт-привет, толстолобики!»
Тутаев через не хочу выпил горячего кофе с печеньем, потёр шваброй пол, съел гулким хоботом пылесоса нераспечатанный презерватив, несколько мелких монет и пуговицу, послушал музыку, посмотрел телевизор. Показывали тренировки спецназа – на экране замелькали люди с автоматами и в масках, затем небольшими порциями татуированые негодяи стали просачиваться на чердак, потом по сцене долго и мучительно шутил и корчился поэт-комик Борис Сбарский. Василий немного подумал и запустил стиральную машину перемалывать бельё.
Ближе к полудню, не зная, чем ещё себя отвлечь, Вася уселся в напряжённом ожидании целительницы, которая уже солидно запаздывала. Вася походил, полил цветы, открыл окно и выглянул на улицу: перед подъездом были накиданы битые зеркала луж. Приятно пахло конским хвостом и парафином. «Целительница, целительница… – бормотал Василий. – Знаем мы вас, ценительниц чужих гуманетов!»
Вдруг запищал телефон. Вася кинулся к нему, зацепился носком за гвоздь, предательски высунувший свою клетчатую кепку из рассохшейся паркетины, рухнул на коленку, больно прикусив при этом язык.
– Алё? – грубо крикнула трубка женским голосом с южноморским акцентом, – бабулю ждетё?
– Жду, но всё как-то меньше, – ответил Вася.
– Это диспетчер, вы ждите, ждите, она где-то около вашего дома кружит, всё никак адрес не отыщет! Мне она уже отзвонилась, ждите! – взахлеб выкрикнула женщина и повесила трубку. Вася подсыпал в вазочку несколько шоколадных конфет, подумал и одну съел. В голове закрутились сладкие названия: «Белочка», «Маска», «Кара-кум», «Мишка на севере», «Незнайка», «Гулливер» и конечно же хит сезона «Метелица», и он улыбнулся.
Василий взял ручку, покопался в стопке старых газет, пока не обнаружил нетронутую крестословицу и ещё какие-то ребусы с цифрами. Отбросив цифры и непроизвольно напустив на лицо мысль, Вася стал гадать. Семь по горизонтали, «Языческий дух леса, покровитель чёрных белок». Восемь букв. Хм, хрен его разбери. Белочник какой-то… а что, подходит, так и запишем: «Белочник». Василий обнаружил, что найденная им авторучка изрядно подсохла в бездействии, и начал чиркать ею по газете. Чернила больше не шли, и Василий чрезмерно резким движением порвал кроссворд надвое. «Чёрт! Дом гудит как обезьяна, хреновая квартирка, поменять, что ли? Все равно жизнь здесь как-то не ладится?» – подумал Вася, уже похаживая перед окном и пощёлкивая пальцем по мясистому листу фикуса.
Чудотворница по-прежнему упорствовала в своём опоздании. Внимание Василия привлекли рекламные объявления в газете, на которых были изображены гибкие полуобнаженные гетеры, на причинных местах которых распустились звёздами номера телефонов. «Эльвира, Анжела, Жанна и Марина – веселые подружки, не отягощённые комплексами и моральными устоями, организуют приятный досуг состоятельным во всех смыслах мужам».
Василий сосредоточился, но нечаянную радость прервал дверной звонок. Вася встал, бережно спрятал эрекцию в карман, подошёл к двери и впился в глазок, однако ничего не увидел, поскольку кто-то с той стороны заткнул стёклышко большим пальцем. Виден был лишь чёрный полумесяц чьей-то подноготной грязи, отчего картина за глазком напоминала лунное затмение из учебника астрономии. «И зачем люди смотрят в глазки, ведь все равно открывают?» – пожал плечами Вася и открыл.
– Вы Василий? – требовательно спросила невысокая пожилая женщина. Вася кивнул.
– Значит я к вам. Я – Снежана, – уверенно представилась она, заголив зубы, похожие на прессованный творог, и затопотала ногами, чтобы не тащить влажный сор в жилище. В крепкой руке женщина держала клетчатую хозяйственную сумку, от которой несильно пахло рыбой. Женщина решительно шагнула внутрь. Вася с удивлением разглядывал Снежану. На вид ей было около шестидесяти. Пухлое тело туго охватывал коричневый плащ, из-под которого виднелась обширная чёрная юбка, поверх плаща была надета прозрачная накидка – надёжная защита от летней непогоды. На голове степенно куклился пуховый платок. Старушка переминалась в коридоре, силясь выпутаться из своих одежд.
– Какое у вас имя интересное, Снежана… Целительницы специально себе такие придумывают, для пущей загадочности? Верно? – спросил Василий.
– На самом деле меня зовут Мавра Фетисовна, – отрезала бабуся.
– Как?! – невежливо ужаснулся Вася.
– Мавра Фетисовна, – шершаво произнесла старушка, наконец-то освободившись от покровов. Под пальто находилась легкомысленная кофточка салатового цвета и, как оказалось, не одна, а целый набор юбок, одна другой длиннее, на манер цыганских. Мавра Фетисовна скинула потоптанные боты и уверенно прошла в комнату. Там она погрузилась в кресло, юбки её пышно и торжественно осели. Василий почувствовал запах старинной сырости и жареных пирожков. Он немного поёрзал для удобства в противоположном кресле и замер.
– Ну, сынок, глаголь, – приказала старушка. – Чем мучаешься?
«Какое у него лицо сосновое! – мельком подумала Мавра Фетисовна и, привстав, быстро оправила свои юбки. – А какая у него обстановка старушечья…» – продолжала бесшумно думать целительница.
– У меня, знаете, стали по утрам появляться… – начал Василий.
– Скоромное кушаешь? – быстро перебила Мавра Фетисовна, как будто что-то вспомнив.
– У меня не скоромное, что вы! У меня значки вот проступают, – сказал Вася и протянул ей в лицо свои безобразные пальцы.
Дряхлая Снежана мгновенно перенеслась в своё далёкое печальное детство и вспомнила отца. Когда-то у маленькой девочки по имени Маврушка был большой настоящий молдавский папа. Был он немножко со странностями, неплохо учился в школе, затем гораздо хуже в художественном училище. После училища была армия, тюрьма и свадьба. В дальнейшем стал он убеждённым фальшивомонетчиком, завтракал дымом «Казбека» и горстью семечек. Семье, правда, живущей крайне аскетично, от увлечения фиктивными билетами мало перепадало, почти ничего – всё оставалось в синюшных пальцах отца. В дальнейшем своём бытии Фетис Карлович мечтал дописать второй том «Мёртвых душ» и ходить по Москве Гоголем. На вечернем досуге он любил жонглировать помидорками. Конечно, вся его фальшиводеятельность и эскизы второй части через несколько лет затихли, и все свои случайные заработки Карлыч относил в бар «Архангел», где он просиживал остатки свободного времени. Прочитав как-то в книжке о чудо-диете, выдуманной одним вегетативным пролазой, папа уже народившейся Маврушки полгода питался гречневым проделом, а затем (около семи месяцев) исключительно прокисшими бубликами. Но всё это, конечно, от головы и тела слабо помогало – когда он передвигался, под ним по-прежнему тяжело играл пол, а двери трещали под ударами его нервных кулаков.
Мама Маврушки с малых лет страдала половой распущенностью и очень, конечно, после этого мучилась душою. А в последнее время Фетис Карлович был устроен очень настороженно и свирепо и когда узнал про мамины проказы, шумно выгнал блудодейку из дому. Маму, как оказалось позже, это нисколько не расстроило, и она преспокойно уехала служить в северную рыболовецкую артель – солнечная Молдавия ей никогда не нравилась.
– Эх, расскажу-ка я вам, ребятушки, про мои школьные денёчки! – бывало, радостно вскрикивал всё в том же «Архангеле» Фетис Карлович, разминая голубоватые пальцы… Рассказы о школьных денёчках Фетиса Карловича пестрели сальностями и скабрёзными анекдотами. Всё чаще с ним стали происходить невыносимые приступы жалости, нежности, жадности…
Перед своей кончиной папа юной Маврушки обворовал пекарню и долго сидел в парке возле школы, хихикал, внимательно таращился на резвящихся школьниц и поедал бублики… После одиноких посиделок в парке Фетис Карлович зашёл домой, повозился в чулане и вышел за околицу с медным крестом на груди, охнулся на колени среди мощно сложенных сельских домов и попросил прощения у честного люда за проделки инквизиторов во времена затхлого средневековья.
Маврушка не захотела, как её отец и мать, всю жизнь работать на харчи да топливо. Когда её папа следующей ночью, засмотревшись на беспробудный колодец Луны, выстрелил себе толстой пулей промеж волосатых рёбер, Маврушка твердо решила приобщиться к колдовским делам и придумала называться Снежаной. После выстрела на мёртвой голове Фетиса Карловича ещё крепко сидел старый серый берет, веселый сосок которого, росший из самого центра, был всё так же игрив и задорен, как и в юные свои годы. Маврушка бережно сняла липкий берет и унесла в угольный чуланчик, куда она прятала все свои девичьи сокровища. «Теперь никто не станет дразнить меня Фетиской!» – недобро подумала девочка и дерзко пустилась в плавание по годам некрасивой человеческой жизни.
А годы Фетиске достались вольные, благодатные: совсем недавно умер отец народов, и жить стало как будто попроще. Посоветовавшись с подругами, Снежана начала практиковать на студентах сглаз, порчу и пятёрку на госэкзамене. Порой усердий сглаза оказывалось мало, и тогда Снежана запускала в ход «Чити-пати»: человека в костюме скелета, которого она обнаружила в старой книжке про мексиканских волхвов.
Бывали, конечно, и проблемы с милицией, удалось даже и посидеть два годика, зато по выходу слава о ведунье-страстотерпице окрепла и основательно вышла за пределы республики. Особо благодатными, несмотря на страшно выросшую конкуренцию, выдались перестроечные и постперестроечные годы, но Снежана особо не зарывалась, работала «по маленькой», благо накоплено разнообразных сокровищ в угольном сарайчике было совсем немало. Замужем побывать Фетиске практически не случилось, из своих клиентов она больше предпочитала мученически страдающих обычными хворями старушек, чем молодых мужчин с их неясными болезнями… Лишь однажды взялась она за большую плату излечить одного чиновника-мужеложца. Исключительно в лечительных целях вышла за него замуж, надеясь, что женское присутствие изгонит беса. Однако чуда не случилось, и недееспособный молодожён вскоре подал на развод.
За всеми этими чародейными затеями как-то совсем незаметно подползла к Мавре Фетисовне несимпатичная зрелость и неаппетитная старость. «Ну, старость так старость» – вздохнула Фетиска, – ни к чему постригать мне лобковые кущи...»
За долгие годы службы в Москве Мавра Фетисовна обросла обширными связями с различными телепатами и оглашенными, и теперь, если сама не справлялась с потоком заказов, довольно часто подкидывала непыльную работёнку своим особо обласканным знакомым.
Сегодня по дороге к очередному клиенту она забежала в магазин, купить что-нибудь к ужину. Мимоходом полюбовалась на совсем плохонькую старушку, которая как краб таращилась на рыбную витрину. «Вот и я так скоро…» – печально подумала Снежана и надолго застряла в кассовой очереди. Стоя в людском хвосте, она, как всегда, узнала о мире много нового. Больше всего ей понравилась новость о слепом заключённом, который на днях сбежал из Бутырки. «Ишь, рыцарь без срама и помёта. Чертяка какой ловкий! Я бы так не сумела!»
Оторвав от татуированных пальцев Василия яркий, почти восхищённый взгляд, целительница оценила:
– Однако какая красота, вы подумайте! – и, выскочив из кресла, стала усердно мять тутаевские страдальческие пальцы.
– У меня не только здесь, у меня ещё и на теле есть.
– Хм, знаем такое дело, обнажись-ка, – приказала Мавра Фетисовна и отвернулась. Вася покорно сделал. – Вот.
Старушка повернулась и, радостно открыв лицо от ладошек, удовлетворённо вскрикнула: – А можно ущипнуть?
– Ну, если для дела, конечно…
– А где щипать? – старушка краем глаза покосилась на забытую Васей газетку с обведённым объявлением.
– Да чего их щипать-то, Мавра Фе-фе… – забылся рассерженный Вася. – Их извести надо поскорее, а вы с глупостями своими женскими лезете! И зуб у меня к тому же ноет! – Вася нахмурился и непроизвольно поиграл левой грудью. Товарищ Сталин при этом лукаво подмигнул Мавре Фетисовне.
– Зубы, сынок, лучше всего все вырвать: так оно спокойнее, – заверила Мавра Фетисовна.
– А как же я орешки грызть буду? – уместно противопоставил Вася.
– Твердую пищу есть не сможешь – это факт. Но зато водку сможешь кушать смело! Кстати, я и тройной приворот умею делать! – Мавра Фетисовна снисходительно рассмеялась.
Тут Вася не нашелся, что ответить. «Отменно откормленная старушенция», – только ему и подумалось.
– А ты, милок, с мужичками-то не того? А то сейчас, говорят, модно это, по кабакам всяким… а мне голову тут дуришь, смеёшься над тёмной бабушкой… Так если ты по мужикам горазд, то я это дело не лечу, это к мужу моему, а мы с ним в разводе, – проговорила старушка и озарила Васю печальным взглядом.
– Да какое тут – по мужикам! – тихо вскрикнул Вася. – Тут судьба моя, можно сказать, рушится вся, из-за этой синевы, будь она неладна!
– Вся судьба, Васенька, в твоих руках, – неожиданно ласково проговорила Мавра Фетисовна и погладила шероховатой рукой Васино плечо. Вася покорно посмотрел на свои руки и снова не нашёлся, что ответить.
– Кстати, а ты знаешь, что онанизм ведет к скудоумию и слабохарактерности? – бабка пытливо заглянула Василию в белки. – Ведь балуешься иногда, признавайся, соколик!
– Ну, бывает, конечно, – немного законфузился Вася, – кто не без греха.
– Так вот, ты это дело оставь! Оставь рукосуйство своё, – целительница сделалась чрезвычайно требовательной. – Это такой грех, что ой-ёй-ёй! Помнишь, что сделалось с неуёмным юношей Онаной?
– Что? – опешил Тутаев.
– У него отсохли его блудные руки, верно говорю! А потом и славный корень жизни дал дуба. Или вот ещё один клиент у меня был – так тот совсем себя дотла ананизмой высушил, такой никудышный был человек. Ну, да это уже было совершенно не важно. Понимаешь?
– Нет, – искренне ответил Тутаев.
– Ну да ладно, сейчас мы твой недуг заговорим, всё будет, всё сладится… Не кручинься, красавец, сейчас подлечим тебя маненько.
– Мне, бабушка, чтоб сразу всё. Мне маненько не годится. Можете?
– Сейчас, сейчас, не спеши, орлик сизокрылый, полечим, исцелим.
Неизвестно откуда Мавра Фетисовна вынула небольшую баночку, в каких обычно держат ночные кремы, там оказалась зловонная желтоватая мазь, напоминающая глинистую жижу; Мавра Фетисовна царапнула её когтем и растёрла между своих коричневых ладоней. Стесняясь своей брезгливости, Вася спешно отвернулся.
Мавра Фетисовна встала, перекрестилась в угол, в котором у Васи стоял новый телевизор и черная фарфоровая кошка, и быстро спросила: «Ты в бога верующий?»
– Ну, я как бы это… – замялся Василий. – Я крещёный в детстве, безвольный тогда был, не мог сопротивляться, но так в церковь не хожу, времени нет.
Мавра Фетисовна дала Васе жест встать на колени.
– А я ведь, Васенька, не простая старушка, меня сам апостол Пуд учил. По воде, конечно, ходить так и не выучилась, но кое-что могу, могу. Я тут на рынке вашем купила двух печёных окуней, а на судака мне не хватило. Не хватило, говорю, на судака-то!
Старушка примолкла. А Вася стал перебирать знакомых апостолов: Матвей, Лука… всё вроде. А, ну Пётр ещё, куда ж без него, старого жида.
– Ладно, давай-ка я теперь поколдую, закрой глаза. – Мавра Фетисовна зашуршала сухими ладонями и зашла Васе за спину.
– Рыба-ночь, Божья дочь, дай беду превозмочь… – услышал Вася.
– Мавра Фетисовна, я тут насчет оплаты хотел бы уточнить, – поинтересовался он, приоткрыл один глаз и потоптался, пытаясь повернуться.
– Молчи, дурень, – грубо оборвала его старуха, толкнув боком. Она вонзилась щепотью в Васину маковку и стала проворно раздвигать там волосы. – Ты к сыночку беги, от беды помоги…
По позвоночнику, снизу вверх, полез легкий морозец. Васе стало не по себе, и он немного напрягся. Вдруг раздался сочный харчок, что-то шлепнулось на затылок. Васю быстро охватила беспокойная, качающаяся тьма. «Какой же он тощий», – из далёких краев донёсся до тающего Васиного сознания весёлый и молодой голос Фетиски, и Василий повалился.
Не приходя в сознание, Василий уснул. Во сне он сжимался, как мальчик, и чем-то поскрипывал, потом быстро пробормотал: «Казематы Бухареста!» и запустил негромкий моторный храп.
Когда Василий проснулся, никакой старушки в комнате уже не было. Не было также и фарфоровой кошки, стоявшей ранее на телевизоре. «Видать, приглянулась киса бабусе», – решил Вася, поднялся на ноги и проверил наличие остальных домашних ценностей. Больше вроде бы ничего не пропало. На месте также остались и все Васины нательные художества. Тутаев вздохнул и вспомнил, как в спорах с институтскими дружками он часто с жаром и почти всегда безуспешно пытался убедить приятелей, что деньги – это навоз, которым удобряются наши гнусные страсти. «Вот тебе и страсти», – совершенно равнодушно подумал Тутаев, прошёл к холодильнику и залпом выпил разумно сокрытую капустным листом бутылку пива.
Пришедшее состояние было лёгким и благодушным, неожиданно захотелось сажать деревья, дарить котят, улыбаться незнакомым людям, кидаться палыми листьями, ударить женщину наотмашь цинковым ведром. Вася прислушался к себе и услышал нотки той гармонии, которая было покинула его.
Нельзя сказать, что встреча с Маврой Фетисовной не пошла Тутаеву на пользу. Он приободрился, приосанился, просветлел и стал думать позитивно. А посему в день субботний он решил не делать никакой работы, а всецело посвятить его Господу Богу, и отправился на разведку в близлежащий храм святых бессребреников и чудодейцев Косьмы и Домиана. «Хорошо, что я с утра подлечил голову, ну а дальше жизнь, гляди-ка, сама потекла!» – усмехнулся довольный Тутаев.
По дороге Василий приметил мужчину в мусольном тельнике. Мужчину сильно штормило, он балансировал на ногах при помощи крепких слов. Рядом находилась посторонняя женщина, она призывала мужчину к труду и совести. И кажется, что мужчина со всем соглашался. В песочнице окопался небольшой мальчик с лопаткой – он будущий взяточник и сквернослов. Девочка неподалёку станет строгим библиотекарем. «Пора, пожалуй, самому подаваться в ясновидцы», – подумал Тутаев и выбросил из головы прорицательский вздор.
Чуть в сторонке от паперти тёрлась горбатая старуха и протягивала проходящим тёмную, как ржаная горбушка, ладонь. Лицо её было бледно, старуха была велика задом, но двигалась к людям проворно, рывками, как опасливая крыса. Василий неприлично долго засмотрелся на старуху, и она, заметив его смущение, требовательно уставила на него свои жёлтые глаза, похожие на свечки. Василий остановился, вынул бумажник, но мелких денег там не было, а давать пятихатку было жалко. Тутаев промямлил: «Извините, нет наличных, только пластик…» и пошёл. Но старушка распрямилась:
– И пылать тебе в пекле на кресте каменном! – страшно пообещала она.
– Ну ладно тебе, бабуль, что ты! Не говори глупости, не заводись, – увещевал Василий, а сам представлял себе эту ужасную картину и немного боялся.
– Не заводись, не заводись, – урчала старуха. – А как мне существо своё поддерживать? Прокармливать как? Я хоть и худенькая, а кусок говяды в день должна съедать! И кашу ещё люблю, да не всякую там перловку – мне гречихи подавай! Ишь, не заводись! Ладно, ступай себе, идол! – И бабуля быстро закрестила проморщеный лоб.
В глубине кустистых насаждений православная гнусь вырывала друг у друга пьяную, на всё согласную бабёшку. «Уже одной никуда выйтить нельзя, – притворно жаловалась бабёшка, – опорочат и обесчестят, – ах вы, черти на колёсиках!» «Это называется присунуть вялого в кислую среду», – отвратительно подумал Вася и зашагал от разврата. Старушка уловила возню и повернула туда своё бдительное лицо:
– Пост ведь, идолы! А вы страм тут развели! Пылать вам в пекле на кресте каменном! Симпатичная девушка, не прерывая разговора по мобильному телефону, торопливо перекрестилась и вошла.
В притворе церкви тёрлись редкие прихожане, покупая свечи и прочую культовую атрибутику. Василий неумело перекрестился, осмотрелся, не заметил ли кто, просочился внутрь и стал озираться по сторонам. На стенах ровными рядами висели иконы, а по центру двустворчатым трюмо раскинулся развесистый иконостас. Слева от него стояло ведёрко, наполненное свежей стружкой.
Два входа, ведущие в боковые комнаты, были завешены толстой материей. Василий пошарил взглядом по углам и обнаружил молодого служителя, который подливал маслица в лампадки. Служитель был одет в длинную чёрную рясу, митра, впрочем, тоже была чёрной. Лицо служителя было молодо и румяно.
Василий, ввиду возраста служителя, осмелел, подошёл и почувствовал, что обширная борода духовного человека распространяет лёгкий приятный запах кагора. Василий тихо улыбнулся и обратился к нему:
– Гражданин, извините.
– Какой я тебе гражданин, для тебя отец Константин.
– Извините, святой отец, не со зла.
– Прощаю тебя, сын мой. Чего хотел?
– Исповедаться хотел, святой отец.
– Ну что ж, дело богоугодное, погуляй во дворе с полчасика, а потом придёшь к аналою, я там тебя поджидать буду.
«Что такое аналой?» – подумал Василий и представил какие-то душистые ветки, вроде полной весенней вербы.
Через некоторое время Тутаев снова вошёл в храм и увидал отца Константина, который стоял к Тутаеву спиной и чем-то журчал возле тонконогого столика, накрытого большой вышитой салфеткой. Отец Константин вздрогнул, отодвинул тяжёлый полог и проворно скрылся в глубине тёмной комнатки, жестом приказав присесть. И Василий опустился на шедевр безымянного плотника – свежая, ещё не крашенная скамеечка тонко взвизгнула под человеческим грузом. Он осторожно поёрзал на плохо оструганном дереве и вспомнил, как недавно в деревне, в бане у Александра Иваныча, вогнал себе в задницу толстенную занозу, после чего Колян с Ионычем весь вечер дразнили его «в жопу раненым бойцом». Наконец отец Константин появился из тёмной глубины, сел перед Тутаевым на такую же скамеечку, немного посопел, покряхтел и открыл волосатый рот:
– Здравствуй, сын мой, – произнёс принудительно низкий голос.
– Виделись вроде, святой отец. А я думал, в кабинке разговаривать будем, – как бы извиняясь, сказал Тутаев.
– В кабинке у метро разговаривать будешь. Рассказывай, по какому делу, – нахмурился отец Константин.
– Да вот пришёл, святой отец, на исповедь. Позвало утром сердце в храм, ноги сами понесли, вот и пришёл.
– Покайся во грехах, отпустит тебе их милосердный. Он всё может, всё прощает. Покайся, не таи греха.
– Затем и пришёл. Грешен я… даже в милицию привлекался.
– С милицией лучше не связываться, от лукавого это, оборотни там жируют.
– Девушек обманывал, тоже бывало.
– Плодитесь и размножайтесь, завещал нам всевышний. Это его воля, а мы лишь рабы его.
– То есть с девушками грешить разрешается?
– Ну ты даешь, если совсем не грешить, то все христиане вымрут, а планету захватят обезьяны.
– Что, отец Константин, я не расслышал?
– Говорю, мы – его дети, слушаться обязаны. Чем ещё грешен ты, сын мой?
– Водкой, бывает, грешен, а бывает, что и гашиш-травой.
– Водку пить, коли в меру, так только во благо. А вот гашиш перестань, это всё ему фимиамы.
– Кому ему?
– Тому ему. Кайся, не отвлекайся.
– Ну, вроде всё рассказал.
– Подумай, ничего ли не забыл?
– Да вроде ничего.
– Вроде или ничего?
– Ах да, вот ещё вспомнил, иногда случается, ну, как бы это сказать, словно бес попутал, в общем, женское бельё на себя примеряю.
– А вот это напрасно. Ты брось, не по-христиански это.
– И вот ещё, самое главное…
– Говори, сын мой, – в голосе отца Константина заиграли сладкие нотки.
– У меня вот тут синее на пальцах началось.
– Куда пальцы совал, я не расслышал?
– На пальцах знаки синие у меня, буквы… Ну, это как будто наколки, только они выглядят как наколки, а на самом деле это знаки… наверное.
– Скажи, сын мой, воскуривал ли ты уже сегодня гашиш?
– Что вы, святой отец, только бутылочку пивка, да и то исключительно в качестве профилактики.
– Бутылочка пивка это завсегда во благо. Ты не торопясь расскажи, что за знаки.
– Ну, рисунки там, перстни, надписи, часы, Сталин ещё.
– Часы встали? – отец Константин что-то вытащил из уха и бросил в вёдро со стружками.
– Да нет, синий товарищ Сталин на груди, говорю.
– Ну всё, совсем ты мне мозги запарафинил. Какой ещё, к дьяволу, Сталин? Нужно пройтись подышать, голову прочистить, – отец Константин встал, – ну и парилка тут у нас, как в бане, дышать нечем совершенно! Пойдём, Василий, глотнём воздуха.
Они вышли на улицу, отец Константин шёл решительно и целеустремлённо, Василий едва поспевал за ним и думал: «Ну какой он, на хрен, отец Константин?! Тоже нормальный пацан недавно был, одноклассник чей-нибудь, типа моего Ржаного. А вот нарядился по-церковному и сразу – святой отец, и ни слова поперёк!» Грузно сидя на ветвях, перехаркивались вороны, словно одобряя мысли Тутаева.
Вскоре прояснилась и цель прогулки, это была небольшая подвальная рюмочная, притаившаяся за углом от метро. Рядом со входом пожилая женщина с сильно опухшим лицом отплясывала под матерную частушку, исторгаемую полупочтенным мужчиной с маслиновыми глазами. Кислой пивной вонью дохнуло из подвала, Василий сразу вспомнил студенческую молодость, секунду постоял, глубоко вздохнул и, скользя, стал спускаться за отцом Константином в таинственный полумрак. Он задел за что-то головой и негромко отозвался над ухом угрюмый колокольчик.
В маленьком, начисто прокуренном помещении, несмотря на раннее время, вовсю бушевала масса бывшей интеллигенции. Все посетители, включая женский персонал, были благородно пьяны.
Несколько тощих и задорных мужичков организовали квартет из балалайки, баяна и пятиструнной гитары. Артистов активно угощали. На голове певца-вокалиста гарцевала легкомысленная шапочка-туркменка. Высокий краснолицый мужчина с ловкими обезьяньими руками проворно бренчал на утлой балалаечке.
В уголке, прямо под вентилятором, старик с верблюжьей головой яростно декламировал Мандельштама. На юных зачарованных слушателей летели слова вперемешку со слюной вдохновенного старичка.
Какой-то бизнесмен в непременных ботинках-долгоносиках с остановившимся взглядом наливал в пластиковые стаканы принесённый с собой коньяк и задавал каверзные вопросы: «Вот ты мне скажи, ты для чего свою поэзию сочиняешь?» или «Настоящий поэт не может быть бедным! Ведь Пушкин жил богато, пять комнат содержал! Вон на Арбате видал особнячок двухэтажный, видал?» А его собутыльник, в длинных чёрных волосах, русой рубашке и ликом как у Николая Чудотворца с иконы, неспешно жевал котлету и, накалывая на вилку невинные горошинки, отвечал вдумчиво и обстоятельно.
Рядом со столиком Василия и отца Константина, неукротимо вращая розовыми белками, страдальчески спорили о судьбах России три обшарпанных разночинца. Отец Константин по-свойски с кем-то поздоровался, протиснулся к кассе и заказал два по сто и канапе с сельдью.
Посадочных мест не наблюдалось, все теснились за столиками и дружно курили в жестяные пепельницы. Отец прочистил дорогу и присоседился к двум любознательным студентам. Оба были худощавы, тонки лицами и посасывали из кружек пивко, гундося меж собой юношескими неокрепшими голосами. Пиво подозрительно пенилось.
– Ну, Господи, во славу твою, – отец Константин крепко зажмурился, в несколько забористых глотков осушил стаканчик и решительно смял его своей землистой рукой. Он немного покряхтел в бороду, а затем шумно занюхал кусочком бородинского с одинокой селёдкой на борту. Василий последовал примеру святого отца, который тут же позвал добавки.
Студенты мутными глазами разглядывали отца Константина, как нечто диковинное, однако вскоре они потеряли интерес и вновь увлеклись друг другом.
– Давай, Василий, принеси, нам уже налили. И пару кружечек на запивку прихвати.
Вася послушно выполнил, удивившись только странному блюду в меню: «Язык свиной, вегетарианский – 15 рублей».
– Второй тост у нас, христиан, за родителей. Так что за отца божьего, – отец Константин снова зажмурился и напористо ликвидировал налитое.
Василий не отставал, сказывалась тренировка организма.
– Ах вот вы где!.. Вы почему такие пьяные? Где вы деньги взяли?! – послышался с порога гневный возглас женщины, обращённый к помятым мужичкам за соседним столиком.
– По-божески нужно трижды причаститься, – снова басил святой отец. – Господь же наш триедин, вот и будем пить по-христиански. – Ань, ещё по сто сваргань!
Мужичок с верблюжей головой между тем закончил Мандельштама и торопливо убеждал своего приятеля:
– Думаешь, это я сам по себе такой комплекцией вышел?! Ничего подобного! По крови я грудаст и до баб охочий, это просто жизнь меня сдрючила!
Его приятель сунул в рот заскорузлый палец, что-то там ковырнул, вытащил мясной мякиш и, осмотрев, съел обратно.
Василий порядком уже размяк (возможно, сказалась утренняя бутылочка пива), взгляд его стал вялым и скользящим. Наяривающие музыканты перестали раздражать и вызывали только умиление. Он посмотрел в родное лицо отца Константина и спросил:
– Вот если Господь такой всемогущий, то может он сделать так, чтобы у меня на груди вместо волос трава росла?
– Опять ты про свою траву, будь она неладна! Ты вот возьми Черчилля. Он, к примеру, как говорил? Гашиш, – говорит, – не курю! А только позитивные вещества. Человек! А какую войну выиграл... э-эх!
– Неправда, – вступился Вася, – войну русский народ своей кровью выиграл!
– А ты, Василий, ленд-лиз вспомни, роллс-ройсы и окружённую летучими цеппелинами Англию, непрерывно бомбардируемую крылатыми фаустпатронами! – сделал краткий исторический экскурс отец Константин. – Но давай-ка лучше ещё по стаканчику, прочистим тебе голову от дури твоей. Будешь пить, пока не прозреешь и траву свою не забудешь! Ты, кстати, не думай, Васька, что мы, православные, все добрые и покладистые, я ведь под Веретеей по ходатайству синода обучение проходил в спецшколе по специальности помощник инквизитора, так-то. «Наши места», – с наслаждением подумал Тутаев. Отец Константин замечтался о том, как аккуратно он развешивает вдоль стен своих хмурых пациентов на тёмных крючках и неспешно разводит под котлами жадные костры… но неожиданно сам себя перебил:
– Ань, Васятку остограмь!
Вася насторожился от этих частых рифм, но тут же понял, что стихийное поэтическое творчество пьющего элемента так же характерно, как непременный тост в компании хотя бы двух выпивающих – скучно жить без прибаутки… а если прибаутка да ещё и с рифмой! «Да, весёлый, должно быть, человек был наш Александр Сергеевич!» – подытожил Вася. Тут в подвальчик незаметно спустился человек, похожий на вафельное полотенце, и, подходя к каждому столику, жестами стал предлагать прибрести у него медную люстру, которую он высоко поднимал перед изнурённым лицом. Но никто не брал. Просто предлагали выпить. Василий подпёр скулу и медленно слушал отца Константина.
– Да у меня глаз – ватерпас! – гневно воскликнул большой мужик в кожаной кепке, из-под которой росла седая дичь, и быстро опрокинул бутылку в подставленную кружку. – Я вслепую, по булькам могу наливать! – слегка прихвастнул он и действительно очень поровну разлил всю ёмкость на три части. Вошла молодая девушка с обильным пирсингом на убогом лице и присоединилась к старушке.
Старушка, явно не в себе, распушив перьевую шляпу, похватывала длинными губами чёрный кофе, отправляла в центр небольшой пасти аккуратные галетки с грибками, сельдью, сырной массой и строго зыркала на молодых людей. Василий невольно засмотрелся на чрезмерный пирсинг, но отец Константин его быстро окоротил:
– Ну что ты засматриваешься на всяких грузинских малолеток?! Ты смотри на полную половую женщину, и тогда будет тебе власть над всем Кавказом! – Но дело сейчас не о том, Вася, – тут отец Константин сделался серьёзным и словно совершенно протрезвел. – Короче, Вася, есть у меня аккуратный бизнес-план, если вкратце, то вот так: построить думаю в Подмосковье посёлок гастарбайтеров и питаться с него. Не забывая, конечно, об обильном духовном прокормлении. Пойдёшь управляющим, что думаешь? – Отец Константин вперил в Василия свои лучистые глаза.
В это время студенты напротив, совсем потеряв ориентиры в дебрях барбитуратов, начали яростно целоваться в губы. Отец Константин что-то ещё по инерции басил про налаженный автотранспорт, организацию столовых и культмассовые мероприятия, чтоб всё у чернобровых как у людей было, но внезапно заметил студенческое бесчинство, да так и обмер.
– АТСТА-А-АВИТЬ! – вырвалось наружу мятежное прошлое десантника Константина Козлова. – Предаю вас, пидорасы, анафеме! – громогласно воскричал отец Константин и боковым ударом кружки смёл ближайшего грешника к лестнице у входа. Юноша со стуком упал на колени, опрокинув синий мусорный бак.
Моментально завязалась обширная драка. Казалось, что люди только и ждали этого. Нужен был только один небольшой толчок, искра, из которой сразу же взметнулось пламя потасовки. Уцелевший срамник бросился было с кулачками на отца Константина, но в него уже сзади вцепилась маленькая костистая уборщица и потащила в сторону. «Я истребитель пошлости!» – донесся истошный крик из-под соседнего столика. Смешались в кучу столы, с которых валились кружки и звучно лопались о мраморный пол бутылки. Люди метались среди жестяных пепельниц и летающих в воздухе одноразовых тарелок. За стойку гранатой залетела початая бутыль и опрокинула старинный магнитофон. Кто-то ползал по полу, ища раздавленные очки, кого-то с упоением душили баяном…
– Я отрублю тебе рот, я вырву тебе лёгкие! – трясясь, визжал старичок, что так уважал Мандельштама. Он в нетерпении подпрыгивал, но вступать в драку остерегался.
Мужик в кепке ловко шибанул Васю локтем в ухо, и Василий, радостно развернувшись, выбросил кулак в бежевое усатое пятно.
Но вскоре всё стихло. Быстро утомившись, невольные участники потасовки вскоре братски помирились, и русопятый мужичок, переждавший заваруху в туалете, радостно крикнул: «Эрго бибамус!», все стали чокаться и сочно выпивать. Квартет продолжил выступление с помятым баяном и без некоторых струн. Мужчина в кепке избил юных зачинщиков с профессиональной, голодной жестокостью, за что получил гулкое одобрение публики и непримиримого отца Константина.
Похотливых хамов вытащили на улицу и бросили на дорогу, прямо у входа в заведение. Никому они больше не были интересны. Через несколько минут их призрели двое павианов, одетых в милицейскую форму.
Как Василий очутился дома, осталось для него загадкой. Всю ночь Васе снилось, что у него отросли непомерно длинные зубы и очень острые ногти. А в это время на спине у Тутаева быстро подрастала небольшая синяя церквушка о трёх куполах.

Tweet