- Серега, понужай быстрее свою испана-сюизу! – громогласно кричал Егоренков, нетерпеливо щекоча зачехленную японскую удочку, притулившуюся между сиденьями.
    Серега споро направлял черную горкомовскую «Волгу» между ухабами и прочими препятствиями, которые он, опытный водитель, объезжал с непринужденностью профессионала.
    Могучий агрегат с грохотом несся по проселочной дороге, задние рессоры поскрипывали от нагрузки.
- Иван Михалыч, скоро будем, аккурат, к самому клеву, - успокаивал начальника Перебородов, зам по хозчасти. – Там место удобное, я сам выбирал, у нас и навес уже готов, и прикормили с ночи, дед Андрон расстарался, правда, навес не хотел делать сначала, каким-то «кыортэном» его ругал,  помните деда Андрона?
- Помню, Паша, помню, как не помнить старика! – проревел Егоренков, и, попытавшись отпить из фляжки, облил вязаный толстыми косами свитер. По салону поплыл сладковатый терпкий аромат коньяка. Егоренков запоздало припомнил мать, и ее мать, и завернул пробку, с трудом усадив ее непослушными от дорожной тряски пальцами на горлышко.
    Дорога петляла, то уводя в лес, то вновь выбираясь на редколесье,  чахлые березки с мокрой от вчерашнего дождя листвой проносились за запотевшими окнами, и, если бы среди пассажиров был поэт, то непременно сложил бы какие-нибудь светлые грустные строки, вдохновленный своеобычной красотой природы российской глубинки.
    В пути Перебородов пытался рассказать какой-то анекдот про Маргарет Тэтчер, но голос рассказчика был, в соответствии с субординацией, слаб и нежен, и Егоренков смеялся и кивал в ответ, сугубо рефлекторно, не слыша толком,  и не пытаясь вникать в содержание, радуясь скорее  в предвкушении уже близкой цели, к которой неуклонно и неотвратимо мчался автомобиль. Перебородов послушно и расторопно, следуя неписанным правилам должностного этикета,  подхватывал смех Ивана Михайловича, хотя и улавливал по особенностям рельефа лицевых складок на челе начальника, видимых ему с заднего сиденья, что тот  его не слушает.
      Водитель поглядывал на Перебородова в широкое зеркало заднего обзора, и понимающе усмехался в усы. Перебородов замечал снисхождение в глазах Сереги, и оттого осекался, но ненадолго, и вскоре снова подавался вперед, держась за подголовник, и продолжал развлекать сидящего впереди Егоренкова забавными историями, которые всем известны, но которые нелишне рассказать еще разок, чтобы освежить в памяти ощущение давешней радости от мимолетного успеха премьерного рассказа. К тому же, радио в этих краях – четыре часа от Демьяновска! - не работало. Так, один треск, да шипение. А значит, монологи Перебородова, даже скучные и неинтересные, оказались вполне в жилу, органично вплетаясь в однообразные пейзажи за мутными стеклами.

- Вот и приехали! – провозгласил Перебородов, прервав очередной свой рассказ, и резво выбежал на промозглый воздух, загремел вещами в багажнике.
    Следом неторопливо, основательно, выдворил из машины свое грузноватое тело Егоренков, развел плечи, как физкультурник на пенсии, и сразу пошел к воде, у кромки которой торчал кривой, но надежный навес, сделанный из свежесрубленных ветвей, спутанных веревками. Водитель принялся деловито осматривать заляпанные грязью колеса «Волги», попыхивая папиросой.
    Он выронил ее изо рта, когда услышал вопль Егоренкова.
- Быстрее сюда!  - раздался мощный крик.
    Серега и Перебородов бросились к берегу. Перебородов, в спортивных туфлях, неловко делал коленца по грязи, крепко держа в обеих руках пакеты, туго набитые снедью и выпивкой.
    Егоренков недвижно высился своей могучей фигурой над спокойной водой, и указывал куда-то пальцем.

    В воде покачивался на едва приметных волнах труп.
    Промокшая насквозь, задубевшая «штормовка». Он как будто увлеченно, позабыв обо всем, рассматривал что-то на дне, и над поверхностью выглядывали только спина да затылок.
- Едриттвоюгать, - охнул Перебородов, и присел, бросив пакеты, в которых жалобно звякнуло стекло. Егоренков шумно сопел, лицо его багровело от ярости.
- Вот вам и рыбалка, ребятушки. Вот вам и викенд, товарищи, - лицо Егоренкова страдальчески скривилось. Водитель сплюнул сквозь зубы, и полез в карман за новой папиросой.
- Что же делать-то, Иван Михалыч? Милицию же звать нужно, а нам и позвонить неоткуда, вокруг глушь, до города пилить и пилить! – запричитал Перебородов, но Егоренков нетерпеливым жестом заставил его умолкнуть.
- Значит так. Сережа сейчас обувает мои «болотники». Ты, Пал Анатольич, достань из моего туеска в багажнике топорик, и сруби длинную палку, ну или навес этот сраный разбери. Вопросы есть?
    Вопросов не было. Перебородов кинулся к машине за топориком, а Серега послушно принял из рук Егоренкова огромные сапожищи.
    Егоренков, босой, как классик, попирал траву своими монументальными ступнями.
- Иван Михалыч, а может, того, не нарушать обстановку, съездить за милицейскими, а? А то мы тут сейчас наследим, а вдруг его убили, а? – кричал у машины Перебородов, роясь в туеске. Найдя искомое, он, так же бегом, вернулся, и повторил, потрясая топориком, будто это было его аргументом:
- Может, за милицейскими съездить, а, Иван Михалыч?
Егоренков с досадой ответил:
- Знаешь, что, Паша? Я из-за какого-то идиота портить себе рыбалку не собираюсь. Сейчас его достанем, и я буду делать то, для чего сюда, мать вашу, приехал, понятно тебе?
- Понятно, - охотно согласился Перебородов. – А утопленник что, так и будет лежать, пока мы рыбачим?
- Вы с Сережей отвезете его в город. У тебя все равно удочки нету.
Перебородов смутился.
- Но я ведь это, компанию, так сказать, составить, нарезать там, разлить, шашлычок пожарить…А вдруг он зачервивел или воняет? – ухватился Перебородов за последний довод.
- Вот и понюхаем сейчас. Я не верю, что он тут давно. Старик твой бы его нашел сразу, когда рыбу подкармливал. Это же не Байкал, а сраная лужа.  Хотя, хер его знает, может, сильно темно было. Короче, милицию сюда будем звать, только если у него нож между ребер, или еще чего. А ты от долга гражданского отлынивать брось, Серега один его волочь не будет, и с милицией разговаривать не сумеет. Палку обеспечь, давай.
    Водитель стоял по колено в воде, нелепый в обутых «болотниках», явно не подходящих ему по размеру, и с видом бывалого морехода, приложив к бровям ладонь козырьком, разглядывал зависшего в нескольких метрах от берега мертвеца.
    Перебородов, с сомнением посмотрев на навес, решил, что его детали не подходят, и срубил длинную толстую ветку с поваленной неподалеку сосны.  Вскоре Серега продвигался вперед от берега, преодолевая сопротивление водных толщ, подняв массивную палку над головой, как будто боялся, что ее намочит.
    Двое на берегу молча следили за ним.
- Эх, а если глубоко, не дойдет ведь, - сокрушался Перебородов.
- Дойдет. А не дойдет, так палкой достанет. Серега, давай цепляй его сучком за воротник!  - крикнул Егоренков водителю.
    После нескольких неудачных попыток Сереге, наконец, удалось зацепить утопленника, и осторожно отбуксировать к берегу.
    Егоренков и Перебородов бросились ему помогать выволочь непослушное, тяжелое, как куль, тело на траву.
- Ебен патрон, да это же твой Андрон, - узнал Егоренков лицо мертвеца, когда того перевернули на спину. Перебородов растерянно уселся рядом с обтекающим водой трупом, шмыгая носом. Лицо мертвого старика было искажено выражением крайней муки, а раскосые азиатские глаза, окруженные сеточками морщин, крепко зажмурены.
- Рыбок, говоришь, подкормил, Паша?
- Ну да, Иван Михалыч, подкормил. Утром только его видел...
- Интересно, почему у него лицо такое? Хотел нырнуть поглубже, да не выплыл, и расстроился перед смертушкой?
- Не знаю, Иван Михалыч, я утонувшего человека в последний раз лет десять тому видел.
- Ну ладно. Вроде бы у него никаких ран нету. Руки-ноги-голова целы. Сейчас водичка с него стечет,  оборачивайте его клеенкой, которую ты, Паша, взял жратву раскладывать, и дуйте в город, прямо к приемному покою. Там его и сдадите. Потом позвонишь дежурному, и доложишь, как есть. А ты, Серега, к вечеру вернешься, заберешь меня.
    Перебородов покорно принялся расстилать широкую клеенку. Втроем они затащили тело на ее край, и крутанули, завернув как Волка ковром в мультфильме.
- Ну, все. Грузите в багажник, только достаньте мои вещи, и крышку не закрывать, а то вдруг и правда провоняет, - и Егоренков стал расчехлять удочку.

      Обратно ехали молча. Перебородов не мог отделаться от мыслей о том, что вот только сегодня видел беднягу Андрона, разговаривал с ним, хлопал по плечу, а теперь тот болтается в чреве багажника, с высунувшимися из машины ногами, и над его телом раскачивается багажная крышка. Без мыслей, без слов. Мертвый, как камень. От этих раздумий к горлу подступал горький комок, и Перебородов нервно кусал ноготь, поглядывая в зеркала заднего вида, словно ожидал, что Андрон может выпасть на ходу, и встанет, весь в грязи, и начнет грозить кулаком вслед удаляющейся машине. Бедный, бедный дед.
- Пал Анатольич, - прервал молчание Серега. – А этот дедок, он из рыбинспекции, или просто места знает? То есть, знал, - поправился водитель.
- Да как тебе сказать. Он и охотник и рыбак, и все в одном. Ты же видел его рожу. Он из коренных, из енянгов. Они тут все места излазили, когда ни тебя, ни меня, ни Демьяновска не было. Местный, короче, до мозга костей человек. Хороший он был, эхма, - и на Перебородова нахлынули воспоминания об этом славном старике, знавшем много историй, в которые не верилось – такими фантастическим они были. Дикий народ, что тут скажешь. Таежное племя. И медведь у них разговаривать умеет, и человек зверю брат.   
    Тысяча и одна ночь, одним словом.
- Я просто думаю, как он с утра из города обратно смотался на озеро. Никак не складывается. Если бы на моторке, как у рыбаков, то срезать мог бы по Кирьянке, но все равно не складывается. По времени. – и, отпустив на мгновение руль, Серега ловко чиркнул спичкой.
- Я тоже об этом думал. Не знаю, с ним все возможно, он как рыба в воде в этих ебенях, - и от этого сравнения Павлу Анатольевичу сделалось еще грустней.
- Если он такой быстрый, потому что все тут знает, как же он тогда утоп? – задал риторический вопрос вникуда Серега, и выбросил окурок на дорогу.

    У Егоренкова уже второй час ничего не клевало. Чертов старый чурка, сам утоп, и рыбу распугал.
    Подул зябкий ветер, предвещавший ночной дождь, и Егоренков поежился от проникающего под куртку, под кожу холода. Ну вот ведь шайтан, ничего не клюет, как будто повымерло все!
    В голове тяжело ворочались мысли. Егоренков глотнул коньяку, и яростно заработал челюстями, кромсая зубами бутерброд с колбасой. По телу разлилось спасительное тепло.
    Озеро было неподвижно. С севера небо затягивало тучами. Скорей бы Серега вернулся. День безнадежно испорчен. Ни рыбы, ни шашлыков, только он, кретин, сидит с удочкой на пустом берегу, и этот навес, сколоченный мертвым уже стариком. Вспомнился почему-то Пьер Д’Кубертэн. Что к чему? Пьер Д’Кубертэн. Блядь такая. Олимпиада, что ли? Кубертэн..Кубертэн…Глаза сами собой закрывались.
    Кыортэн! Дремота мгновенно испарилась. Кыортэн! Старая скотина распугал рыбу своим этим заклинанием! Вот паскудник, наверняка шепнул что-то такое, лишь бы навредить. Ну нет, хуйня это все. Зачем это старику? Егоренков улыбнулся себе. Рыбалка – дело такое. Как начнется невезуха, мигом вспомнишь суеверия, кыортэн с Кубертэном. Тьфу, пропади оно.
- Эй, Андрон! Я знаю, это ты нашаманил, дятел ты лесной! – крикнул Егоренков в пустоту, и рассмеялся. Ответом ему была легкая рябь на воде.
- Верни давай рыбу, черт старый, ни себе, ни людям! Кыортэн кильманда тебя задери, - дразнил Егоренков несуществующего слушателя. Где-то в лесу громко треснула ветка.
    Неожиданно по воде, возле самого места, в котором леска с грузилом скрывалась в непрозрачной глубине, зароились пузырьки, и пошли, расходясь, редкие круги.
- Ага! Испугался! – торжествующе возопил Егоренков, и тут же замолк, чтобы не спугнуть удачу. Он весь подобрался, и принялся коротко и часто трясти удилищем, чтобы привлечь внимание рыбины. Однако, большая - какие круги от нее!
   
    В полной тишине из воды показалась голова. Она не могла быть рыбьей.
   

    Не мигая, на Егоренкова горящими глазами из воды уставился Егоренков, с налипшими на лоб волосами.
    Иван Михайлович похолодел. В голове сразу стало как-то пусто, ноги налились тяжестью, и, попытавшись подняться, и побежать, он рухнул лицом в траву, едва только попытался сделать шаг. Приступ?...
- Кыортэн, - возразил  кто-то прямо над ухом.    

    Серега вернулся поздно вечером. В милиции надолго задержали.
    Небо у озера окончательно заволокло серыми полчищами туч, и сумерки наступили раньше обычного.
    Шеф сидел под навесом, но отчего-то без удочки, отвернувшись от озера.
- Заскучали, Иван Михалыч?  - крикнул издалека Серега, шагая вразвалочку.
- Заскучал, Сережа.
- Ну, сейчас поедем домой. Завтра Перебородов сюда приедет, все уберет.
- Хорошо. Очень хорошо. А еще кто-нибудь будет?
- Да нет, милицейские с медиком посмотрели, утоп дед, сам собой утоп, говорят. Мы им объяснения дали.
- Ну и славно, вот и ладушки.
- Что-то неважно вы выглядите, Иван Михалыч, я вам скажу, - сочувственно проговорил Серега, поравнявшись с навесом.
- Что поделаешь – усталость… Ты садись, посидим, отдохнем, да и поедем домой, - Егоренков отсутствующим взглядом смотрел куда-то в горизонт.
    Серега сел рядом, закурил, глядя на чернеющую водную гладь. Закончился непростой день. Почти закончился. А завтра – спать, спать до обеда.
- Иван Михалыч! Иван Михалыч!
- Что, Сереж?
- Там это…вроде человек! Вон спина, куртка из воды торчат, посмотрите! – Серега нервно затушил папиросу о землю, вскочил.
- Кыортэн, - равнодушно ответил Егоренков, не оборачиваясь.
- Что? Вы что сейчас сказали?
- Утонул он, наверное, вот что я сказал, - и Егоренков обнял суковатую палку, служившую опорой для навеса.
    Рядом с берегом на поверхности появился пузырь. А за ним другие.

Tweet