И город задрожал, словно холодец в тарелке, мелкой дрожью впитав в себя очередную инвестицию белкового вещества, укрепленного, впрочем, некоторым количеством костного состава. Растворяться и дрожать было несколько противно, однако даже во сне Благодетельский понимал полную необходимость данного процесса и иногда не забывал кивать. Когда до окончательного растворения оставались считанные секунды, Благодетельский открыл глаза и посмотрел на часы. Было полтретьего дня. Почему я не дрожу уж более?, - подумал Благодетельский и попытался закрыть глаза, однако, кроме причудливых бегающих мультиков на черном фоне ничего не увидел. Тогда он встал и обильно помочился в расколотый унитаз с веселым желтым просветом, не забыв, правда, сделать по направлению к нему семь-восемь шагов, отделявших кровать от туалета. Остро запахло чем-то напоминающим городскую поликлинику, и Благодетельский заставил себя потянуть за спусковой рычажок.
В маленькой комнате от него проворно шарахнулся рыжий кот, который, с чавканьем умяв добытого на улице голубя, трудолюбиво зарывал в ковер коричнево-бежевую кучку, взметая в воздух метель из покрывавших полквартиры перьев. Благодетельский обулся и, случайно наступив на несостоявшийся кошачий туалет, отправился на кухню, где с удовольствием выпил холодные остатки кофейной жижи и раздавил пальцем заблудшую на стол беременную самку пруссака, оставив на клеенке белесую дорожку.
Между тем, какая-то радиостанция жизнерадостным голосом Джеффа Линна из Электрик Лайт Оркестра напевала о том, как хорошо живется, если ты - человек 21го столетия, что напомнило Благодетельскому о том, что неплохо бы выйти на улицу. Он натянул на себя куртку и вышел в пропахший мочой подъезд, скользнув глазами по непринужденно развалившимся в вонючих лужах шприцы, выбранные новым поколением.
Мустафа был бородат и грязен. Он не сидел в кресле и не читал газеты, даже криминальную хронику. Он мирно беседовал с кучкой своих земляков в углу крытого рынка. Он сильно благоухал туалетной водой Давидофф, а земляки ему сочувственно кивали. Им нравился терпкий запах свежести, а также отчисления в солнечную республику на покупку новеньких автоматов Калашникова. Отчисления формировались из помидоров, бананов, гранатов и всякой другой гадости, которая, смешавшись в желудке, уложила бы любого не хуже всякого автомата. Мустафа и земляки не были в кепках и не носили красно-полосатые пуховые платки, но говорили на одинаковом гортанном наречии, и несмотря на это, прекрасно понимали друг друга. Дикий народ. Дети гор!, подумал Благодетельский и, взглянув на почерневший гранат, подошел к Мустафе. Тот оскалился в лучезарной донжуановской улыбке и повел Благодетельского в подсобку. Земляки продолжали приятную беседу. Наверно обсуждают особенности классического барокко, - удрученно, но отнюдь не с сарказмом подумал Благодетельский, ибо знал, что сарказм был запрещен еще группой Пинк Флойд.
- Настаящий, да-а.., - потянул Мустафа, вручая Благодетельскому некий овальный предмет.
Это была граната Ф-1. Благодетельский подумал и протянул Мустафе зеленые деньги. Мустафа довольно зацокал языком. Благодетельский непроизвольно выпустил газы. Так состоялась сделка. Так началась новая эпоха.
На Благодетельского напало благодушное настроение, и он зашел в мясной павильон, где по сходной цене приобрел три литра свиной крови, возможно зараженной солитером. Но он ее не пил, хотя банка даже через крышку издавала тяжелый характерный запах. Была ранняя весна, весело чирикали воробьи, и в отражающих бездонное небо лужах очень хотелось бесконечно глядеться как в зеркало, по крупицам впитывая в себя весь природный нарциссизм. Рекламные ролики не орали из телевизора, они только с умеренной вежливостью призывали из открытых по случаю весны окон пользоваться всевозможными средствами от ранней шелухи мнимой порядочности, к тому же впитывающими в себя влагу и обладающими мощностью в сотни лошадиных сил.
Дома Благодетельский осторожно опустил гранату в банку с кровью, но затем вынул и обтер ее тряпкой. Затем он включил телевизор и посмотрел художественный фильм Джуманджи, а также мысленно сделал первый ход в своей собственной игре Джуманджи Благодетельского-Холодца. Ему вдруг остро захотелось убить на улице собаку, засунуть в нее гранату, отнести собаку с ее содержимым на кладбище и все там взорвать, однако он вспомнил некрофила-однокласника, забитого насмерть интеллигентными кладбищенскими завсегдатаями, и вынужден был бросить данную затею.
Господи - какая нелепица. Просто несуразие какое-то, - подумал он, кладя гранату в карман и направляясь обратно на улицу, - Ведь на людях-то придется испытывать! Ведь в первый раз страшно!
Благодетельский очень любил людей, особенно женщин. Ради прекрасного пола он был способен совершить любые жертвы. В летнее время он срывал с клумбы анютины глазки, а в весеннее воровал из леса подснежники, и, подчас пачкая одежду, пробирался с ними ползком и на карачках под прилавками магазинов и рынков, для того, чтобы укусить объект своего вожделения за икру, а если повезет - и за ягодицы. Каждый раз, когда ему это удавалось, он переполнялся безмерным счастьем и даже дарил приобретенные цветы на улице девушкам, которых он знал, что не сможет укусить. Когда же пробраться и хорошенько цапнуть женщину ему не удавалось, он со слезами на глазах приносил цветы обратно домой, ибо дарить их, а еще хуже, терять в бегстве, ему казалось безмерно расточительным. Такие случаи выбивали его из колеи на несколько дней, но потом он, как истинный оптимист, а весной еще и тем более, снова отправлялся за цветами, чтобы продолжать осуществлять свое оригинальное ухажерство. Он не был чужд и традиционного секса, однако это удавалось только летом, когда ласковые ветви лесопарковых территорий могли помочь ему лицезреть те зрелища, которые более наглядны, чем на экране телевизора. Заниматься онанизмом, наблюдая живых людей, было лучше, чем просто так на кладбище, и это было еще и просто хорошо.
Однако Благодетельского не очень устраивали общественные туалеты, потому что в мужские туалеты не допускали женщин, а в женские он ходить боялся - ему было стыдно. Еще в туалетах всегда почему-то воняло, и его раздражало читать на стенах туалетных фольклор. Он боялся прослыть сорвиголовой среди гомосексуалистов, и фольклор этот не читал, тем более что его всегда вовремя замазывали. Правда, Благодетельский страшно любил испражняться, даже сидя на корточках. Посему он всегда посещал самые лучшие, хотя и нелюбимые городские уборные для того, чтобы в них толково испражниться. Он страшно гордился тем, что называл процесс дефекации толковым процессом, тратил на туалеты уйму денег, всегда угощал бабушек на контроле лучшим коньяком, в результате чего ему всегда оставляли персональную кабину. Ее все равно умудрялись запачкать надписями, поэтому он подозревал, что бабушки все же пускают туда время от времени каких-то одиноких посетителей.
Выйдя на улицу, Благодетельский, помимо гранаты, не забыл взять с собой банку с краской. Еще он прихватил перья от растерзанного котом голубя и большой кусок мяса, положив их в разные карманы. Банку с кровью он нес в полиэтиленовом пакете и, время от времени опуская туда руку, окроплял головы бежавших за ним бездомных дворняжек, которые ради запаха вырезки отвлеклись от увлекательного исследования помойки. Благодетельскому всегда нравились объедки, и он иногда их ел, несмотря на весь стыд данного явления. Он приносил их в подарок женщинам, которых, бывало, кусал под прилавками, а также в лесопарках. Он считал, что для женщины или девушки нет подарка ценнее. Иначе зачем же французы едят лягушек, а китайцы - тараканов и трупных червей? Насчет червей он, конечно же, не был уверен, однако вспоминал о том, как один знакомый - специалист по шашлыкам долго пичкал его якобы свининой под хорошую водку фирменной марки, а потом, когда Благодетельский подивился необычайной мягкости мяса, заплакал им признался, что это была его девушка. Благодетельский тоже всплакнул, и с тех пор полюбил и зауважал женский пол с невиданным доселе усердием. Девушку они тогда доели.
Размышляя таким образом, Благодетельский дошел до места назначения. Он захотел очень сильно полюбить всех людей, и создать источник невиданной красоты и силы. Это была автобусная остановка, но поскольку другие места решительно не подходили, Благодетельский, немного засмотревшись на общественный и личный транспорт, подождал значительного интервала в движении автобусов и маршруток и, немного подумав, вылил себе на голову банку с кровью. На него усиленно пялились прохожие и ожидавшие транспорт пассажиры, и Благодетельский им улыбался. Была ранняя весна, светило яркое солнышко, в желудках пассажиров копошились полупереваренные обеды, а в мозгах - тысячи гигабайтов непроизнесенной лжи, и это было прекрасно, ибо воробьи чирикали в лужах, и это была сама жизнь. Это - яркий костер, возгорившийся из искры, которому не суждено было погаснуть, - подумал Благодетельский, - чтобы его зажечь, стада динозавров, бороздя просторы влажных первобытных материков, становились жертвами более утонченных хищников. Все мелкое пожиралось крупным, все мелкое уходило в хаос. Однако человек все равно никак не вырос выше двух метров, что напрямую указывало на его низменность, - думал Благодетельский, раздавая мясо прохожим, однако раздать его он не успел, потому что все куски довольно спонтанно скушали бродячие псы. Тогда Благодетельский швырнул прохожим кучу веселых зеленых бумажек вместе с перьями бедного голубя, и люди почти придвинулись к нему даже вплотную. Это было красиво и познавательно.
Благодетельский облизал подарок Мустафы, вынул чеку и отпустил рукопожатие.
Так появился первый холодец.

Tweet