— Пробей потолок! Долго ли мне еще маяться? Пробей потолок! Помоги ты мне! Адовы муки терплю! Антонов огонь по всему телу, аж до костей пробирает, а встать не могу. Я бы сама пробила, да руки как не свои. Вон, правой не двинуть. — Старуха, лежавшая пластом на узкой койке, указала здоровой левой на безвольную правую, которая подергивалась время от времени. — Отпустите вы мою душу, Христа ради!
— Ну, Клавдия Петровна, на что жалуетесь? Если не считать потолка, который вам так мешает?
— Пролежни, сынок. Как обычно. Будто сам не знаешь.
— Хорошо, вам Катя левомеколем смажет.
— Не надо мне мазей твоих, выблядок! Пробей, пока они не вернулись! Пробей потолок! Пробей потолок! Пробей потолок, ирод! Пустите меня, твари! Пустите! Я не готова! — Старуха забилась в конвульсиях и уцепилась здоровой рукой за сине-зеленую униформу Ильи. Он решительно разжал ее пальцы и крикнул медсестре, сидевшей в коридоре, что Мещерякова снова буйствует.
    Во время таких припадков бабка обычно падала с кровати. Вдвоем с сестрой Илья все-таки заставил бабку проглотить настойку пустырника. Ничего другого она не пила из принципа, выплевывала любые таблетки, словно ее хотели отравить. Что самое странное, от этих травок она действительно успокаивалась. Илья думал, что бабка была народной целительницей. С собой в больницу привезла целый мешок сушеных трав и настоек.
— Катя, посидите с ней. Видите, Клавдия Петровна, всё с вами в порядке. Никто вас никуда не утащил. Сейчас вам Катя смажет крестец,  и вы на боку полежите пару часов. И болеть перестанет.
— Вы меня лучше посадите и зеркало дайте, и гребешок мой. И Евангелие.

    Других пациентов, по странному стечению обстоятельств, в палате не было. Кого-то забрали родные, потому что было время отпусков; кто-то умер. Осталась только эта, высохшая, со сморщенным коричневым от загара лицом. Загар не сходил с ее кожи, хотя она лежала тут уже больше двух лет. Казалось, она каждый день гуляет на солнце. Зимой загар постепенно исчезал, а летом снова появлялся, хотя кровать стояла в самом темном углу. Несмотря на старость, она сохранила все зубы. Волосы у нее были серебристые, длинные и невероятно густые, глаза огромные, карие с прозеленью. Они меняли свой цвет в зависимости от освещения — на солнце вспыхивали золотом, а в темноте казались почти черными.
    Врач и молоденькая сестра ушли, и старуха здоровой рукой начала причесываться. Кто-то невидимый зажимал пряди у корней, чтобы волосы не тянулись и ей не было больно. Кто-то разгладил морщины на ее лице. Волосы почернели.
— Пустите руку, я сама! — Сказала она, обращаясь в пустоту. Но ее правая рука по-прежнему подергивалась и не слушалась хозяйки.
    Она задумалась на минуту и приказала:
— Несите, твари! Поесть хочу по-человечески.

*  *  *

    Илья в этот день ушел пораньше. Обратил внимание на высокую зеленоглазую брюнетку, которая словно плыла по воздуху. Женщина была удивительно хорошо сложена, белое платье со шнуровкой открывало загорелую спину и плечи. Тонкая талия и высокая, явно силиконовая грудь, округлые бедра, стройные ноги. «Модель», — подумал он. Внезапно женщина развернулась, держа правую руку на отлете, и ринулась к нему, целя ногтями в глаза. Отчаянный взгляд, полный ненависти. Расширенные зрачки наркоманки.
— Ублюдок! — Крикнула она, и в тот же миг что-то отбросило ее назад. Она медленно, словно не по своей воле, плыла прочь от этого места.
    Илья соображал, что к чему. Может, эта девушка с ним когда-то встречалась? Маловероятно, он женат уже десять лет. На первом курсе будущую жену встретил, даже погулять толком не успел.
    На асфальте лежали коричневые осколки пивной бутылки, и она прошла прямо по ним босыми ногами. Как будто их не существовало или она занималась йогой. Обернулась, взмахнув своей черной гривой. Бросила убийственный взгляд.
    Илья разозлился, не выдержал и подбежал к этой стерве. Спросил, какого хрена она кидается на прохожих.
— А ты пораскинь мозгами, недоносок. Пораскинь. Мозги твои куриные. Когда женщина просит, делать надо, что она говорит. Делать надо, а не языком болтать. Умная больно молодежь пошла. — Ее голос дрожал от гнева.
— Я вас первый раз вижу. Может, объясните, зачем на меня накинулись?
— А нечего тут объяснять. Нечего объяснять-то. Делай что тебе говорят — и всё. А то хуже будет. Хуже будет, говорю. Просто делай то, о чем тебя просят. Убила бы, сволочь… — Пробормотала женщина и пошла прочь, так же медленно и плавно.
    Он проводил ее взглядом до кафе под открытым небом напротив интерната. Нервная красавица села и неловко взяла у официанта меню.
    Через минуту подъехала жена, и молодой врач забыл об этой неожиданной атаке.

* * *

    Женщина медленно, всё так же неловко, будто рука была не своя,  поднесла к губам бокал с красным вином. Чуть не облилась, промокнула салфеткой капли на красивой груди. Ела она свободной левой, деловито накалывая на вилку куски мяса и подбирая гарнир.
— Руку-то хоть пустите, — прошептала она в пустоту. Не убегу я. Вы ж везде, сучье отродье.

    У нее перед глазами снова был тот летний день, когда она по глупости сделала то, о чем ее попросили. На ней было кремовое платье из крепдешина с сиреневыми цветочками, которое ей очень шло. Пышные рукава до локтей, на завязках, пышная юбка, широкий пояс на тонкой талии. Внизу треугольного выреза она приколола небольшую, но эффектную жемчужную брошку. Две пряди волос спереди были свернуты валиками и модно убраны за уши, а сзади – распущенные локоны. Она еще подумала, что зря так разоделась — для экспедиции можно было найти что попроще. Но уж больно день был хороший. Их привезли на Брянщину на две недели, чтобы собирать материал у народных сказительниц. Начальник экспедиции разделил практиканток на группы по пять человек.
— Ну, Клава, вам как раз досталась весьма интересная старушка. Она согласилась, чтобы вы у нее пожили. Ты ее слушай, конечно, но не записывай, старайся запомнить. Мало ли, неадекватная реакция. У них тут в тридцатые годы половину деревни вымели. Ты понимаешь, о чем я. Один тут кинулся записывать, а бабка прямиком в райцентр почесала, думала – шпион. Дикий народ, одним словом.
— Ладно, учтем.
— Ну, с богом. Марья Никитична ее зовут. Я вас сам заберу потом. Не забудьте дневник практики заполнить, знаю я вас. Слова незнакомые – в картотеку.
— Хорошо.

    Клава подхватила небольшой чемодан, надела шляпку и пошла во главе своей группы к дому на краю деревни. Дом стоял на отшибе, от улицы его отделяли поле и высокий забор.

    Клава взошла на крыльцо и постучала. Ничего… Постучала в окна, обошла его кругом, заглянула в сараи. Ни одной живой души. Даже кур – и тех здесь давно не держат.
— Пошли, ее дома нет, — крикнули девушки. — Вернемся в гостиницу, если что. Попутку поймаем. Может, она вообще умерла?
— Вот и идите обратно, спросите. Я подожду тут.
    Когда фигурки подруг скрылись за деревьями, Клава услышала тихий стон:
— Не могу подняться, дочка. Худо мне, умираю.
— Марья Никитична?!
— Худо мне, дочка! Возьми топор на чурбане у поленницы. Возьми. На крышу залазь, там лесенка есть. У матицы пробей крышу, у матицы. Посередке пробей.
— Может, я лучше в окно?
— Не лазай в окно, пробей крышу, сказано тебе! Стёкла-то вставить дороже будет. И где я их возьму?
— Ну, если вы так уверены, ладно. Пробью. — Пожала плечами Клава. — Хотя я бы на вашем месте окно разбить попросила. Дело вкуса.
    Клава полезла на крышу по почерневшей от времени лесенке, заткнув топор за пояс. Оступилась – захолонуло сердце. С непривычки долбанула топором куда-то вбок, выбив внушительных размеров щепку.
— Марья Никитична, я не умею! Может, из деревни кого-нибудь послать?
— Не придут они, дочка. Не любят они меня. Никто не придет. Две недели так лежу — никто о здоровье не справился. Не бойся, всё у тебя получится. Ты руби потихоньку, слышишь? Топор держи ровно. Следи, чтобы с топорища не соскочил. Клинья плотно сидят?
— Плотно, Марья Никитична.
    Клава рубила самозабвенно. Девчонки уже вернулись и кричали снизу:
— Клавка, с ума сошла? Слезай! Упадешь!
    Дранка летела во все стороны, и можно было уже различить стропила.
— Хватит, дочка. Теперь спускайся сюда, дверь отопри.
    В нос шибануло гнилью, застарелым запахом мочи и фекалий. Старуха лежала на полу в темноте, посреди небольшой лужи с кристалликами соли по краям. Одежда под ней, видимо, прела вместе с кожей. Как она только не умерла тут с голоду?
— Какая же ты красавица, дочка! Чудо как хороша! Спасительница моя. И глазищи как у Богородицы. Подойди-ка, дай на тебя полюбуюсь.
    Клава нагнулась к ней и положила топор на пол. Тонкие паучьи пальцы старухи сомкнулись на топорище. Бабка с трудом приподняла его:
— На-ка, возьми, выруби дверь. Отсырела она, так ее не открыть. Крышу потом заделаете, жить тут можно сколько хотите. Всё твоё будет.
— Хорошо. Но сначала мы вас отвезем в больницу, в райцентр.
    Клава обвела взглядом стены с пучками высохших трав, нехитрую утварь, портрет Сталина рядом с иконой Николая Чудотворца. В углу за занавеской стояла кровать с подшитыми кружевом простынями, свисавшими до самого пола, и шелковыми вышитыми подушками.
— Бери всё, что я имею, — еле слышно сказала старуха. — Прости меня, дочка. Виновата я перед тобой, да что поделаешь. Сама не по своей воле такой грех…
    Глаза бабки закатились, из горла вырвался хрип. Она выгнулась всем телом и затихла. Клава пощупала пульс у нее на шее. Всё. Конец пришел народной сказительнице. И конец практике.
    Вытерла пот со лба, отметила, что платье теперь безнадежно испорчено. Топор она всё еще держала в руках, не представляя, что с ним делать. Рядом остывало тело старухи. «Как студент Раскольников со старухой-процентщицей, — усмехнулась она про себя. — Ну-ка, может, у нее и золотишко припрятано?»
    Что-то мягко тронуло ее сзади за шею…

* * *

    Женщина открыла глаза. Напротив было желтое унылое здание больницы, с серыми потеками на штукатурке и нелепым плющом на жалком балкончике в середине. За соседний столик села та самая медсестричка с мелированными волосами, Катя. Может, сказать ей? Нет, она – не тот человек. К ней не перейдет, она слабая и не имеет абсолютно никаких способностей. Как и большинство из тех, кто ее окружает. Даже если она согласится (а она согласится), ничего не выйдет.
    Ее дежурство закончится через два часа — скорей бы она отправилась восвояси. Ни днем, ни ночью нет от медиков покою. Все лезут со своими никчемными услугами, как будто для нее больше некому работать.
    Женщина решительно встала и подплыла к медсестре:
— По-моему, мы уже где-то встречались. Угостить вас, Катя? — Пусть лучше сидит здесь, чем шпионит в коридоре.
Медсестра наморщила курносый носик, удивилась и согласилась.

— Время, время! — Напомнили неслышные для других голоса. — Пора, мой друг, пора!

* * *

    Клавдия Петровна снова лежала, уставившись в потолок.
— Что нам сделать, хозяйка?
— Посчитайте все атомы углерода над Буэнос-Айресом.
— Опять! Было уже. Придумай что-нибудь новое.
— Тогда азота. Уйдите, надоели. Дайте поспать.
— Недолго тебе осталось спать, недолго. Время твое вышло.
    В палату проникли первые лучи солнца. Она снова лежала одна, тоскливо перебирая пальцами одеяло. Внезапно до нее донесся стук тяжелых ботинок об кровлю. Так и есть, железо грохочет. Прорвемся. Слава тебе, Господи!

— Весь день долбят, стервецы. — Весело сказал Илья на обходе. — Вам не мешает, Клавдия Петровна? А то можем в другую палату перевести. Хотите?
— Нет, сынок, не мешает. Мне приятно даже. Так успокаааааааивает…
    С потолка посыпалась штукатурка. Часть перекрытия провисла и с треском рухнула прямо у ног Ильи. Посыпалась щебенка, полетели огромные серые хлопья пыли. Рабочий лежал на спине и от боли колотил здоровой ногой по полу. Другая лежала в неестественном положении. Илья опомнился, вытер холодный пот с шеи и нагнулся к нему.
— Боже ты мой, первый раз в жизни со мной такое. Перекрытия гнилые, ёб вашу мать, медики сраные! По чердаку пройти нельзя! Суки, блядь! Вы почему нихуя не сказали, что дом в аварийном состоянии? Срань подзаборная!
— Илья! — Позвала старуха за спиной.
— Сейчас, Клавдия Петровна. Сейчас мы вас в другую палату. Видите, у молодого человека нога сломана.
— Илья, подойди! — Она лучезарно улыбалась и протягивала ему что-то. — Возьми. Бери всё, что у меня есть. Возьмешь?
— Ладно, ладно, возьму. — Бросил он, торопливо раздирая штанину рабочего.
    Сверху неслись матерные крики. Илья не сразу понял, что протягивает ему бабка. Что-то деревянное. Гребешок, что ли. Он взял его. Бабка смутилась:
— Ты прости, Илюша. Ты, вполне возможно, в глубине души хороший человек. Мне даже неудобно перед тобой. Я от них ухожу, пока их нет. Если бы не ты… Возможно, это тебе…
    Ее лицо налилось кровью, и она захлебнулась последними словами. Последний судорожный вдох, глаза, вылезшие из орбит. И всё.
— Тромбоз, — констатировал он. — Отмучалась наша баба Клава!
    Он услышал за спиной чей-то шепот. Кто-то звал его.
— Идите в хуй, — отмахнулся он. И почувствовал первые симптомы триппера. С чего бы это?
    Сотни микроорганизмов весело носились по его семявыводящим протокам и плясали в предстательной железе.
— Мы пришли. Ждем дальнейших указаний. — Сказал его член, капая гноем под трусами.
— Господи! — Удивился Илья.
— Не поминай имя Его всуе! Задай нам работу, — Провещал его репродуктивный орган.
— Чините крышу тогда. А лучше перекрытия поменяйте. Во всем здании. — Илья подумал, что пора бросать пить, и бросился вон из палаты.
    Все выходные он провел на даче с женой и маленькой дочкой ее сестры. У них самих детей не было.
    Позвонил по мобильнику другу-психиатру, тот сказал, что такое бывает от стресса и от переутомления. Скоро пройдет. Главное – как следует высыпаться. Илья рассмотрел в зеркале над умывальником свое худое лицо с небольшой бородкой, глаза в тонкой оправе очков. Мешков нет. Выспался. Не переутомлялся. Те же голоса ныли под ухом, а плечи скребли невидимые когтистые лапки. Они просили задать им работу. Сказали, что починили крышу.
— Ну, бассейн выкопайте на садовом участке. Плиточкой выложите, воду проведите. Работайте, глюки.
    Жена Ильи ковырялась на грядке с редиской. Выдернула очередной сорняк и почувствовала, что земля уходит из-под ног.
— Илья! — Завопила она. — Илья, я провалилась! Я в воде!
— Что, Света?
— Илья, тут какая-то яма! С водой! — Она тянула к нему облепленные жидкой грязью руки. — Чего уставился? Вытаскивай!
    Оба опасливо поглядели на растущую посреди огорода яму, подхватили племянницу и понеслись прочь с участка, к станции.
— Илья, там, наверное, подземная речка. Почва провалилась. Да? Кошмар!
    Жена отмывалась под колонкой, брызги летели во все стороны.
— Наверное. А может, овраг.
— Какой, в жопу, овраг? Овраги просто так не появляются! Придурок! —Света раздраженно выжимала волосы. — Я простужусь теперь. Говорила: не надо брать этот поганый участок!

* * *

    Когда Илья пришел на работу, ему сказали, что крышу кто-то уже починил. Кто-то неизвестный. Спонсор, что ли.
    В холле днем бродило несметное количество стариков и старух с цветами, люди средних лет в черном сдержанно беседовали. Были и студенты, тоже с цветами. Из морга вынесли темно-красный гроб и погрузили в автобус. Весь этот народ чинно залез в автобусы и легковые машины, и процессия медленно тронулась.
    В ординаторской Катя протянула ему газету. На первой полосе была фотография какой-то девушки в шляпке, годов эдак пятидесятых, с подписью «К. П. Мещерякова — студентка МГУ». Ниже – фото Клавдии Петровны уже в более преклонном возрасте. Он пробежал глазами статью:
    «Ушел из жизни… действительный член корреспондент РАН… трудно переоценить… огромный вклад в фольклористику… собирательница… более двадцати книг по проблемам народной медицины… немецкой филологии… исследования творчества Гёте… коллеги скорбят… великий Учитель… закатилось еще одно светило отечественной науки…»
    А он, по простоте своей, думал, что это деревенская бабка-маразматичка. Она притворялась. Все эти «сынки», «антоновы огни», «ироды». Бабка родилась в Ленинграде, училась в Москве, преподавала в ЛГУ и на старости лет заседала в Академии наук. Зачем она ломала комедию? Решила посмеяться над мальчишкой-врачом, который ей во внуки годился?
— Мы сделали бассейн. — Тонкие коготки впились в его шею. — Тебе больше ничего не нужно, хозяин?
— Мне ничего не нужно. Уйдите. — Громко сказал Илья.
    Катя сделала широкие глаза:
— Прекрасно. Раз вы не нуждаетесь в моих услугах, я уйду. — У нее на лбу появилась нехорошая складка. — Я уйду. Только газету отдайте!
— Катя, извините, ради бога. Я устал в последнее время.
    Сестра удалилась, нарочито громко стуча каблуками. Проходивший мимо патологоанатом заметил, что у Ильи какой-то растерянный вид. Отвел его на улицу, курить. Илья достал сигареты.
— Кстати, это был не тромбоз. — Патологоанатом причмокнул, затягиваясь.  С утра не курил, забыл купить. Какое это наслаждение – не курить полдня, а потом стрельнуть одну! — Так вот, о чем я? Инфаркт и инсульт. Если вам это интересно. А еще царапины по всему телу, как от когтей. Вы меня слушаете? Когда я делал вскрытие…
    В воздухе нарастала духота. Небо потемнело, налетел порыв ветра.  По улице пролетел сорванный тент. Плечи Ильи снова скребли тысячи коготочков:
— Ты уверен, хозяин, что тебе больше ничего не нужно?
— Уверен. Мне ничего не нужно.
— Чего вам не нужно? — Удивился патологоанатом.
— Возьмите вашу зажигалку. — Улыбнулся Илья. И пойдемте отсюда, гроза начинается.
    Они сели на черный диван из искусственной кожи в холле, рядом с чахлой пальмой в кадке. Ливень хлестал в стекла, и на улице ничего не было видно из-за потоков воды.
— Илья Андреевич, может, дадите еще сигарету? Я пачку купить забыл.
— Берите всё. У меня ещё…
— Спасибо, Илья. С удовольствием. — Ответил патологоанатом. Но Илья его уже не услышал.
    Он отделился от своего тела и скрылся за пеленой дождя. Кроме дождя и торопливых невидимых коготков вокруг ничего не было. Смерч захватил его и понес куда-то в непроглядную темноту. Он успел только вспомнить, где видел ту девушку с фотографии, — на улице, у входа в больницу.
— Ему ничего не нужно! Ему ничего не нужно! — Радостно пели голоса. — Ему ничего не нужно! Ему ничего не нужно!
— И что это значит? — Проорал он в пустоту. — Что это значит?
— Если тебе ничего не нужно, ты мертвец. — Авторитетно заявил чей-то голосок. — Это все знают. Ты расплатился. Тебе ничего не нужно. Обязательства соблюдены. Правда, обычно у нас просят больше. Мы приятно удивлены скромностью ваших запросов.
— Какие, в пизду, обязательства? Что вообще происходит? Я у вас ничего не просил. Я вас не звал.
— Нас это не интересует. Мы выполнили обязательства. — Хором ответили голоса.
    Мир исчез.

* * *

    Патологоанатом склонился над телом коллеги. Всё произошло настолько быстро, что он даже не успел сделать ИВЛ. Инфаркт и инсульт одновременно. Такой молодой – и уже…
    Он похолодел. Кто-то невидимый бросился сзади ему на шею.
— Задай нам работу! — Кричали голоса незримых существ. — Задай нам работу!
— Отлично. Хочу на Мальдивы. — Не растерялся врач.

    Александр Данилович Меньшиков, в прошлом патологоанатом захудалой больницы в Питере, развалился в шезлонге под большим зонтиком.  Выложенный голубой плиткой бассейн как раз наполняли водой. На столике рядом с бутылкой пива лежала самая спорная работа К. П. Мещеряковой — «Сюжет “Фауста” в Западной Европе и русский народный фольклор».
— Хозяин! — Пропели голоса.
— Марш считать песок на побережье! Живо! Все вон отсюда! За работу! — Отогнал их Александр и снова взялся за книгу.

    «Считается, что колдун, который не может лично передать свою силу, наделяет ею предметы. Они же, в свою очередь, отдают ее первому человеку, который возьмет их в руки.
    Колдуну постоянно помогают черти — они требуют работы и выполняют ее невероятно быстро (ср. сюжет литературной “Сказки о Попе и работнике его Балде” А. С. Пушкина). Если же колдун по какой-либо оплошности вовремя не задал чертям работу, они забирают его с собой. (Ср. со знаменитой фразой: “Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»)
    Согласно русским народным поверьям, колдун умирает долго, испытывая большие мучения. Нередко, чтобы помочь ему умереть (выпустить его душу), родственники разбирают крышу…»
Он перелистнул несколько страниц.
    «Отличие Гётевского “Фауста” от народной легенды и пьесы Кристофера Марло состоит и в том, что в последних договор заключается на определенный срок. Концепция “Фауста” Гёте, в нашем понимании, обусловлена именно…»
    Александр отложил книгу. Где-то на побережье невидимые коготочки перебирали бесчисленные песчинки. Перебирали быстро, жадно и бессмысленно, слагая в дециллионы.
    В следующем году они будут считать галактики во Вселенной. Это такое же увлекательное занятие. Заодно можно проверить теорию Хоукина. Но сначала пусть построят еще одну виллу. «Остановись, мгновенье, ты…» Хуйня какая-то. Неее, братцы. Не дождетесь.
    
    
—

Tweet