1.
Никогда бы не поехал в этакую Тмутаракань, если бы не сумма, которую мне посулили за благоприятный исход. Вернее, за «беспокойствие», как выразился посыльный Петраков. Когда я увидел его на лестничной площадке, то подумал, что он вряд ли протиснется в дверной проём. Фигурой, грозной осанкой и размерами Петраков напоминал памятник Рихарду Зорге, что на одноименной улице в Москве. Его голова, увенчанная казачьей папахой, терялась под потолком лестничной клетки.
- Здорово дневали! – рявкнул Петраков, глядя поверх меня и я несколько мгновений боролся с желанием обернуться.
- Здрасьте.
- Позволите?
Я представил на минуту, что не позволяю. Думаю, он прошел бы и сквозь входную дверь, как тот самый памятник на Полежаевской проходит сквозь бетонную стену. Я тщедушно прокашлялся и пригласил Петракова в квартиру. Он вошёл, заняв почти всё пространство прихожей, и мне стало тесно дышать.
- Это я вам звонил по телефону, товарищ.
Это - «по телефону, товарищ» - выдавало в Петракове человека несовременного, увязшего по самые коленки в пашне и курином помете. «Соха да борона твои товарищи» - подумал я, отступая в кухню.
Тем временем гость переминался в прихожей.
- Мы уговаривались…
- Уже понял.
Петраков снял длинную плащ-палатку, под которой обнаружились светлая суконная бекеша, отороченная натуральным каракулем, кожаные шаровары и хромовые сапоги. Не хватало только шашки и лампасов. Гость стянул с головы папаху, и порыскал глазами по стенам прихожей.
- А образа где?
Я пожал плечами, и Петраков покрестился на «Автопортрет с отрезанным ухом», висевший на стене прихожей. Тот, что без трубки. Гость долго вглядывался в зелёные ван Гоговы глаза.
- Из наших, стало быть…
- Из ваших – говорю. – Давайте на кухне поговорим.

***
От чая и кофе Петраков брезгливо отказался, истребовав молока. Я опоил его «Весёлым молочником», чему гость был несказанно рад.
- Любо!
- Давайте уже начнём, - говорю я, - у меня ещё дел по горло.
- Давайте, – ответил Петраков и осоловело уставился на меня. Гость несколько минут молчал и прислушивался, пока неуёмный молочник, покуролесив внутри Петракова, не отошёл газами.
- О!
Не зная, стоит ли присоединиться к радости Петракова или сделать вид, что ничего не заметил, я почесал за ухом.
- Так что там у вас? – спрашиваю.
- Худо у нас.
- Что, совсем плохо?
Петраков безнадёжно махнул рукой.
- С мая еще,… а на Покров так и вовсе Сатана прибрал его. В молельный дом не ходит. Поднимается ни свет и идёт воевать Туркестан. Вроде как под командой самого есаула Серого. И типает его постоянно. Вот так…
Петраков закатил глаза, разбросал руки в стороны и стал демонстрировать симптомы одержимости. Испугавшись, что гость побьёт мне посуду, я сказал - «хватит» и предложил-таки перейти непосредственно к делу.
- И что вы предлагаете?
- Предлагаю ехать в общину. Уже и билет на вас куплет.
- Куда это? – спрашиваю.
- В Нукус.
- Куда-куда?
- В Каракалпакию.
Я присвистнул. Честно говоря, с трудом представлял себе, где это находится. А увидеть какой-то сраный Нукус воочию, у меня совсем не было желания.
- Я по фотографии могу работать, – говорю. – Фотка есть?
Петраков замотал головой.
- Нельзя нам. Карточки, это всё бесовское.
- А местные что? Никого ближе не нашли?
- Отец Анатолий отчитывал… да Власенко его нагайкой отходил с неделю как. Обвинил во блуде и пинками погнал со двора.
- А про меня как узнали?
- А про вас Зинаида сказывала, сродственница ваша. Говорит, что лучше вас нету.
- Какая ещё… - начал я тут же вспомнил свою двоюродную тётку из Навои. Не видел её со времён похорон социализма.
- Ну, не знаю… далеко очень. Я в область то не всегда выезжаю. А тут – Каракалпакия. Туда ехать двое суток, небось, не меньше.
Пока я говорил, Петраков полез за отворот бекеша и достал из-за пазухи тряпичный свёрток. Положил его на стол и начал медленно и аккуратно разворачивать. В свёртке оказалась довольно увесистая котлета североамериканских долларов.
- Вот. Это деньги. Не наши, но очень хорошие, - доверительно произнес Петраков.
- Сколько тут? – спрашиваю, пытаясь определить по толщине пачки, состоящей из мелких купюр.
- Полторы тыщи.
- Нет, я не поеду…
- Это ж два с половиной мильона сум!
- Нет!
- В Нукусе ещё шесть мильонов будет. Всей общиной собирали… поехали, а?
Я быстро посчитал. Пять штук за поездку в корне меняли дело, и я тут же согласился.
- Деньги в поезде отдам, - кивнул гонец и спрятал сверток.
- Хорошо. Мне нужно до вечера утрясти кое-какие дела и можем ехать. Вы где остановились? – спрашиваю.
- Возле вашего дома, где же ещё…
- В смысле?
Петраков подошел к окну и поманил меня рукой.
- Вон… синенький.
Прямо под окнами по центру детской площадки красовался синий пластиковый домик.
- И как?
- Поместился, - доложил Петраков, довольно поглаживая бороду. - Лёжа.
- Знаете что… посидите-ка пока у меня.
Я больше беспокоился за аванс, чем за Петракова. Этот увалень поклонился в пояс и снова осмотрел стены в поисках намека на красный угол. Не найдя оного осенил себя крестным знамением как есть – через окно на весь белый свет.
- Премного благодарен.

***
Елена – свет дней моих сегодняшних и возможно тьма будущих – сразу сказала, что мне нехер делать.
- Тебе делать нехер, Олег?
- Пять штук, Лен. Пять!
- А Щербинские? Мы же обещали Людке, что придём на годовщину. Они, между прочим, заранее предупреждали… за месяц.
Собираю дорожную сумку со строгим выражением на лице. Лена стоит возле открытой двери, шипит словно законная, и поминутно прислушивается к шорохам на кухне – не слышит ли гость.
- Это же вообще хрен знает где! И сколько тебя не будет? Неделю? Две!
- Я тебе шубу куплю. Хочешь? Норковую.
Лена хочет шубу, это видно по всполохам в глазах и нервному румянцу на скуластом лице. Она хочет шубу даже больше, чем наблюдать, как мы со Щербинским, изнывая от скуки, будем пить горькую под аккомпанемент их с Людкой разговоров.
- Дыню привези.
На контрасте с шубой это прозвучало трогательно. Почти как признание в любви.

2.
Поезд с Казанского уходил в полночь. Трое суток меня мотало по вагонной полке, под аккомпанемент басовитого тембра Петракова. Всю дорогу он рассказывал о внезапно начавшемся безумстве атамана Власенко. Я слушал его с закрытыми глазами, прикидывая, каким образом следует провести обряд изгнания. Изредка задавал вопросы, на которые Петраков охотно отвечал.
- Началось с того, что рыбу на нерест рубать стал! Заходил по пояс в Амударью и кромсал шашкой, пока сил в нем было. Насилу его оттаскивали, когда уж он совсем не мог…
- Что говорил?
- Говорил, что муллу Алимкула лично хочет от плеча и до седла рассечь.
Честно говоря, меня несколько пугала перспектива встречи с обезумевшим атаманом. А если Власенко меня - столичного экзорциста - примет за басмача? Рванёт с пояса шашку… и приедет к Леночке сверток с бастурмой вместо шубы. То-то Щербинские обрадуются. 
- Не страшно вам? – спрашиваю.
- Нет. Казаку страх неведом. 

В Навои мы прибыли в шесть утра. Вместе с компанией узбеков и корейцев погрузились в тщедушный автобус доверху забитый каким-то потасканным дерьмом и двинули на запад. 
В окно я старался не смотреть. От тутошних пейзажей на душе такая безысходность – хоть волком вой. Не местность, а сплошное экологическое бедствие. Серо-бурая почва, недоношенные кусты, беснующиеся стада перекати-поле да пошатывающиеся на ветру тушки сусликов. Изредка попадались кишлаки, но вскоре и эти убогие останки цивилизации растворились во времени и пространстве. Днем вдоль дороги начали появляться редкие солончаки, почва приобрела оранжево красный оттенок, затопорщилась небольшими барханами. Навалилась однообразная, какая-то марсианская пустота. А вместе с ней полная апатия к происходящему.
Из забытья меня вывел Петраков, больно пихнув локтем в бок.
- Наступают…
- Кто? – испуганно спрашиваю я и вздрагиваю всем телом.
- Все… и Кызылкум и Каракумы…
Я облегченно вздыхаю. Мне уже давно хочется в туалет и в Москву. Подмывает ответить, что мне похуй, но я озабоченно качаю головой и цокаю языком.
К вечеру дорога стала совершенно невыносима. Автобус подмял под себя весь асфальт, и его скаты зашлёпали по бетонке.
- Долго ещё? – спрашиваю.
- До темна будем, - обнадёжил Петраков.

Вскоре на нашем пути снова появляются следы цивилизации. Мое внимание привлекает десяток ржавых посудин, неуклюже торчащих посреди неподвижного желтого моря. Вот они – настоящие «корабли пустыни».
- Здесь раньше рыбзавод был, - говорит Петраков, - пока море не высушили. 
- Зачем высушили? – спрашиваю.
- А бес его знает, зачем. Начальству виднее… воду на поля загоняли.
Ближе к ночи на смену бетонке вернулся асфальт, вдоль трассы потянулись поселки и опустевшие придорожные базары.
Автобус миновал плотину, рассекавшую Амударью надвое, вильнул в крутой поворот и выскочил на перекресток. Стоявший у дороги светофор просто оглушал своим видом. После саксаулов, солончаков, сгнивших барж и полуголодных сусликов он казался чужеродным, нереальным. Как будто загулявший Джедай воткнул на перекрестке свой меч, да и забыл про него.
Автобус въехал в город и почти сразу остановился на небольшой полутемной площади.
- Ну, все, приехали, - слова Петракова прозвучали как насмешка. Я испуганно оглядел мрачные неживые постройки. Выходить не хотелось.
- Это что… это и есть ваш Нукус? Тут люди то живут вообще?
- Так ведь ночь… спят, поди.
- А света чего нет?
- Да накой его ночью палить?
- А, ну да… действительно, чего это я?
Поднимаясь с жесткого сидения, одновременно испытываю и боль и облегчение. Ощущение такое, словно меня вытянули по спине доской Евминова.
На выходе из автобуса я узнаю ещё одну деталь: до общины пятнадцать километров и их нужно будет проделать верхом. Слава богу – не на мне.

***
На скамеечке нас уже дожидался представитель рода казаческого с тремя рослыми жеребцами, привязанными прямо у автобусной остановки. Они дышали и топтались нетерпеливо и суетно, как это умеют делать только лошади. Завидев меня, жеребцы стали надменно шевелить ноздрями. Сволочи. Ничего хорошего для меня это не сулило.
С лошадьми у меня по жизни не складывалось. Верхом я гарцевал только дважды, и оба раза неудачно. Впервые этакое счастье мне привалило в армии. Лошадка представляла собой довольно жалкое зрелище: приблудившееся на хоздвор костлявое животное с бельмом на левом глазу. Она видела только половину этого прекрасного мира, поэтому при беге её постоянно тянуло вбок. Этим самым боком она и припечатала меня к дереву. Второй раз в Крыму, на конной прогулке в горах. Это какой же вообще идиот придумал по горам на лошадях ездить? Хрен его знает, чего там моей кобыле пристукнуло в голову, но она радостно понесла. Видать, у неё, как и у Власенко переклинило мозги, и она рванула воевать Туркестан. Слава богу, тогда я свалился с лошади раньше, чем она меня убила.
На этом моя гусарская карьера и закончилась. С тех пор – ни-ни. Никаких лошадей. Стрёмно. Да и воняет от них.

- Может, пешком пройдёмся? – предложил я.
Петраков не удосужил меня ответом, посмотрел как на потерпевшего и взялся за поводья. Мне помогли вскарабкаться на жеребца, я поболтался какое-то время в седле в поисках удобного положения и мы двинулись в путь. Первые несколько минут, я нервничал, дёргал поводок и беспорядочно колотил пятками по бокам Иштара (так звали моего жеребца).
- Да не чеши ты ёму бока! – орал Петраков. – Шо, в первой, казак? Ну, давай подсоблю… Да не, не так! Отпусти поводья, титька тараканья…
В конце концов, я понял, что эта сволочь реагирует на любое моё движение. Управлять лошадью нужно как джойстиком. Всеми четырьмя конечностями и вдобавок ещё и жопой. У подвинутых автомобилистов эта шняга называется «острый руль» и такие тачки в почете.
Мы минули здание автовокзала, процокали по асфальту ещё пару кварталов и оказались на окраине города.

Прямо передо мной, брюхом кверху, разлеглась совершенно унылая степь, хаотично поросшая саксаулом или ещё какой-то экзотической хернёй. Несмотря на отсутствие луны, и прочего электричества, всё это повидло освещалось достаточно хорошо, даже линия горизонта просматривалась. Я задрал голову вверх, в поисках источника света, и у меня заклинило дыхалку.
Клянусь мамой, я никогда не видел ничего подобного. Вру - видел нечто похожее в интерьере одного модного супербазара: черный матовый потолок, густо припудренный светодиодами. Только на этот раз ощущение было абсолютно ошеломляющим. Даже не знаю с чем его можно сравнить. Как будто в задницу вставили кислородный шланг и открутили вентиль. Я буквально наполнялся пространством у себя над головой, задыхался им. Нахлебался черного воздуху, закидался звездами, и во мне вдруг появилось желание заорать, но я смог выдавить только небольшую порцию мата.
- Еб твою мать…
- Эй, фельдшер! Ты приспал там, или как? Поддай ему шенкелей!
Я дернул поводья и Иштар неодобрительно фыркнул, продолжая стоять на месте.
- Да пошёл ты блять!
Я интуитивно поддал ему пятками под бока и мой рысак чухнул так резво, что я чуть не вылетел из седла.

3.
Первую ночь я спал как убитый. Когда проснулся и вышел из куреня, был уже полдень. Часа два, как идиот, шатался по общине. Местные не проявляли ко мне ни малейшего интереса. Никто не спросил, ни как меня зовут, ни чем я занимаюсь, ни какого хера здесь делаю. Правда, каждый норовил меня чем нибудь накормить. Я слышал только «здравствуйте» и «угощайтесь». Как будто я приехал сюда не беса изгонять, а здороваться и жрать.
На скотном дворе я отыскал Петракова.
- Послушайте, уважаемый… как вас?
- Василий – ответил Петраков, продолжая работать вилами.
- Я чего-то не догоняю, Вася. Где этот ваш бесноватый?
Петраков даже и не посмотрел в мою сторону, увлеченно гоняя по полу какую-то дурно пахнущую ботву.
- Так что? Изгонять будем?
- Так будем, чо.
- Ну, так давайте. Я же не на курорт приехал.
- Рано ищо.
- Что значит - рано?
- Да то и значит. Ты не серчай, хлопец. Поосмотрись, пообвыкни сперва…
- Да какое! Меня невеста дома ждёт. Щербинские, блять. И вообще… давайте по быстренькому. Изгнали и я поехал.
Петраков выпрямился, стиснул брови и затуманился взором.
- Негоже так.
- Не понял?
- Три дня ждать надо.
Я чуть не присел от счастья на заваленный говном пол.
- Чего ждать то?! Он что, в отъезде, Власенко ваш?
Петраков печально вздохнул, заломил брови домиком, чтоб выглядеть подушевней и молвил:
- Не принято у нас так, паря. Обстоятельно надо. С уважением.
Я плюнул на пол и вышел.

***
Два дня я оказывал уважение, обстоятельно ходил по куреням, здоровался и жрал. Как я вскоре понял, слово «обстоятельно» у них было в таком же почете, как у нас «короче». «Ну, короче» - говорим мы, давая понять, что и так всё ясно. А на самом деле никому и ничего не ясно, все только делают умный вид. Да и наш словарный запас настолько иссяк, что уже это самое «короче», всплывает как спасительный буёк в разговоре. И мы хватаемся за него, чтобы не утонуть в собственных словесных испражнениях.

Я лежал в стогу сена, мордой кверху и в который уже раз за последние ночи впитывал в себя вселенную. Млечный путь как будто широким флейцем протянули через всё небо. И не так как в городе, жиденько - экономя краску, а с нажимом. Обстоятельно так.
В кармане всхлипнул мобильник. Я уже начал забывать о его существовании. Звонили со знакомого телефона, но через какой-то «кривой» номер.
- Але…
- Это я. Ты уже выехал?
Судя по радостным вскрикиваниям, прорывающимся в наушник, Лена звонила с тусы у Щербинских. Я не нашелся что ответить, а меня уже подзадушили вопросами.
- Беса изгнал? Хи-хи-хи… Экзорцист. И-и-и. У нас тут холодно, шуба как там? Заждалась уже. Ха-ха-ха. Щербинские душки. Такое тут устроили… Жалко, что тебя нет, это нечто… короче…
Сам не знаю почему, я сбросил вызов, отключил телефон и снова уставился в небо. 

4.
За столом нас сидело четверо: я, слева от меня Василий, напротив атаман Власенко и какой-то старый хрыч в заломанной фуражке. Перед самым разговором Петраков меня предупредил, чтобы я ни словом, ни полусловом не обмолвился об истинной причине своего визита. «Когда бес его захватит, тогда и заломам» - сказал он перед входом в курень атамана. «И главное, говори мало» - добавил Петраков и перекрестился.
А сегодня Власенко изволит познакомиться с гостем.

- Так ты с Москвы, значит?
Я кивнул.
- Звать тебя Олег, стало быть?
Я снова кивнул.
- Это хорошо.
Хули тут хорошего - думаю я – а если дочка у меня будет? Власенко то насрать, а мне с этим жить. Дочке, в смысле.
- А к нам по каким делам?
- Он этносы собирает… - влез в разговор Петраков. Наверное испугался, что я запалю его интригу.
- А ну прищеми задницу! – рявкнул Власенко и ёбнул кулаком по столу. – Куда по переду?!
Я нервно сглотнул и вцепился руками в скамью. Петраков затух и потупился в стол. Власенко строго зыркнул глазами по Василию. Видя, что электорат лишен воли и полностью подконтролен, атаман снова подобрел и взглянул на меня.
- Далеко тебя занесло, родимый. Что там у вас в Москве, совсем с этносом хреново?
Я уже было собирался ответить, но тут заломанная фуражка тоже ёбнула по столу костлявой дланью и задребезжала старческим фальцетом:
- Не порть боевой порядок, шельма!
Я оторвал жопу от скамьи, готовый в любую секунду метнуться к выходу. Власенко даже бровью не повёл, зато Петраков сжался, как голодный голубь на февральском снегу.
- Все нормально, батя, – успокоил старика атаман.
Я еле слышно покашлял в кулачок. Хотелось проверить, что можно, а чего нельзя. Судя по тому, что мне тут же не закатили в бубен, производить посторонние шумы мне разрешалось.
- Так что это за этнос такой?
Уже пора было что-то ответить. Ведь моё молчание могло вызвать совершенно непредсказуемые реакции. Первое, что пришло в голову – Шурик из «Кавказской пленницы». Пословицы собираю, чего проще. Но я почему-то сказал:
- Изучаю макроэтнические общности. То есть -  образования, охватывающие несколько этносов, но обладающее этническими свойствами меньшей интенсивности, чем включаемые в неё этносы…
Петраков сделал вид, что у него зачесалась голова. Хрыч в заломленной фуражке, скорее всего, переваривал сейчас окончание фразы «Все нормально, батя», поэтому оставался благодушен. Власенко скрестил руки на груди и спросил, глядя мне прямо в глаза:
- Ты грибы любишь, паря?
- Да, – с готовностью ответил я, даже не подозревая, чем это может для меня закончиться.

5.
Мы ели их полусырыми. Власенко рассказал, что ещё год назад всё было иначе. Но с мая месяца он понял всю бессмысленность и пустоту своего существования.
Он рассказывал, а я слушал. Речь атамана становилась сбивчивой но, черт возьми – я всё понимал!
- Сотня, брат… понимаешь, всего сотня. И одна пушка. Да толку-то… из четверых артиллеристов трое ранены… Кокандцы лютуют… Я знаю, где-то рядом наши… совсем близко. Двадцать верст, может меньше. И чертова степь вокруг!
- А Петраков? – спрашиваю. – Он-то чего?
- А что Петраков? Он за копейку в алтаре пёрнет…
- Он не такой. Он деньги собирал…
- Какие деньги?
- Бесов изгонять.
Атаман махнул рукой, отмахиваясь от всего того что, по его мнению, было неважным. Не заслуживающим внимания пердежом у алтаря.
- Какие к черту бесы! Пойдешь со мной?
- Пойду.

***
Я продрал глаза и увидел возле постели Власенко при полном боевом параде. В его глазах горели сумрачные огоньки.
На табурете возле кровати я обнаружил папаху, синие шаровары с лампасами и длинный клинок без гарды, упакованный в деревянные ножны. 
- Вставай, а то солнце уж в зад уперлось.
Я оделся и умылся холодной колодезной водой. Власенко помог мне оседлать Иштара и вот мы уже летим галопом по степи в сторону плотины, рассекающей Амударью надвое. Именно там, как считает Власенко, засели основные силы противника под предводительством регента Кокандского ханства.
- Шашки наголо! – хрипит Власенко.
Я вытягиваю клинок из ножен и оглядываюсь назад. Заворожено смотрю, как за нами растворяются в воздухе клубы пыли, поднятые копытами лошадей. 
- Вперед смотри! У казака в бою спины нет, паря! – слышу голос атамана и чувствую, как всё тело моё начинает пузыриться мурашками.
Перед глазами мелькает какая-то чужая жизнь. Москва. Лена. Щербинские. Шуба. Шесть миллионов сум…
Я примериваюсь, замираю на замахе и, привстав в стременах, одним движением сверху вниз разрубаю всё это наваждение от плеча до седла.
- Ийо-хооо!

Баба и курица в ста шагах от двора - ничейные.(Каждый знай своё место) Казачья пословица.

Tweet