Действующие лица:
Первая Мандавошка – старшая сестра;
Вторая Мандавошка – средняя сестра;
Третья Мандавошка – младшая сестра;
Он.

Ванс апон.
Дело было на самом обычном среднестатистическом Лобке. Три Сестры-мандавошки рано осиротели, и Первая со Второй (целки, естественно) воспитывали Третью, создавая ей щасливое децтво, поя, кормя и образовывая. Но, видать, недовоспитали.


Третья подросла, сдала экзамены за 11-класс, надрочила при помощи Сестер праздничное платье и отправилась на выпускной. После официальной части Первая со Второй поползли домой пить на радостях чай с плюшками, а Третья, ёбнув с аданакашниками шампанцкого, поехала в ночной круиз. После возложения венков деток привезли на сматровую плащатку.
- Хуясе! - сказали детки.
Их изумлённым взорам предстало невиданное ими по малолецтву зрелище – Другой Лобок. И на Другом Лобке, тоже, бля, был выпускной, и со сматравой плащатки на них таращились охуевшые рыла забугорных соседей.


Третья мандавошка в изумлении переводила взгляд с рыла на рыло, дивясь заморским нарядам и причоскам и вдруг – Судьба! – увидела Его. Залилась краской, девичья груть затрепетала, незнакомое дотоле чюство возникло в пизде.


Пиздорванец тоже разглядывал, особенно девок. Взгляд его безразлично скользнул по Третьей, пошол дальше, но фдрук вернулся. Судьба… Внемательно разглядел таблицу, шесть ног и рук, задавил косяка на груть…
- Эй, крошка! – закричал пиздорванец, - Не хочешь ли совершить маленькую екскурсию за рубеш?
- Павезло какой-то тйолке, - подумала крошка.
- Ну? – нагло перспрасил пиздорванец.
- Как, я? – допёрло до Третьей.
- Ты, крошка, ты. – ответил пиздорванец.
- Д-да, канешна… - ещё больше зарделась Третья, и, набравшись сил прыгнула на Другой Лобок.


Фсю ночь Он страстна по-всякому любил ийо в первых попавшихся зарослях, и напуганные запахом горящего хитина прохожие хотели даже вызвать пожарных, но передумали. Утомившись, Третья прильнула бронированной бочиной к Нему и на пару менут задремала.


Очнувшись от дрёмы, она поняла – что-то не так. Она была одна! Все наставления Старших Сестёр с быстротой пердёжной струи пронеслись в голове Третьей.
- Блять, ведь Сёстры предупреждали: Третья, не ебись, не ебись до свадьбы! Что теперь? Триппер, беременность, всеопсчий пазор?


Растрёпанная, обесчещенная, папалзла она обратно, к Родному Лобку. Смущённо глядываясь – не видит ли кто? – вползла по блевотине и пустым бутылкам на сматравую плащатку, возвела очи к небу… Ёпт! Фсё, фсё прапало. Неумолимая Судьба, разлучившая Зиту с Гитой, Березовского с Родиной, а Ленина – с Инессой Арманд, добралась таки до нашей героини. Неба не было. То, что ещё так недавно было небом, теперь было лишь завесой хлопчатобумажнай ткани.


Крупная слеза выкатилась из фасеточного глаза, потом из другого, и вот фсю ейо уже сатрясали неудержымые рыдания. И ни адна сцука не подошла, не спросила: Что с тобой, девачка? Пачему ты тык рвёш глотку? Мир жысток. Вдоволь надравши глотку, абессилинная мандавошка в глубокой тоске уронила своё зарёванное ебало на чужую Кожу и провалилась в тяжёлое забытьё, перешедшее в конце концов в здаровы, хотя и не девичий (хуле – не целка уж) сон.


А тем временем на Родном Лобке Старшие Сёстры, встав по обычаю спозаранку, поджыдали Младшую Сестру. Ожыдание затянулось, и Сёстры слегка подбздили – где же младшенькая? Неужели кто-то выеб? И валяется, маленькая, несчастная, с измачаленными астатками целки где-то в зарослях. Через три часа, не получив никаких ответов в бюро находок (Не приносили ли нашу девачку? Может, хотя бы кусочек целки?), от ментов, в ЖЭКе и на афтобусной станцыи, Сёстры допетрили – верняк, выебли. И к тому же на Другом Лобке. После рыданий и валакардина Сёстры приняли Решение – искать, не жалея ни сил, ни здаровья, ни самой Жызни. И, собрав нехитрые пожытки, едва завечерело, двинулись в Путь.


В это время Третья, проснувшись на закате дня, тоже приняла Решение и двинулась в Путь. Черезо что тока не пришлось пройти страдалице в поисках Родины – сотни Чужих Лобков, ни аднаво знакомава ебла, однажды две недели на чьих-то усах в ежесекундном страхе, три дня на резиновой бабе без маковой кровинки во рту, в опщем, хуле говорить. Но наша повесть нихуя не о том. Нас не интересует, чего конкретно натерпелась, как добывала пропитание, с кем жыла и проч. хуйня. Интересуют нас внутринние страдания героини, ейо, так сказать еволюция (не путать с авуляцией).


Первые дни, месяцы и годы скакала Третья с Лобка на Лобок, полна восстановившихся надежд (хуле – не целка, восстанавливаются. Хотя, щас уже и целку восстанавливают за отдельную плату). И сперва надежды даже увеличивались как хуй быка при виде малочнава стада. Но настал мамент, кагда ерекцыя начала спадать. Вечный стояк, как хорошо известно, ниибаца вреден для здаровья. И вот, то вновь бессмысленно обнадёживаясь, то думая, что всё – пиздец, не видать Родины как собственного анального очка, продолжала скакать увядающая и потрёпанная мандавша фсё дальше и дальше, с Лобка на Лобок, с Лобка на Лобок, с Лобка на Лобок. И, наконец, на хуй уже знает каком по щоту Лобке Третья поняла – да, пиздец. Никагда уж не вдахну я боле дым Отечецтва. Никагда ещё, никагда не была Младшая Сестра так близко к парогу, за которым – полный мрак, медленная смерть при жызни. Уныло повесив руки-ноги вдоль поцарапанного тела, забрела она в ближайшую ташнилавку.


- Блять, кто же эта? Там, у стойки? Хлещит Крававую Мэри?
Хлещущая была ахуительна пахожа на Первую Мандавошку.
- Первая, эта ты?
Хлещущая медленна павернулась, будто боясь спугнуть ненароком подвалившее щастье, как ахотник боицца пёрнуть при виде ничево не падазревающей дичи. Шнифты ейо увлажнились.
- Сестра! Блять, как я тибя искала! Скока раз придставляла я сибе этат ахуительный мик плинителнава щастья!


Сёстры бросились друк другу в шестилапые объятия и затряслись в рыданьях радасти. Первая судоржна втягивала сопли пленительнава щастья в нос, не жылая паказацца Третьей менее васпитаннай, чем та запомнила ейо ещё с децтва, хотя годы, канешна, сделали сваё чорнае дело.
- Как я рада вновь видить тваё ибло, Третья!
Большая зелёная сопля упала Третьей на панцирь.
- Где же Вторая? – спросила Третья.
- Сестрица, блять, труднапаправимое горе обрушилось на нас. На каком-то Трипиздатом Лобке менты захомали Вторую за бляцтво. – Первая зарыдала ещё громче, но на этот раз не ат радасти, а ат горя.
- Сцуки нах! – тока и смагала вымалвить Третья.


Но такая хуйня не магла паламать внезапна абламившыйся ништяк. Фсю ночь они пили, рыдали, смеялись, перетирая фсё пережытое.


И по утряни, окрылённые, как Пегас, новыми надеждами, вновь атправились в Путь – искать захоманную ментами Сестру и Дом, Родной Дом.


И вновь Судьба улыбнулась им сваим щербатым ртом. Уже на втаром Лобке они нашли Вторую, в каком-то маленьком барделе на акраине, где Сестра за пару капель крови падрабатывала минетом, разрабатывая свои и без того нехуйовые ат раждения сасательные спасобнасти.


И снова фсю ночь пили, плакали, смеялись, вязали носки на мёрзнущие ат старатси ноги, и ат радасти Вторая пару раз даже чуть не выколола Первой вязальной спицей фасеточное буркало. Под утро Старшые Сёстры задремали (хуле – не шутка, в их то возрасте фсю ночь бухать). Лишь Младшая Мандавша никак не могла заснуть, вновь и вновь пракручивая в памяти фсё пережытое.


Новый ниибаца сильный ветер по полной маме задул во все паруса.
- Чу! – прашептала фдрук Третья. Ей паказалась, что в этом дунавении она своим чютким мандавошьим носом учюяла родную струю.
- Не может быть! – подумала Мандавошка. – Третий раз падрят за нескака дней? Не может быть.
Нервно заёрзала, поскрипывая хитином, загасила бычок, отхаркалась, дважды сморкнулась для прочистки абаняния, принюхалась. Самнений быть не магло! С децтва знакомый, такой жыланный запах Родины!
- Сёстры, пиздец, просыпайтесь! К нам наконец-то, и не ждали уж никагда, возвратно-паступательна приблизилась Родина!


Сёстры повскакивали и, позабыв вязанье и возраст, как кони с голубыми яйцами панеслись к границе. Вот уж паследняя волосня расступается пред их гарящими от радасти взорами, щас их взглядам аткроецца Атчизна…


Хуй там. Вновь жыстокая Судьба нанесла свой непаправимый удар. Лобок-то был тот, но был он абсалютна голым, безваздушнае касмическае прастранства ебётся по степени пустаты. Безжалосная рука выбрила Родину всю, до самой Кожы, до паследнева волоска. Дым Атечества рассасался как лидинец во рту птушницы…


Драма, бля.

Tweet