Выхожу на набережную речки, названия которой так и не знаю. Речка петляет по моему району, вливаясь где-то там, на востоке, в Хуанпу. 
В городском мареве на противоположном берегу видны кирпичные трубы. Тянутся серые приземистые здания цехов и хибары стиля «ласточкины гнёзда» - один этаж нависает над другим, а сбоку прилеплена ещё парочка. Щербатый бетон набережной. Грязно-зелёная, в радуге бензиновых разводов вода. Ржавая до невообразимости баржа медленно заползает под мост. По второму, дальнему мосту, проносится поезд наземного метро. Пахнет протухшей мочалкой, дектярным мылом и мочой.

Снова закуриваю, по-хозяйски располагаясь на парапете. Слева пачка, справа бутылка. Сам в центре композиции – локти на горячем бетоне, рожа потная и, наверняка, красная. Болит сердце. Когда-нибудь меня тут хватит инфаркт. Отправят меня в Москву, или в целях экономии места и веса, сначала кремирут? И как потом отправят - в пакете или коробке? Почтой, или просто с оказией?
В моём контракте об этом ничего не сказано.
Какое-то время я упиваюсь драматизмом своей судьбы. Но уже слегка хочется ссать, и мысли возвращаются к практичному руслу - утилизации. 
Нет, в ящике я домой не поеду. В пакете тоже. Да и дома у меня  т а м,  на родине, уже нет.
Пусть пепел развеют над Шанхаем. Кто развеет? Не знаю... Но пусть развеют, как-нибудь... Дешевле, чем посылать в Москву. Не надо с самолёта. Не надо над центром, над ленивой и грязной Хуанпу. Не надо над высотками и дураками-туристами. Можно бюджетно – подкинуть вверх, стоя на крыше.
Или просто из окна.
Пепел должен осесть там, где я пока живу.
В районе, который по-русски метко называется «ебеня».
Мне везёт на «ебеня». Стоит только приехать в какой-нибудь город – и я сразу оказываюсь в ебенях. Будто кто-то свыше ловко бьёт кием и закатывает меня в дальнюю лузу.

Я живу на северной оконечности Шанхая. На работу меня отвозит университетский автобус далеко за город. По утрам, в похмельной полудрёме, я прижимаюсь лбом к стеклу и разглядываю скучный пейзаж или бегущее полотно дороги. В наушниках тоскливо, на разрыв души, звучит «ленинградская» гармошечка, дорожная тема из «Бумера». Никогда бы не подумал, что так подходит она к местному колориту. Лесов и вообще природы в нашем понимании вокруг Шанхая нет. Есть пустыри, бетонные заборы, исписанные телефонными номерами – ремонт, починка, скупка... Кустарник вдоль дороги, вечнозелёный и пыльный. Маленькие серые домики. Так и кажется, что из одного из них сейчас вылезет дядюшка Тыква с жиденькой азиатской бородкой. Монументальные трубы заводов. Стройки, ещё стройки, опять стройки. На фоне облаков высятся шеи строительных кранов. Грузовики с длинными прицепами, груженые трубами, бочками и бетонными блоками. Если автобус останавливается на светофоре рядом с таким грузовиком, из кабины на меня всегда пялится водитель. Напарник обычно спит и его не видать – только ноги в носках торчат из окна, или лежат на «торпеде». Водитель всегда будит напарника и тычет в мою сторону пальцем. В окне кабины появляется второе лицо, заспанное.

Раньше я показывал им средний палец. Но жеста этого простые китайцы не понимают. Иногда я делаю глаза навыкат, открываю рот и ответно пялюсь на них. Но этого они тоже не понимают, и лишь оживляются. Автобус трогается, грузовик уходит налево, в сторону строек, а мы поворачиваем направо. Шанхай давно позади. Железнодорожные переезды, автозаправки, какие-то канавы с водой. Наконец начинают мелькать ворота университетских кампусов. Почти все университеты Шанхая отгрохали себе за городом огромные студгородки – общаги, учебные корпуса, библиотеки, стадионы... Еще пару лет назад здесь были пустыри.

После работы – тем же путём домой. Поход в соседний магазин за пельменями, сигаретами и пивом. Еще несколько ходок, но уже только за пивом. Утром в автобус. И на работу. Галдёж коллег-китайцев с утра я переношу с трудом. Обычно лезу в карман за плеером
«Никого не жаль, никого. Ни себя, ни тебя, ни её...» - поёт в наушниках Шнур.
Я с ним согласен.

Давно уже не бываю в центре – мне нечего там делать. Я – не турист.
Мой Шанхай – да вот он. Приземистый, узкоулочный, с парусами простынь и бледных подштанников на оконных шестах. Маленькими магазинчиками и рынками-развалами. С сидящими на корточках у своих магазинов продавцами – по утрам они чистят зубы и моют голову над тазиком. Со звоном колокольчика рикши-старьёвщика. С красными флажками кондукторов из окон автобусов. Здесь никто не бежит следом, не бубнит: «Миста-миста, ролекс вери гуда-чипа!» Здесь не зазывают на чашку чая ценой в тысячу-другую юаней.
Здесь – хорошо.
Я обожаю трущобы. Это – моё. В любом городе.
Убрать жару и влагу – и вот он, угрюмый Обводный канал с собачьим трупом, трущемся на волнах о мокрый камень, вот они – зассаные узкие дворики и помойки возле Сенной, вот они – дома-«корабли» Автово...
Везде человек моего склада может почувствовать себя как дома.
    

...Всё больше ощущаю желание отлить. Покуриваю и наблюдаю за качающейся на волнах автомобильной покрышкой – её пытается подцепить багром и затащить к себе в лодку загорелый дочерна, а может, просто грязный полуголый человек в закатанных до колен синих штанах.
Удивительная страна. Ничего здесь не останется бесхозным. Не пропадёт без присмотра.
Быть может и я, дрейфующий непонятно куда - как букет в проруби, как эта вот покрышка по грязной воде - кому-нибудь пригожусь. Или просто свалюсь по пьяни в речку, и меня вот так же багром будут вылавливать с полицейского катера...
Спасать, правда, меня вряд ли кто будет.
Тут своих – и то не спасают.
В местной газете «Шанхай Дэйли», на английском выходит, прочитал о школьнике, упавшем с моста в реку. Плавать ни он, ни его мать не умели. На мосту собралась огромная толпа. Метрах в двустах от мальчика плыла лодка с какими-то рабочими. Мать носилась по мосту, умоляя помочь. Никто не прыгнул, лодка отплыла подальше. Мальчик утонул у матери на глазах.
Я вырезал заметку и показывал её многим – и местным, и лаоваям. В итоге собрал несколько убедительных объяснений.
Первое. Китайцы в своей массе не умеют плавать, и вполне могло быть, что среди всех зевак не нашлось ни одного пловца
Второе. Если же кто и умел плавать – вода слишком холодная и грязная, рисковать никто не решился.
Третье. Лодка отплыла, так как на ней нелегалы-мигранты, которые боятся проблем с полицией. Кроме того, бывает, что оказавший первую помощь сопровождает пострадавшего в госпиталь, где получает счёт за дальнейшее лечение спасённого. Последнее, на мой взгляд, бред, но очень устойчиво в головах местных жителей.
И, наконец, четвёртое. Никто не хотел лишаться зрелища. Люди кричали, махали руками и заключали пари. Нарушивший их ход мог бы сам пострадать впоследствии.

Вдруг понимаю, что моё похмелье прошло. Выпитое натощак пиво не просто смыло его, а поволокло меня в пучину нового опьянения. Попробовал бы сейчас кто-нибудь меня подцепить багром...
Вздрагиваю от тычка в бок и какого-то бормотания.
Ну конечно. Попрошайка – неопределенного возраста дед, с котомкой через плечо. Чем-то, как и многие его коллеги тут, неуловимо напоминает опустившегося Солженицина – та же лысина поперёк головы, тот же прищур глаз.
Я делю попрошаек на две основные категории – «сесеки», те, что цепляются у автобусных остановок, входов в парки и на перекрёстках, протягивают стаканчик с мелочью и приговаривают: «Се-се, се-се!» и «челобитников». Последние исповедуют пассивный путь обогащения – завернутые в лохмотья, лежат ничком в подземном переходе, методично стукаясь головой об пол. Есть еще интеллигентного вида очкарики в костюмах и с портфелем – они сидят перед написанным мелом на асфальте довольно большим текстом. В иероглифах я не силён, но там что-то про неудавшийся бизнес, голодную семью и отсутствие средств к ней вернуться. Иногда попадается женщина с ребёнком. Но они чаще не побираются, а продают порнушные диски. То есть работают, и я покупаю у них «хуан-сиди», так они называют порнуху. Порнуха обычно отвратного качества, в основном азиатская, скучная, с уродливыми актёрами. Но я всё равно покупаю.

Этот – наглый «сесека».
Не отстанет, если не принять мер.
Мер всего две – выбить у него стаканчик из рук, чтобы вся его мелочь разлетелась веером, или просто удалиться скорым шагом. Слова и жесты на попрошаек не действуют. Даже угрожающие. Ни покачивание головой, ни объяснения, что денег нет, ни даже замахивание кулаком. Попрошайки в Шанхае настырны и непуганны – никто их тут не бьёт.

Неожиданно для самого себя отпихиваю «сесеку» локтём. Расстёгиваю ширинку и принимаюсь мочиться на парапет, стараясь не забрызгать свои светлые шорты.
Сесека таращит глаза. Стаканчик в его руке замирает.
Я делаю движение в его сторону, струя довольно резвая. Видали в новостях, как полиция разгоняет демонстрантов водомётами? Сесека пятится, бормочет что-то и удаляется, через каждые пару шагов оглядываясь.

Мимо меня проезжает несколько человек на скутерах и велосипедах. Выворачивая головы, с любопытством наблюдают сцену.
Куча народу запросто отливает где захотят – хоть на автобусной остановке. И всем наплевать. А тут надо же – лаовай ссыт...

Перехожу дорогу, иду в сторону автострады. Где-то там должен быть магазин.
Главное – не разгоняться. Пиво разморить может в два счёта, и начнёшь потом бродить по району с осоловелыми глазами и отвисшим бурдюком живота. Самый верный способ – осадить пивной дурман водкой. Водка бодрит, проясняет голову.
Конечно, за «Столичной» или «Абсолютом» я не поеду. Тащиться в «Careefour» за импортной бутылкой мне лень, да и что потом делать с литром... Ведь главное – не разгоняться. Вечером, в крайнем случае, завтра утром всё же надо проверить тесты и сдать их в учебную часть. Мистер Ву, седоватый китаец, замдекана, уже достал своими звонками. Не складываются у нас отношения. Он трудоголик, я...

В магазине я беру стаканчик водки «Шен сянь». Обычный стеклянный стакан с рисунком двух рыбок, закрытый пластиковой крышкой. Для герметичности крышка обмотана чем-то вроде скотча. Сто пятьдесят граммов вонючей водки. Залпом её пить невозможно, только в запивку с пивом. Прикупаю две бутылки «Харбина», светлого, освежающего и выпиваю всё это, под сигарету, на лавочке неподалёку.
Самое важное – удержать дрянь в себе. Пиво - хороший помощник, настоящий «толкач».
О китайской водке можно рассуждать долго. Я даже среди русских встречал поклонников местного бухла. Хотя уверен - по большому счёту это всё выпендрёж. Разве можно называть водкой, пусть даже китайской, бесцветную и крайне вонючую жидкость с разбросом в крепкости от 35 до 55 градусов? Водка – продукт особый. Качество спирта, воды, сама технология – столько нюансов... Всё это внимательному читателю – а я из таких – в России пишут на этикетке.
Хотя, может, здесь тоже пишут. Я не шибко местной грамотой не владею.

На вкус и запах вся здешняя водка – обычный просроченный одеколон «Саша» вперемежку с духами «Красная Москва». В армии мне доводилось и одеколон, и даже дезодорант пить - рутинно, «фурик» на двоих, под «рукав». Надо только тип парфюма знать. Но нам регулярно замполит напоминал литеры на этикетках - какие "питьевой" одеколон означают, а каких остерегаться надо. Китайскую крепкую бесцветную жидкость я пробовал не раз и скажу - уж лучше одеколон "Саша".
Но где ж его взять-то...
Пью что есть.

Есть дорогие сорта, в красивых красно-золотого цвета бутылках и подарочных коробках – «маотай». Есть пластиковые бутылки со странными пробками, наподобие детских сосок. Есть в стеклянной таре с криво налепленной невзрачной этикеткой. Есть «йогурты» - я только что принял один. Есть похожие на аптечные пузырьки «фунфырики». Есть даже баклажки на несколько литров.
По-китайски такое бухло называется незатейливо «байдцзю» - «белое спиртное».

Говорят, что «маотай» самая продвинутая водка, престижная и пригодная к употреблению. Я пил её, за пятьсот с лишним юаней бутылка. Пил водку «Уши У» - «Пятьдесят Пять», шесть юаней за пузырь. Разница, может, и есть. Как между лосьоном «Свежесть» и стеклоочистителем «Льдинка», для тех, кто понимает.
«Маотай», не «маотай» - скривит рожу лаовай.
Это я про себя.
Но у китайской водки есть свои плюсы. Русская – обманчиво мягко стелет. Всю муть душевную, что на дне дремлет, взбаламутит. Китаяская – тяжело идёт, но хорошо ложится. Пить её можно и нужно тёплой. Маслянистая, сивушная, вонючая –  она расслабляет, настраивает на благодушие. Даже под пиво.
Потому-то я её и пью.
И ещё.
«Государь должен быть государем, подданный – подданным, отец - отцом, а сын – сыном».
Конфуций, конечно.
Немного дополню. Русская водка должна питься под русскую закуску, а китайская – под китайскую. И только так.
Упаси бог нарушить это правило. Если кому доводилось с перепою блевать – и казалось, что сейчас вывернет чулком и умрёшь прямо над унитазом - тот еще не знает, на что окажется способен, если вздумает перечить мне и Конфуцию.


Водка не подвела. Расслабленным сивушным осьминогом улеглась в желудке, ласковыми щупальцами прошлась по всему телу, ощупала, помассировала занывшие было виски и затылок. Ощутил ясность ума и живость тела. Воспрял духом, захотел поесть.
Ухватившись за край лавки, поднимаюсь.
Главное, не нажраться сегодня. Мистер Ву в понедельник сгрызёт меня живьём за тесты, если не сдам все бумаги ему. В принципе, он неплохой мужик. У нас даже есть что-то общее. Разница невелика – он торчит до позднего вечера на работе, я шляюсь до глубокой ночи по городу. Ему пятьдесят, мне тридцать восемь. Он китаец, я русский. Это вообще несущественно.

В поисках ресторана выхожу через несколько кривых и безликих улиц на Сычуань лу - Сычуаньскую улицу.
Чем примечателен Шанхай – идешь-бредёшь зачуханными переулками, уворачиваясь от велосипедов, перешагивая через потёки мыльной воды и какой-то жижи и вдруг выходишь на широкую улицу, всю сплошь в чистых витринах, надписях латиницей «Giordano», «Vandanu» и непременным «Макдональдсом» где-то неподалёку.
Прямо на углу, возле витрины с безголовыми манекенами в спортивной одежде, стоит лысый дядька лет сорока и писает на стену здания. Мимо идут ленивой перевалочкой люди, но никто не обращет на дядю внимания. Тот заканчивает свои дела и подходит к женщине с мороженым возле входа в магазин. Оживленно переговариваясь, парочка заходит внутрь.
- Хуаньин Гуанлин! – кричит им менеджер, на глазах которого только что обоссали его магазин.
«Добро пожаловать!»
Всё-таки шанхайцы – люди незлобливые.

Минут пять я отдыхаю в холодке маленькой лавки, разглядывая товар. Здесь торгуют браслетами, кулонами, серебряными кольцами с черепами и фашистской символикой. Железные Кресты всех степеней, поддельные, конечно. Эсэсовские жетоны, орлы и даже печать вермахта. Жаль, что со мной нет Ласа – обожаю водить его в такие вот места.
Продавцы в магазине – не татуированные скинхеды или раскачанные байкеры, а две обычные пожилые тётки в мешковатых платьях. На меня внимания не оращают, что-то живо обсуждают по-шанхайски и уплетают заварную лапшу.
Приценившись к мельхиоровой черепушке в немецкой каске и покачав головой – пожалуй, Лас обойдётся без такого подарка – выхожу на улицу.
    
Сычуань лу - довольно длинная. Если по ней долго идти всё время на юг, перейти по мосту через рукав речки Суджоу, еще одолеть пару кварталов, то в конце концов попадёшь в самый центр, на пешеходную улицу Нанкин. Делать там совершенно нечего. Нанкин лу – сосредоточение туристического зла. Толчея, дорогие магазины, навязчивые продавцы подделок, контрафакта и игрушек. «Вотч, бегз, дивиди!»  «Хелоу, миста, плиз, лука-лука!»
Обилие магазинов и отсутствие нормальных ресторанов начинает меня раздражать. Хочется уже прохлады кондиционера, холодного пива и чего-нибудь вкусного.
Хорошо, что не попадаются рестораны с сычуаньской кухней. Оно и к лучшему – не люблю острого.
Я вообще не люблю ничего сычуаньского.

Раздумываю, не свернуть ли в одну из боковых улочек – там вполне может оказаться «уйгурятня» - маленькая забегаловка-лапшевня, где готовят уйгуры или смешные китайцы-мусульмане в белых шапочках, вылитые татары.
Череда магазинов и банков прерывается забором и кустарником. За ним –уныло-серые длинные шестиэтажки, с неизменными бамбуковыми шестами на балконах. Вход в жилой блок – решетчатые ворота, сейчас они закрыты. Рядом особого вида калитка. Что-то типа узкой и длинной клетки. Надо войти, протиснуться вбок – и вылезти на свободу. Это чтобы жильцы свои велосипеды не протаскивали, а оставляли на парковке. Однажды в соседнем поселке, куда я хожу за вином, поставили такой же вот противовелосипедный "рассекатель" на воротах. Наутро увидел такую картину. Несколько ездоков на великах и скутерах подъехали к "рассекателю". В недоумении остановилсь. Свесили ножки со своих драндулетов, открыли рты и уставились на ворота. Минуты три-четыре. О чём-то переговариваться принялись. Поговорку про барана и ворота сразу вспомнил... Затем они развернулись и поехали в глубь поселка, к другим воротам. По пути встретились со знакомыми, такими же велосипедистами. Поздоровались с ними. И никто, видя, что соседи едут к "невыездным" воротам, не предупредил, что там проезда нет. Следующая партия подъезжает, встаёт у ворот и созерцает их несколько минут... И так всё утро.

Зачем-то останавливаюсь перед салоном парикмахерской. Разглядываю попеременно то крутящиеся столбики возле дверей – отличительный признак цирюлен, их характерный знак, то дежурящих у входа девчонок в жёлтых блузках и белых юбках.
- Хуаньин Гуанлин! - слаженно кричат они мне.
Искренне удивляюсь.
Голова моя обрита наголо.
Я стригу себя сам. Дешевле – машинка давно себя окупила. Быстрее – мне не нужен ни массаж головы, ни мытьё шампунями и бальзамами. Качественнее – не надо объяснять, как именно тебя подстричь. Тем более, что как в анекдоте, подстригут всё равно так, как умеют.

Бритоголовые китайцы редко встречаются. В основном это монахи в оранжевых балахонах. В моде короткий ёжик у взрослых и «взрыв на макаронной фабрике» у молодых. Влияние японской моды. Типичная женская причёска – собранные в хвост волосы. Выглядит не всегда красиво - затылки у большинсва китайцев, и мужчин, и женщин, плоские. Мне больше нравится, когда они ходят с распущенными волосами, пряча глаза за кулисами всевозможного вида чёлок. Волосы у китаянок шикарные, густые, вороного отлива.

Китайцы обожают ходить в парикмахерские. Куда ни пойдёшь – везде по Шанхаю натыкаешься на эти столбики-«крутилки». Ну и рестораны, конечно. Если в Старгороде люди рождались для того, чтобы подстричься и умереть, то шанхайцы рождаются чтобы подстричься и поесть.

Пару грязных и маленьких «цантин» я прохожу без остановки. Вообще, эти «жральни» довольно неплохи. Чёрная закопчёная плита, плаха для рубки мяса и овощей, огромный бак с водой, ящики с пивом, пучки зелени, алюминивые бидоны, повар в заляпанном халате, дым, вспышки огня, шипение масла, пластиковые столы и круглые табуретки, голые стены, рулон туалетной бумаги вместо салфеток, одноразовые палочки.
Дёшево и вкусно. Можно назвать это девизом.
Правда, нет кондиционера, грязновато и тесно.
Я такие места люблю. Но сегодня мне хочется посидеть в прохладе, выпить немного еще «байцзю», развалиться на удобном стуле и покалякать с вами. Коль вы согласились на мою компанию. Попить пивка немного. Да, я знаю, что собирался не разгоняться... Но давайте так – я вам расскажу забавную байку, а вы сделаете вид, что не слышали от меня никаких глупых обещаний. День-то выходной. И потом – каникулы уже начались.
А мистер Ву со своими тестами... Да пошёл он.

Короче. Как и обещал - байка. Про лапшевню.
Помните такого журналиста – Овчинникова? В пятидесятых он тоже был «лаоваем», работал в Пекине. Сидел журналист однажды с женой дипработника в уличной харчевне, на воздухе. На ветвях платана висели ленты бумаги с иероглифами. Рекламный текст о качестве местной лапши. Дама – весьма крупной комплекции – разглядывала иероглифы. Восхищалась их поэтикой, грацией и эстетикой линий. По-китайски она не говорила и не читала. В конце концов попросила хозяина харчевни отрезать от лент два иероглифа, особо её впечатливших. Тот удивился, но желание клиента... Да еще иностранка просит. Тётка убрала иероглифы в сумку. Затем отнесла их портному и попросила вышить такие же на вечернем платье. А потом в этом платье пошла вместе с мужен на прием, где был сам китайский Премьер. Так вот тот, как нашу тётку увидел – обалдел просто. На одной груди у жены дипработника было вышито золотом «вкусно», а на другой – «дёшево».

Tweet