Дорогая моя и по-прежнему любимая Елизавета Матвеевна,

Потакая своему греху суесловия, решился я описать чувства свои, и исполненный сего намерения, я, как и во времена оны, посылаю тебе, мой друг, эти листы, наполненные рассуждениями вряд ли близкими тебе по смыслу и стилю. Грязны мои помыслы, и грех мой несмываем, но суть сие правда, и как бы она ни была нелицеприятна, выслушай ее с подобающим смирением, как со смирением пишу я эти строки. Помнишь ли ты, голубушка, как обуянный непотребной страстью к пагубному винопитию, наносил я оскорбления прекрасному естеству твоему деянием и не деянием? Помнишь ли ты те угарные вечера, когда, будучи уязвлен реалиями жизни нашей, учил я вас уважению к себе методами, не принятыми между мужем и женой, а достойными разве что неустроенных и богом оставленных сынов человечьих? Как рыдали чада наши в голоде и неуюте, обделенные родительской лаской? Воспоминания сии ужасают мою душу, жаждущую покаяния и истинного света, и не дают мне спокойно спать и совершать иные естественные отправления моего организма и разума, коий утратил крепость свою и не является уже зерцалом мира божьего, а есть лишь жалкий раб моих многочисленных пороков. Прости, меня и возрадуйся, ибо оставил я это богопротивное дело и ныне встал на путь чудесного исправления. Большая беда помогла мне в этом, но я благодарен ангелу своему и судьбе.

Скоро год минет как, будучи в развратном вертепе, который вошло у меня в привычку посещать дабы избегнуть рукоблудного искушения, пил я хлебное вино с одной особой, облик чей отражал худшие страсти отпущенные погубителем рода человеческого фемине. Не буду описывать тебе суть нашей гадостной беседы, чтобы не травмировать твою душу, ибо слова, которые употреблял я в нашем разговоре, ужасны и описывают суть процессов происходящих при интимном соитии мужчины и женщины в форме грубой и откровенной, которая не может быть употреблена в письме моем к тебе. Вот так, увлеченный восполнением жизненных соков, позабыл я об обратной стороне этого занятия и чуть было невольно не изверг содержимое своего желудка в неподобающим месте, презрев требования этикета, имеющего место даже в кругу этих падших созданий. Однако, в последнюю минуту успел я вскочить и выбежал на улицу дабы освежиться. Опьянение же сыграло со мной злую шутку, ибо я не удержал я равновесия и упал под колеса конки, проезжавшей мимо. Минуло мгновение, и нижние члены мои, данные благодетельной природой, чтобы передвигаться по лону матушки нашей земли, были отрезаны острым колесным ободом. Наказал бог грешного, но заместо лютой смерти одарил временем для раздумий и покаяния. Семь месяцев пребывал я между жизнью и смертью в горячке и бредил. Болезнь укрепила мою душу, и не ропщу я теперь нисколько. Передвигаюсь я на специальной маленькой самоходной тележке, которую соорудила своими руками для меня одна добрая женщина. Она же в бесконечной доброте своей помогает мне содержать мое тело в подобающей чистоте и совершенно невинно блюдет мое достоинство, ежели оно наполняется и требует участия. Так что, если сможешь ты и захочешь навестить меня, то смогу я встретить тебя сам и буду очень рад этому. Приезжай, ангел мой, привози также и деток. Хочу посмотреть на вас, ибо чувствую, что конец мой близок, а совесть моя не отпускает меня в лучший мир, пока не испрошу я у вас прощения лично и не загляну в светлые ваши глаза.

За сим не поминайте лихом

Любящий вас

Пантелей Угрюмов (Сухов)