ВД точна знал, что если он нивыдит ис бальнитсы в ближайщее время, то не выдит никада.

Папал он туда посли таво каг ахуярил полнуйю бутылку клейстира. Сам па сибе клестир – гавно шопесдетс, но вкупэ с месячникам галадания и палавыми балезнями выхваченными у малалетней шлаебени, каторые проявлись маминтальна, клей стал паследней каплей. Пачиму он замахнул ту бутылку, Витольд и сам плоха панимал.

После таво, каг ВД привезли на скорай, он немедленно папал на операционный стол к Херургу Уссольтсеву Якаву Гордеичу. Трепанация прошла успешно. Нипанимая нипизды после наркоза, с забинтованнай галавой Витольда Дмитриевича направили на клизму и лопотомию. Такайа вот шудка у херурга была: после лабатамии, хуйяк! и пажалте - на лапатамию…

Черес ниделю, когда ВД малеха аклимался, до ниво дашло, что этта нипроста бальницца. Тут фсе, и мед.пирсанал и бальные гаварили: «А хуль ты хочишь? Читвертый итаж – Клиническая Кунскамира». Витольд Дмитриевич и сам стал панимать, что штота нито, блять.

Ф шыстой палате, где лежал ВД, подобралась та исче кампашка.
Любимец фсех женсчин, алкаголик и туниядиц Инакентий. Неизвесна как, но он каждый день пил. И каждый день страдал ат тремора и интаксикатцыи.
Старичок ф предынфактнам стаянии, рассказывающий душесчипательные пабасенки.
Здаровый бугай, с атмароженными на ноздреватом снегу, агромными ступнями.
И, наканец, некто со старнной фамилией Женщинк.

Каждый из пациентаф насил при себе что-то вроде сумачки для дакументоф.
У алкаша был агромный ижидневнег, где он прятал пузырь и закусь.
У бугая – записная книжка, где он хранил всивазмождные сувиниры: солдацкие фотокартачки; американские аткрытки; эскизы для тату.
Старичог хадил с небольшим партманэ, плотна набитым долларами.
Органайзир Женщинка был новёханек и девствинна чист. Он праёбывал арганайзеры пачти каждый день (терял, прапивал, забывал ф курилке, несколька рас у ниво их пиздили), но с упорствам долбоящера Женщинк пакупал фсе новые и новые аргазмайстеры.

Кстати а курилке. Её называли «дружба народаф». Толе из-за таво что тама терлись ярка выраженные диблоиды-нацианалисты, толе из-за таво што по разпиздяйству архитектараф на все этаже там стаял единственный унитаз. Кагдабы низашол туда Витольд, там практичиски фсигда крутились японец, туркмен, чукча, американка, и исче штук нескалька уйопкаф. Впрочем ф курилку хадила фся бальницца, бес исключения. Побыть аднаму ф курилке долгое время неудавалась никаму: минута-две, многа три.

Витольду Дмитриевичу исче очинь павизло, што он нипапал в левае крыло. Входную дверь в то крыло украшала медная табличка: «Рианиматцейя: ак. Райскей Афанаил Карлавич». По слухам это был чистейший атмарозак, садист и ананист в адном лице. Даже внешней вит иво внущал ужос – маленький, всигда ф белом, на голове неизменная чорная шляпа, усеки, баротка. Громкава слова и мата от него никто не слышал, максимум, что позволял себе Райскей – это, при асоба удачной аперацие, выругатца па французке.
Там, у Райскава, нахадилась и самая страшная палата на фсем этаже – палата Членавредительства и Паталогей. С ужасом и внутреннем отвращением, но сам нипанимая пачему, ВД каждный день захадил ф палату Членавредительсва и Паталогей. Люди, лежавши в этой палате не магли не вызывать неажиданава и рескава калаатделения: маладой истче ваенный – у него ниасталазь ни аднаво пальтса после того каг он савиршил папыику суицыда, выпиф какую-та гадазть и на скорости въехаф в стену он плоха ел и вот уже три месяца не мог срать; хахол с развасимнатцатиением личнасти и с паталагическим жыланием чонибуть спиздить; нескалька сумашедших, называющими сибя иминами  художникаф (и малевич, и васницоф, и Рембрандт, и др.). Адна-две койки были свабодны и Витольд инагда думал – зачем?, неужеле кто-то исче может аказацца в этам каждадневнам ужасе.

Митсистра…
Вот единствинный чилавек, кто панравилсо Витольду Дмитриевичу на етаже. Но, па ебанутай привычки, и в ней он нашол нидастатак: она к кажнай фразе, каг некатарые мужыки дабаляют «на», дабавляла  - «нах-нах». Например, «Бальной! На працыдуры…нах-нах…».

Из женсчин была ище Начная дежурная. Симпапотная вопчим-то дама, но каг та странна павернутая на ахоте и рыбалке. Но эта был даже не недастатак, а сам недастатак заключался ф том, што кагда анна начинала рассказывать рыбацкие байки, у ние пастаянна прарывались какиета старарусские фразы и абароты. Что то вроде: «милостливо повелеть соизволил» иле «индиго взапрели азимые». Это мало хто мок панять и фсе пасылали ие нахуй, что впрочем ей было дапизды. Ей хватало бугая, каторый фсе ночи напралет слушал эти заниматильные рассказы.

Иногда, среди ночи, па каридорам этажа каг привидение прабегал некто в дырявай прастыне крича: «Скаты, блять! Статус, нахуй! Приброр-пиздец!». Этава мудака никак нимагли излавить. Подозревали, што он из реанимации, но точно априделить не магли.

А вчира с ВД случилась нескалька ниприятнастей.
Сначала, он праснулся ат кашмара: приснилозь, что иво медленна душит и паедает змея. Патом па каридору прабижало пресловутое мудло с криками – что, по традиции этажа, не предвищала ничиво харошева. А утром, при апходе, кагда Витольд заикнулсо а выписке, врач пакачал галавой и обмолвилсо о переводе в левае крыло.

Теперь Витольд Дмитриевич думал только об одном: «Выйду йа атцуда иле нет?»

Этат вапрсос крутилсо у ВД в галаве ежечасна.

Tweet