Формин наблюдал, как по столу ползет муха. Огромная, жирная, сочная. В последнее время их много развелось. То ли погода этому способствовала, толи обстановка в стране, окунувшейся в коричневую вонючую жижу, а иначе в говно. Нет, Форминов не ненавидел Запашного, а его дочь ему была даже симпатична. Но то, что они враги народа, меняло многое. К ним нельзя было проявлять лояльность. Лояльность слишком гнусна, почти как жалость. Надо было быть твердым, как камень, как кусок льда. Иначе всякая сволота могла покуситься на святое, на то благодаря чему он сейчас сидит в этой жарко истопленной избе. Когда за окном дождь, когда лошади ржут от непогоды и испускают пар легких в холодный октябрьский воздух.

Форминов сидит за столом, наблюдает, как по нему ползет муха, мимо бутыля с самогоном, мими миски с картошкой, политым растопленным маслом, мимо маузера неподвижно прижавшегося к поверхности стола. Форминов поднимает руку, нависает ею над мухой, и когда та теряет бдительность, залезая на каплю только что съеденной похлебки, Форминов убивает ее. Потом сдирает с ладони и щелчком отправляет в пространство смерти.

- Ну, ты хоть каешься? – спрашивает Форминов Запашного.

- Дык как мне каяться? Я же все по совести, ничего дурного не сделал, - отвечает тихим стесняющимся голосом Запашный.

- Ты мне, блять, поговори еще здесь. Сука контрреволюционная, - кричит Форминов, приподнимаясь из-за стола – Что не боишься смерти? А за нее хоть подумай.

- Дык я товарищ Форминов, - оправдывается Запашный, но у него это плохо получается. – Я же ничего плохого не сделал. Я ж его сам ростил…

- Сам? А где ты его ростил? В земле?

- Ясно дело в земле, товарищ Форминов.

- Во-о-о….. понимаешь…. А земля сейчас чья? Советская, - последнее слово Форминов произносит с особой интонацией, присущей пьяным людям, которые настолько захмелели, что даже самые обыкновенные слова кажутся им неопровержимой истиной. Форминов, и вправду, захмелел.

Настенька посмотрела на него. На это мерзкое, как ей казалось, существо в черной блестящей кожанке, с грязной головой посыпающей при любом движении пол снегом перхоти, с небритым раскрасневшимся от алкоголя и жары лицом.  Когда-то давно, еще до революции, он к ней приставал. Он тогда тоже был пьяный, даже сильнее чем сейчас. Она не далась, грубо схватив его в области паха, заставив его тем самым в тот раз почти протрезветь.

Форминов поймал взгляд Насти.

- Что не прав я что ли? А Настька?

Настя потупила взгляд. Молчание было ее ответом. Иногда лишь только оно даст самый подходящий ответ. Именно в этом случае.

- Молчишь? А я бы на твоем месте что-нибудь да сказал бы…. недолго вам осталось.

- Господин Форминов….

- Товарищ, блять, товарищ….

- Товарищ, Форминов, отпустили бы вы Настьку. Ведь грех это…. Она ничего не сделала.

Запашный виновато замялся. Форминов даже не поддельно удивился.

- Грех, говоришь? Может и контрреволюцию давить тоже грех? А в 905 году расстреливать толпу это не грех?

- Так не мы…. Государь это.

Форминов взглянул на Запашного более чем пристально. Государь, государь. Почему-то не смотря на то, что революции шел уже третий год, слово государь заставляло что-то сжиматься внутри Формина. Сердце начинало часто биться. На мозг, точно матрац на кровать, наваливалась меланхолия. Почему-то вспоминалось детство. Беззаботное, радостное, удовлетворенное, хоть и голодное.

Сейчас данное чувство, замешанное на алкоголе, стало невыносимым, чуть ли не до слез, хотя Фурманов и знал что плакать нельзя. Потому чтобы совсем не потерять контроль над ситуацией, он встал и дотронулся до маузера. Рука почувствовала его холод, который он вбирал от остывающих тел врагов, в чьи груди пустил не один десяток пуль. Если Форминов становился мягкотелым юношей, он всегда дотрагивался до маузера и тот наполнял его чудовищной жестокостью и хладнокровием.

- Пора, - сказал то ли черт, то ли дьявол в красной буденовке. Он сидел с краю стола, а появился когда Формин взял в руку маузер.

- Поря-я-я, поря-я-я, - взвизгнула свинюшка, появившаяся на другом краю стола.

Форминов посмотрел на Запашного. Запашный посмотрел на Форминова.

- Не уж то пора?

- А ты, сука, думаешь, я с тобой полночи разговаривать буду? А ну на выход.

- На выход сука, - прокричал толи черт, толи дьявол.

- Ня виход сю-ю-ю-ка, - провизжала свинюшка.

На улице шел дождь. Крупные капли падали в растоптанную грязь чернозема. Березка склонившая к окну ветви блестела от света. Форминов еле стоял на ногах - внезапно неведомая сила доселе спавшего алкоголя пришла к нему мутной желеобразной волной. Форминов рыгнул, когда почувствовал октябрьский холод. Он толкнул Настьку следовавшею за стариком, стволом маузера.

- А ну пошевеливайся, некогда мне с вами.

Они ступили в черную жижу русской сельской природы. Грязь точно какое-то животное прикусила их обувь и не отпускала. Идти становилось тяжелей с каждым шагом. Точно оковы она сковывала им движения. Она не пускала их к оврагу, за которым виднелся огромный сарай. Тот самый, в котором хоронили когда-то мертвых зайцев, в большом количестве однажды утонувших в половодье. Там же хоронили и людей, не умеющих и не хотевших плыть в новой волне, затопившей всю Россию.

Формин не верил в духов так, как верили в них его партийные друзья, давно уже ошалевшие от спиртного, пребывающие в вечной белой горячке, но даже он боялся этого сарая.

Толи черт толи дьявол в красной буденовке и свинюшка остались ждать Форминова у избы. Они сели на лавочку под березкой и смотрели на уходящих людей, чуть прищурившись, вглядываясь в темноту горизонта.

- Товарищ, Форминов, отпустите Настьку то, она же ничего не сделала…. Пусть поживет еще, ей детей рожать надо…. а не червей кормить, ведь молода еще. А товарищ, Форминов, отпустите с богом… - начал было Запашный, но Форминов с силой ударил его рукояткой маузера по спине. Старик загнулся. Упал в грязь. Форминов схватил его за грудки, приподнял. Обдавая его перегаром и луком, прошептал.

- Молчи гнида буржуйская. Здесь если и разговаривать, то шепотом надо. Место мертвое.

Неожиданно Настя, все это время спокойно шедшая и казавшаяся покорно принявшей свою участь, побежала в темноту дождя, хлюпая по слякоти непослушными ногами.

- Стой куда? - прохрипел перепугавшийся резких звуков Форминов. – Стой, куда…. – заговорил он чуть громче, выстрелил в воздух. Толкнул старика в грязь, побежал за Настей. Она споткнулась и упала. Форминов поскользнулся и тоже упал, дотронувшись до ноги Насти. Она ударила его в лицо, оставив на нем куски грязи. Поползла, Форминов снова схватил ее за ногу. Она снова его ударила. Дотянулась руками до тонкого ствола какого-то мелко трясущегося от холода дерева. Подтянулась на нем, встала на ноги, побежала. Выстрел прозвучал глухо, точно стреляли через набитый соломой мешок. Настя замерла. Обернулась. Упала, содрогаясь в последних конвульсиях женского тела. Форминов на карачках подполз к ней. Вытер тыльной стороной ладони грязь со своего лица. Прислонился щекой к груди девушки. Убедившись, что она мертва, заплакал.

-Что же это ты…. Что же это ты, - шептал он, не понятно к кому обращаясь. Слезы смешивались с дождем на его грязном лице. Не было ничего невыносимей, чем убивать людей. К этому Форминов тоже привыкнуть не мог. Он помнил Настеньку с самого детства, возможно, он ее даже когда-то любил, а теперь он ее застрелил. Эта мысль волной холодного безумия прокатилась по спине от копчика до шейных позвонков. Форминова вырвало на Настю. Проблевавшись и вытерев губы, Форминов пошел к старику.  Оставалось совсем немного.

Запашный, когда к нему подошел Форминов, лежал почему-то на спине и смотрел  вверх. На лицо ему падали капли и стекали к земле. Старик не плакал, Форминову даже показалось, что он улыбается.

- Никогда не думал, что на Руси даже в дождь так приятно лежать…. – прошептал Запашный.

Форминов ничего ему не ответил. Даже сейчас он не видел перед собой беззащитного старика, он видел враждебный элемент, совсем самую малость тронувшегося умом. Форминов выстрелил с прямой руки. От выстрела рука немного дрогнула. Старик издал последний звук, выпустив в ночь клуб пара, и застыл, не закрыв глаза.

-Так будет со всеми, кто посягнет на Советскую власть, - прошипел Форминов, заученные в какой-то книге слова. Он произносил их всегда, когда чувствовал, что и он принадлежит к этой советской власти. Если у него есть маузер, и он может вот так вот убить человека, значит, он тоже власть.

Уставший и пьяный Форминов поплелся назад к избе. Ни толи черта толи дьявола в красной буденовке, ни свинюшки – вечных спутников его попоек, на лавочке уже не было.

В избе кружились несколько мух, и было так жарко, что на коже высыхал выступающий пот. Форминов положил маузер на стол и, обняв лицо ладонями, заплакал, снова превратившись в юношу, у которого сердце еще гоняло теплую кровь, а не было куском льда, как у Дзержинского. Слезы тоже сразу же испарялись от жары. Потому казалось, что Форминов притворяется. Хотя, необходимо сказать, что и сам Форминов не знал, притворяется ли он или нет.

2007 г Сергей Трехглазый.

Tweet