А знаете ли вы, как занимательно, пересекая страну поперёк, наблюдать смену времен года и климатических поясов  за окошком поезда?
В мурманской лесотундре почти зима - свинцовое низкое небо, голые карликовые  деревья, замерзшие сопки, скалы,  камни, покрытые лишайниками, кустиками брусники, ягеля и вереска.
И на много-много километров ни души.
В северной Карелии – юная зелень  как туман над лесом и деревья чуть выше и также безлюдно и тихо. Только чайки над озёрами.
  Ближе к Петрозаводску стройные мачтовые леса, свежая листва цвета салата и высокое ясное небо. Здесь не бывает полярной ночи. Здесь и зимой солнце согревает сырую землю и  нищие, убогие карельские деревни,  наблюдать которые, кстати, между цивильно портовым Мурманском и балаганно- интернациональной Москвой тоже очень занятно. По мере приближения, к столице плотность населения удивительным образом повышается и вот уже  никакого леса нет, всё сплошь сёла, города, станции. 
Москва. Мы не любили и опасались её. Целый день в ожидании поезда на Херсон, бродили по столице родины, как по тылу врага, недоверчиво и боязливо.
В булочной, где-то в районе Арбата, мы купили свежие ватрушки и удивлялись тому, что вот тут в этом чужом, страшном городе, в самом его центре, возле казино и валютных ресторанов пекут такие вкусные ватрушки, как дома. Мы ели их, сидя на подоконнике. В этот момент  магазин забежала местная шпана, человек пять, лет так  от 13 до 15  и один парнишка, самый старший из них, увидев нас,  подошел ко мне и сказал не по детски уверенно и серьёзно «А ты красивая».
За Москвой началось лето и чем дальше на юг, тем оно сочнее было, тем явственнее, тем пышнее и буйственней цвели какие-то неведомые нам кустарники и деревья. Мы смотрели в окно и понимали, что страна наша большая и богатая, что  с южных гор до северных морей, человек проходит как хозяин необъятной родины своей.
Поезд прибыл в Херсон на рассвете.  На перроне нас встречал запах юга. Запах там совсем другой. Густой, вкусный, сладкий.  Все цвело, зеленело, благоухало. Боже, какая красота, ну как возможно не быть счастливым в такой роскоши?

Однако  среди таких красот жили сутулые, жилистые, до черна загорелые колхозные ребята. Они умиляли фрикативным «г», не застегивали рубашки, считая, вероятно, своё тело магически привлекательным и  как-то неожиданно расставляли ударения в словах.
«Дорог(х)ая, какая у тебя цЕпочка!». цЕпочка! Смешно.
А ещё, что было совершенно невероятно, они говорили матом.. Поскольку я лично до тех пор была глубоко убеждена в том, что матом не говорят, а ругаются и то в исключительно тяжелые моменты своей жизни три категории населения: бомжи, зеки и беспризорные дети, это откровение можно было также отнести к числу существенных.

Но были в том колхозе и другие ребята. Первые парни на деревне. Компания человек 5-6. Отслужившие в армии, высокие, накачанные, недосягаемо взрослые и уверенные в себе. Им ведь лет за 20 уже было.
И был  среди них один – воплощение девичьих грёз моих. Высокий, крепкий, загорелый, с выгоревшими почти до бела волосами и обаятельной белоснежной улыбкой.
Парня звали Николай. Он мне очень нравился и я тихо грезила о том, как бы мы могли целоваться и держаться за руки под луной.
Так как в мою лучшую подругу Катю был влюблен их главарь, длинный и худой сын председателя и обладатель белой девятки по фамилии Барулин, то организовать нам  с Колей свидание оказалось несложным.
Девчонки  нарядили меня  в  юбку-резинку, футболку с блёстками (вещи у нас на период колхозного десанта стали общими) и даже накрасили глаза фиолетовыми тенями. После уютных кедов, джинсов и тельника я чувствовала себя двойственно то ли  Наташей Ростовой на первом балу то ли  Сонечкой Мармеладовой впервые шагнувшей на панель.

Николай  ждал меня на высоком берегу Днепра.
Мы сели на траву и  выпили сладкого домашнего вина. Я  взахлёб рассказывала ему о северном сиянии, о том, какое оно изумрудное, как переливается, как сквозь него видны звёзды, а ещё о том, какие у нас сопки и клюквенные болота. Но тут меня ударило током. Я не поняла, что это было и посмотрела в сторону источника разряда. Оказывается, Коля провел рукой по моему бедру. Медленно и  так уверенно будто имел на это какое то право. Я  испугалась и хотела убежать. Но было неловко – я же сама этого вроде как хотела.
Я загрустила и осталась. Он убрал руку и налил мне ещё вина.
Потом  он говорил что-то о том, какие у меня красивые глаза, какая я вся красавица, какая интересная, классная и просто удивительно замечательная.
Я слушала, открыв рот и верила, потому что я на самом деле красавица, это и дураку понятно,  но когда об этом говорит такой классный парень, это особенно приятно и даже как-то завораживает.
Потом он спросил, не замёрзла ли я. Я поняла, что вопрос таит какой-то подвох, и не знала, что ответить.
Он обнял меня и поцеловал. Действительно, стало тепло, даже жарко. Целоваться было приятно и очень даже романтично. На высоком берегу, у реки и под такими яркими звёздами (а в Мурманске звёзды другие, далёкие и холодные).
Впрочем, всё это я как-то очень смутно помню. Неожиданно  я обнаружила, что футболки на мне нет, лифчик лежит на каком-то кустике в сторонке, а под кустиком сопит ёжик. Я любила ёжиков и поражалась, ну как же так они запросто ползают рядом и так вот шуршат и копошатся и никто-никто этому не удивляется.
И вроде бы всё было приятно и весело  –я вот так вот сижу тут голая  практически под звёздами с таким классным взрослым парнем и он мне грудь целует. Как в кино.
Но что-то  всё таки тревожило, что-то было не так.
И тут в голове как сигнальная ракета вспыхнула мысль, произнесенная металлическим голосом матери: «В кустах, чуть ли не под забором, с незнакомым парнем. Как не стыдно!»
Я вскочила, как пионер-герой по звуку горна,  и, на ходу одергивая одежду,  двинула в сторону базы (монастыря то есть, в котором мы жили).

На завтра Коля пришел снова. И на послезавтра  и на послепослезавтра . Мы гуляли, купались в Днепре, ездили на футбол с его друзьями и моими подружками, иногда целовались.
В один из таких тёплых летних вечеров, когда мы большой компанией сидели у футбольного поля и смеялись, Коля как-то деловито подошел ко мне и очень серьёзно и тихо сказал «Пошли». И мы молча пошли куда-то через весь посёлок. Добрались до пятиэтажного панельного дома, поднялись  вверх по лестнице...  «Коля, а куда мы …», не договорив, я  вдруг сама догадалась  об ответе.
Чужая квартира. Неуютная, холодная, пустая.
Мы зашли в спальню. Я поняла, что сейчас здесь, на этом чужом покрывале  будет море крови. Именно так я себе это представляла. Это будет море крови.
И будет честным предупредить  об этом Колю. Я созналась в девственности. Он не удивился и  сказал, что бельё можно будет застирать.
Мы легли на кровать. Он навалился на меня  и выдохнул чуть не плача «Маша, я люблю тебя». С чувством, надо отдать ему должное. Мне стало его жаль. Он целовал мне живот, старательно лизал соски и даже поглаживал клитор. Я напрягалась, что пиздец  и не получала ото всех его манипуляций никакого удовольствия. Мысли стаями и  стадами ворошились, кипели, стучались во все уголки несформировавшегося подросткового сознания. Но тут наступил кульминационный момент. Он снял штаны. И  я впервые в жизни увидела его. Член.  То есть хуй.
Сей эрегированный орган  произвел на меня  сильное, почти шокирующее впечатление. Во-первых, он был неожиданно большой, даже слишком. Как  его можно втиснуть в меня, если даже  все попытки воспользоваться тампоном  заканчивались полным фиаско?
Во-вторых, он был ни фига не милый, а напоминал пришельца с другой планеты, инородного и чужого.
Я отвела взгляд и подумала – надо так надо. Пора уже. Сексуальная революция гремит по стране, молодёжные журналы печатают советы типа «если вам 12 лет, воспользуйтесь вазелином», а у меня  сиськи 3-го размера и джинсы 46-го. Я закрыла глаза, воображая себя Жанной Д Арк и Зоей Космодемьянской одновременно.
Он уткнулся хуем в мою холодную девичью пизду, надавил, пытаясь протиснуться внутрь. Но «ворота рая» были плотно захлопнуты и никаких хуев там не ждали. Он плюнул на пальцы и начал там что-то разминать. Было очень неприятно и как-то на душе сделалось муторно совсем и хреново.
Поработав в  ручном режиме минут пять он снова с надеждой  ткнулся головкой удивительного существа по прозвищу «хуй» в мою замуслявленную уже изрядно пизду. Ни фига он не продвинулся ни на сантиметр. Я чувствовала, что щас заплачу.
Хуй у него как-то сник, потерял былую твердость и сжался. Парень тоже загрустил.
Я думала тока о том, как бы не начать рыдать в голос прямо сейчас, а оставить это приятное занятие напотом.
«В рот возьмёшь?», - неожиданно спросил Николай. Я не врубилась. «Что,- говорю, взять?». Он говорит – «Его»,  и на хуй поникший показывает.
Ни хуя себе. Мне такое и страшном сне не приснилось бы. Чтобы вот это вот динамично трансформирующееся существо из других миров, которым он ссыт и тычется не пойми в каких шлюх я ещё бы и в рот взяла.  Охуеть. Кем надо быть вообще, чтоб пойти на такое? В здравом уме этого никто не сделает, только под угрозой расстрела или будучи дауном от рождения. Я вытаращилась на него как на душевнобольного, в надежде , что щас приступ помутнения разума пройдет и он скажет что-нить осмысленное. Но он повторил уже более настойчиво и даже раздраженно , -«Ё-моё, возьми его в рот, Маша, не ну чё за хйуня?».
А может это нормально? Может так все и делают? Боже, что за дикий, отвратительный мир.
Я  сказала –«хочу водки».
Мы оделись и вышли на улицу.
Достать бутылку самогона оказалось несложно. Я пила её из горла, без закуски, на ходу и не хмелела, чем немало поразила своего южного приятеля.
Мы вернулись в квартиру, допили самогон, запивая его водой.
Потом мы целовались на диване в гостиной и всё плыло и качалось.
Потом я ощутила резкую боль в том самом месте и даже заорала. Но боль быстро прошла. Я даже особо и не помню, как занималась сексом первый раз в жизни.
Минут через 15, наверное, по крайне мере мне показалось, что очень скоро, мы начали трахаться снова. Я села верхом на него и чувствовала себя так, будто делала это уже раз сто. Скакала, выгибалась и каждое движение давалось на удивление легко и естественно. Меня ужасно радовала мысль,  что всё оказалось похожим на аттракцион.
Когда время аттракциона истекло,  он взял диванное покрывало в руки и стал  с каким-то непонятным мне гонором орать «Хуякс! А где же кровь? Что-то я не вижу ни капли крови!»
Мне и самой это было офигительно, но я думала, какая же я дура, что созналась, так бы всё могло гладко прокатить. Не получив ответа на первый вопрос, Коля задал второй
«Блять, охуеть, дайте две, а где презерватив?».
Этого я тоже не знала.  Мне уже всё было глубоко по фигу.
Он сбегал куда-то, потом вернулся, взял меня на руки, отнес в ванну и посадил в таз с тёплой водой, сказав – мойся и ищи презик. Я посидела немного в тазу, спела какую-то песенку, где искать презерватив, я не поняла.
Увидев, что я пою, он вытащил меня оттуда, вытер полотенцем и одел , как ребенка, потому что сама я одеваться не могла.
На улице, вдохнув свежего ночного воздуха, я немного пришла в себя.
Чтобы вернуться в палату к девчонкам,  необходимо было сконцентрироваться. Центральная дверь  в 22 часа запиралась на засов, и нужно было пробираться через монастырские подвалы, в полной темноте. Выключенный самогоном мозг понемногу начал работать. Коля довел меня до входа в подвал и помог перелезть через  огромную яму  под лестницей, ведущей к  замаскированному  досками лазу прямо в  нашу умывальню. Я поднялась наощупь по пыльным ступеням, аккуратно отодвинула доску в стене, прошла внутрь.
В умывальне я увидела новый таз, купленный нами с девчонками накануне для своих постирушек. Набрала в него воды и повторила процедуру, догадавшись уже, где надо искать потерянный презерватив. Нашла. Это пиздец.
Залететь в 16 лет ни фига не входило в мои жизненные планы.
На цыпочках мимо закрытых дверей  я прокралась в свою палату, разбудила Катьку и получила от неё экстренную пачку постинора. Заглотнув для верности 2 таблетки, я с чистой совестью рухнула на подушку.
Проснулась я по обыкновению рано, на заре, ещё до подъема, за окном пели  наперебой беззаботные пташки, золотистые лучики пробивались сквозь листву в комнату.
Я поняла, что случилось что-то бесконечно важное , проникнувшись торжественностью момента, подошла к зеркалу и долго-долго разглядывала себя в нем.
Да. Безусловно. Я уже не та. Это очевидно. У меня теперь такой взрослый взгляд. Это каждому понятно. Теперь то я знаю о жизни всё.